Я замолчала, и немного погодя он осторожно спросил:
– А что мне важно?
– Тебе? – я пожала плечами. – Тебе важно продолжать дышать…
Молчание. А потом он повернулся – я просто физически почувствовала на себе этот его взгляд – и спросил:
– Ты меня знаешь?
– Ты мне скажи, – отозвалась я.
– Нет, не это… – он тряхнул головой. – Я не о том. Ты меня раньше видела?
– Только во Франции, – пожала я плечами.
Он помолчал, наклонился чуть ближе, и я снова услышала его голос:
– А я ведь – верю… Ты ведь – правда, не знаешь. Как ты так делаешь? Угадываешь?
– Да что тут угадывать? – я улыбнулась невидимому морю, как сообщнику. – Я видела номер твоего байка, забыл? Ты же из Питера. А там всегда тянет придумывать и играть…
Мак замер, разглядывая меня, а потом засмеялся и до одури естественным движением легонько, едва ощутимо подтолкнул меня, плечом в плечо. Затянулся, посмотрел пристально и как-то странно. Как-то не в тему серьезно.
– Моя очередь, – выдохнул он вместе с сигаретным дымом и усмехнулся. – Готова?
– Хочешь стрелять?
– Ну да. Хочу.
– Ну, давай – стреляй!
Он усмехнулся и заговорил – обветренный голос в свете маяка, в шорохе волн и эхе далекого шоссе:
– Ты – сказочник. Шландаешь по миру. Ищешь типов для своих сказок. Новые места и новые жизни для своих героев. Ты вообще все придумала. Весь-этот-мир. Тебе так легко, легче легкого. От тебя волной, что как ни крути, а будет – по-твоему. Когда-нибудь однажды. Так и летаешь. Не спорь! – пресек он мою попытку открыть рот и возразить ему. – Я тебя не перебивал! Вот, ты не перебивай меня тоже. Так вот. Ты знаешь – как, знаешь – когда. У тебя даже сейчас есть интересная история. И эта история может быть – про меня. Это пугает. Это притягивает. Это, может быть, самый опасный наркотик на этой земле... Ну, как, попал?
|
|
«Нет, это я – попала…» – хотела было ответить я. Но вместо этого лишь пожала плечами.
– Что, неужели – убил? – улыбнулся он.
– Ранил, – отозвалась я, на автопилоте копируя его улыбку, и прибавила с наигранной легкостью: – Ну как, дотащишь истекающего кровью камрада до его отеля?
– Говно вопрос! То есть – любой каприз! – усмехнувшись, отозвался Мак.
– Стоооой! Прекрати! Стой, идиот! Что ты, черт тебя побери, делаешь? – орала я и хохотала во все горло.
Мак, не отзываясь и не показывая виду, что слышит что-то кроме музыки в своей взъерошенной голове, задорно вел меня по разделительной полосе в странном подобии танго или фламенко – или как там называется этот адский танец с запрокидываниями и страстными отталкиваниями партнера под пролетающие мимо машины. Мы танцевали под мой хохот и выкрики, под визг тормозов и вой ошалевших автомобильных гудков. А потом сквозь этот гул, сквозь обрывки звуков, уносящихся в темноту, я услышала, как Мак обветренным, немного непохожим на свой и при этом бесконечно своим настоящим голосом, жестко и на нерве, запел в такт нашим шагам по двойной сплошной:
Тебя любить –
В тебя стрелять
В тебя попасть –
Тобой дышать
И просто так
Тебя убить,
Чтобы потом
Заставить жить…
Это наша
Территори-и-я
Это наша
двойная сплошная…
Это наша
Территори-и-я
Это наша
двойная сплошная…
Двойной коктейль,
Двойной азарт,
С тобой лететь,
В тебя стрелять…
И так попасть –
Тебя убить,
Чтобы потом
|
|
Заставить жить…
Это наша
Территори-и-я
Это наша
двойная сплошная…
Это наша
Территори-и-я
Это наша
двойная сплошная…
Что это была за песня, откуда она взялась в его голове, из памяти или из струн перетянутых нервов этого момента – я не знала. Но мне показалось – на секунду я даже была твердо уверена в этом и могла спорить на что угодно – что я уже слышала его голос раньше. Слышала много раз, пусть подрихтованный радиоволнами и аудионосителями, но вот именно его – этот живой обветренный голос, летящий сейчас на нерве над двойной сплошной.
Наверное, лишь эти мысли – мысли о странной знакомости его голоса – удержали меня в тот момент в сознании. Если бы не это, я бы думала – нет, к черту! – я бы мечтала о его руках, о каждом его движении, о каждом прикосновении. Я далась ему в руки, и я не могла иначе. В этом танце вел он. А я – попала. Как пел он в своей дурацкой песне: «В тебя попасть – тобой дышать…» Да, я попала. Потому что, стреляя там над морем, под дымом косяка и лучом маяка, он непринужденно и, наверное, не нарочно попал в меня.
Чудом не угодив ни под какие колеса и чудом отцепившись друг от друга, чудом перейдя эту чертову трассу и чудом отыскав нужный поворот, мы наконец остановились напротив стеклянных дверей Солер Апартмент. Мак, зараза, как ни в чем не бывало, улыбнулся мне:
– Ну что, спать?
Я кивнула. Первое же слово сейчас сдало бы меня с поличным. Но его такие мелочи, видимо, не волновали, и он тут же выдал:
– Слушай. Надо еще увидеться… Завтра?
Я сделала над собой нечеловеческое усилие, чтобы пожать плечами и ответить:
|
|
– С завтрашнего дня у меня – работа…
– Ясно… – он помолчал, отступил на шаг, и вдруг спросил, жестко и отчужденно. – Клерк в том баре на берегу, в отеле. Это и есть твоя работа?
Я вскинула на него глаза. Но чтобы понять, о чем он говорит, можно было даже и не смотреть. Его глаза, ледяные и горько-ироничные, спрашивали: «Ну же, сколько?»
– А ты уверен, что проветрился? – дорогого же мне это стоило – насмешливо посмотреть на него.
– Уверен, – он был какой-то очень серьезный и острый, через край жестокий и ни капли не справедливый.
– Жаль. Укуренным ты мне нравился больше, – отозвалась я.
А потом отвернулась от него и, не оборачиваясь, зашагала по тротуару, и стеклянные двери отеля проглотили меня.
V Набирая высоту
Серые многоэтажки окраин в намертво пристывшей глазури разномастных балконов, разноцветных металлических жалюзи и выцветших тентов от солнца. Грузовой порт, краны и тросы, танкеры и баржи, странное сочетание пыльной бетонной набережной с вечной синевой Средиземного моря. Мосты развязок, заклеенные с изнанки пестрыми афишами, изукрашенные набитыми на бетонное неповоротливое тело татуировками граффити. Высота звуконепроницаемых щитов магистрального ограждения с мозаикой стеклянных окошек, а над ней – совсем другая высота яркого, кобальтово-синего неба, в которое летят и не долетают рев моторов и гудки с автобана. Но вот ты делаешь поворот, еще и еще, вот выбираешься на горб эстакады – и вдруг видишь перед собой совсем другой город. Дома и целые улицы, как будто выдернутые из какой-то другой жизни и другой истории. Темные загадки и невыразимая красота готики, изысканная строгость классики, яркий и фэнтезийный, заброшенный сюда из сумасбродной сказки модерн. Мешанина времен, имен и стилей. Огромная восьмимиллионная порция коктейля «лонг айленд айсти» из крыш и стен, каменных сказок Гауди и темных уголков готического квартала, живых скульптур и воров-карманников, людской реки Ла Рамбла и морского ветра в Старом порту, яхт и мотоциклов, Фредди Меркьюри и Монсеррат Кабалье, бутылок на барных стойках и свечей на католических алтарях, секса, молодости и музыки – вот что такое Барселона. И над всем этим – силуэт Саграда Фамилия, окаменевшего замка из песка, созданного рукой гения и глазами ребенка.
Люблю Барселону за это вот неповторимое ощущение – ощущение того, что эта странная и невероятная, немного смешная и немного страшная сказка – это часть настоящей жизни. Возможно, даже – большая ее часть.
Я бывала в Барселоне не раз, но ни разу здесь не работала. И очень зря. Это такой город, который половину работы способен сделать за тебя. Возможно – лучшую половину. Ту, что по части зачаровывания потерявшегося в мире странника. А тебе остается только устроить так, чтобы странник этот действительно потерялся.
Я сидела за металлическим столиком под тентом кафе «Старбакс» на пересечении двух торговых улочек, отбегавших от площади Каталонии. Было около полудня, жара накатывала волнами и все прибывала, лишь иногда уступая место ленивому ветерку, шарившему между домов и пыльных платанов. Короткий сарафан и босоножки помогали хоть как-то переносить жару, а черные очки – яркость солнца, и все же я выбрала бы место под кондером внутри стеклянного куба кафе, если бы, конечно, все зависело от меня. Но сидя под тентом в жарком сердце Барселоны, приходилось признавать – от меня сейчас ничерта не зависело. Потому как за соседним металлическим столиком, спиной ко мне, одетый в линялый лен от Барберри, помешивал трубочкой свой ледяной фраппучино Андрей Толстых, владелец и флагман едва ли не самой успешной архитектурной студии в России. И сидел он там не один. Напротив него, спрятав взгляд за стеной темного стекла солнцезащитных очков, небрежно откинулась на спинку кресла его бывшая жена, красавица Ирина Рудская. Загорелая, яркая и такая уверенная в своем праве – сломать этого мужика так, как когда-то он сломал ее. Или – только попытался сломать.
Они разговаривали довольно тихо, и, если бы не мозгляки из нашего техцентра, я бы вообще не разобрала ни слова. А так – спасибо мозглякам! – в ухе был наш фирменный «слухач», косящий под обычный хэндс-фри мобильного. Слухач – это чертовски полезная штука для засовывания носа в чужие дела. Он улавливает и усиливает звук определенной частоты на расстоянии до пяти метров: предлагает как в меню – какой диапазон усилить. Перебирая эти диапазоны, как обычные радиостанции, остается только выбрать нужный. Сейчас с его непосредственной помощью голоса Ирины и Андрея выныривали на поверхность звукового водоворота улицы, становясь значительно громче и приобретая при этом слегка металлический оттенок. Вот так я и сидела – потягивала кофе со льдом, листала испанский глянец и внимательно следила за ходом разговора моего двадцатого объекта с его первой женой.
– Сколько раз повторять – я не собираюсь лишать тебя права на встречи с сыном, – произнесла Ирина, сделав ударение на слове «я» и непринужденно поправила очки, – я просто говорю, что собираюсь замуж. Буду налаживать жизнь своей семьи. И это потребует соблюдения некоторых правил...
– Правила моих встреч с Антоном? Регламент общения с моим ребенком? Проще говоря, ты выбрала моему сыну нового отца, так? – странно было слышать такую неприкрытую угрозу в таком обычно спокойном голосе Андрея. Думаю, эффект от «слухача» не так уж и усиливал исходную жесткость его тона.
– Нет, не нового отца, – голос Ирины прозвучал устало и раздраженно. – Просто – нового важного человека в его жизни. И ты не должен вставать между ними. Мальчику нужен человек, способный его воспитать.
– И это – не я.
– Нет, не ты. Ты свой выбор сделал тогда, когда днями мотался по странам и стройкам, а ночами – по номерам и постелям, – отозвалась Ирина, в голосе ее появилось заметное напряжение, теперь она говорила зло, – я не хочу своему мальчику воспитания таким отцом.
– И все же его отец – я, чего бы ты там ни хотела, стерва!
Я еле подавила желание выдернуть «слухач» из уха – усиленный и механизированный крик Андрея саданул по ушам, причиняя почти физическую боль. За столиком воцарилось молчание, я уткнулась поглубже в свой журнал, а из-за соседних столиков на Ирину и Андрея полетело несколько быстрых любопытных взглядов, впрочем, тут же угасших. Подумаешь, ссорятся люди. С кем не бывает.
Первым молчание за столиком нарушил Андрей, и расклад стал ясен окончательно. Он здесь на правах просителя, а у нее на руках – флэш рояль и пара ядерных боеголовок.
– Ир, слушай… Да тут никаких слов нет! Антоха же – мой родной сын… Пойми ты – по живому же мне режешь!
– А я – твоя вторая половина, – в голосе Ирины был сарказм. – И ничего – отрезал, и живой… Переживешь и это. Я решила все уже. Суетись сколько хочешь – вокзал уехал.
– Ну почему тебе надо быть такой с… стервой? Ведь это – не ты, да? Ну, скажи! Признайся, я ж не абы кто! Это он тебе запрещает, да? Это ведь его идея – про то, что я буду как стенка между ним и Антохой? Про то, что я сына против него настрою, а парню нужен отец?
– Да пойми ты наконец, – голос Ирины снова стал усталым, раздраженным. Она почувствовала, что выиграла, и отчетливо увидела сквозь свои черные очки, что Андрей ее пытается оправдать, – с ним – не как с тобой. Это ты на меня мог давить, знал ведь об этом и давил вовсю. Ну что, не так, скажешь? Молчишь. Вот и молчи. Все – так. А вот ему это ни к чему. Мы обсудили все и решили. Обсудили – знаешь такое слово? А решили – во множественном числе – тебе слух не режет?
– Ир… Ты в чем-то, может, и права, но…
– Я во всем права, – перебила Ирина, – ребенка оставил со мной суд. У тебя есть право видеться с ним раз в неделю, шесть часов. Вот ровно столько ты с ним видеться и будешь. А теперь – мне пора… Я здесь не для того, чтобы выяснять с тобой отношения, которых давно нет. Я все сказала. Хочешь – оспорь в суде. А теперь я ухожу, и не смей мне больше звонить. Я наберу, когда вернусь. С Антоном можешь увидеться в следующую субботу, с двух до восьми. Счастливо!
Ирина встала, подхватила бумажные пакеты с лейблами бутиков «золотой» улицы и через минуту ее голос, ее слова, ее уверенность за черными стеклами очков – все это казалось сном, обычным кошмаром мужчины, одиноко сидящего за столиком кафе.
Ну что ж, путь открыт. Пора! Я одним глотком допила кофе и уже собралась встать из-за столика, как вдруг услышала пиликанье мобильника, лежащего перед Андреем. Я замерла как вкопанная и, прикрывшись глянцем, наблюдала, как Андрей перевел потерянный взгляд на мобильник, елозящий по металлической поверхности стола, несколько секунд смотрел на него, а потом тряхнул головой, протянул руку и, казалось – титаническим усилием, поднял трубку.
– Алло… Да, да, здравствуйте, Сергей Вениаминович. Да, конечно, все в силе. Да, во вторник, утром. Не беспокойтесь – я сам к вам приеду. Когда вы прилетаете, завтра? Отлично. Мне приехать, встретить вас – скажем, в час? Хорошо, как скажете, Сергей Вениаминович, нет – так нет. После перелета и правда не до дел… Хорошо. Да, перевод тоже сделают послезавтра, во вторник. Хорошо, без проблем. Еще раз повторим: перевод с русского, переводчик «Транслейт групп», переводим на немецкий, для «Анхелик». Текст – консультационные услуги. Да, конечно. Да… Да. Когда увидите? Во вторник же и увидите, во второй половине дня будет готово. Нет, не позднее точно. Я лично прослежу. Ну, что ж – тогда до вторника. Всего вам хорошего!
Пока Андрей говорил, я осторожно вытащила свой мобильник и набрала в смс-черновике одной строкой:
Сергей Вениаминович понедельник час дня – прилет, разговор про перевод текста «консультационные услуги» с русского на немецкий делает «Транслейт Групп» – ко вторнику, вечер, для «Анхелик». Вторник утро – встреча СВ с Андреем.
Проглотив эту запись, мобильник снова отправился в сумку, а Андрей тем временем закончил разговор с загадочным Сергеем Вениаминовичем, торопливо набрал какой-то номер и коротко бросил в трубку:
– Договорились обо всем по переводу. Начинайте.
После чего нажал отбой и, не глядя, сунул мобильник в карман легкого пиджака. Он посидел еще немного, задумчиво разглядывая поверх дорогих очков-хамелеонов свои руки, лежавшие на металлическом столике, глотнул растаявшего напитка, поморщился, поднялся со стула и направился к синему седану Рено, припаркованному у бордюра всего в нескольких машинах позади моей красной букашки-Микры. Все это я уже наблюдала из своей машины в зеркало заднего вида. Когда седан отъехал от обочины и проскользил мимо меня, ведомый GPS навигатором, я осторожненько вырулила за ним и тронулась следом.
Мы ехали почти кортежем по запруженным автомобильными потоками улицам Барселоны – впереди Андрей на своем длинном седане, чуть позади – я на своей красной букашке. Рулила я на полном автомате, следуя за габаритными сигналами Рено. Пару раз моя Микра чуть не угодила под колеса таксистам, и желтые машины надсадно гудели, ругаясь нам вслед.
Я бы и рада соврать, что моя голова в этот момент была полностью занята расшифровкой радиограммы и поиском ответа на единственный вопрос: чтобы мог означать этот разговор Андрея по телефону? Но соврать не получалось даже себе – моя голова определенно была занята совершенно другим. Каждый пробиравшийся сквозь поток и мимо меня мотоцикл весьма наглядно это доказывал.
Говорят, Барселона – это город мотоциклистов. Здесь – самое большое в мире количество байков в пересчете на душу населения. На дороге их количество не так уж сильно уступает количеству машин. Итог – сосредоточиться, что на работе, что на дороге у меня одинаково не получалось. Глаза даже помимо моей иногда просыпавшейся воли упорно искали в потоке чертову черную Хонду. И – ее чертова хозяина.
Как я не спалилась – ума не приложу. Наверное, вмешался мой ангел-хранитель, еще не до конца разогнавший крыльями вчерашний дым. А может, просто Андрей был сейчас в изрядно потрепанном состоянии и мало что замечал вокруг себя. Так или иначе – но мне удалось остаться незамеченной. Наконец чуть было не подвернувшийся мне под колеса скутерист и чуть было не упущенный мной на одном из перекрестков синий Рено более-менее привели меня в чувство. Единственный выход, чтобы не спалиться и не наломать дров, был в срочном разделении власти над ситуацией на законодательную и исполнительную. Срочно нужен голос разума, желательно – погромче! И я, сосредоточившись на прокладывании себе пути вслед за синим Рено, нацепила наушник хэндс-фри и нажала вызов последнего номера.
– Слушаю, мой командир! – раздалось в трубке после нескольких гудков.
– Энж, это я. Мне нужна инфа. Есть карандаш под рукой?
– Целая коробка. Что мне рисовать?
– Имя – Сергей Вениаминович. Андрей говорил с ним по телефону, минут двадцать назад. А сейчас тебе придет смс-ка с содержанием их разговора.
Я перекинула Энжу свою стенограмму разговора Андрея.
– Ну что, получил?
– Так точно! Читаю… А что это? Какой-то русско-немецкий перевод…
– Понятия не имею. Это все скопом хорошо бы выяснить. Перевод текста – это предмет их разговора. Но одно с другим не вяжется. Контора Андрея – эта «Эйм» студия – насколько я знаю, к переводам никакого отношения не имеет. И что за чертов «Транслейт групп»? Короче, дело – мрак. Какой-то Сергей Вениаминович позвонил Андрею сегодня, с полчаса назад, они поговорили всего пару минут. Из разговора я узнала, что Сергей Вениаминович прилетает завтра, возможно куда-то в эти края, а послезавтра у Андрея с ним встреча. И продолжение – про бредовый перевод текста. Откуда этот СВ взялся – не знаю. Куда прилетает и где назначена их встреча – не знаю. Зачем – не знаю. Что за чертов текст – не знаю. А мне…
– Очень надо знать, я понял, – перебил меня Энж и спросил, – сколько у меня времени?
– Немного. Максимум – до завтрашнего утра. Лучше – до сегодняшнего вечера. Это слишком важно для Андрея – он ответил на звонок, только-только выдержав непростую битву с бывшей занозой в законе. Человек в полном эмоциональном раздрае – и все же ответил. Значит, для него это важно. И, значит, мне надо знать, что это. Кто этот Сергей, откуда он взялся и с чем его едят.
– Не знаю, с чем его ели другие, но, судя по голосу, ты его точно сожрешь с потрохами, – хихикнул Энж и тут же посерьезнел, – ну что, я все понял. Дай мне пару часов тишины, хорошо? Как что раскопаю – сразу звоню.
– Работай, не отвлекаю. До связи!
Короткие гудки, тишина. Я покрепче перехватила руль и полностью сосредоточилась на дороге. Почти полностью. Где-то на краю сознания, как канатоходец на проволоке, танцевала непрогоняемая мысль – Энж что-то сказал такого, за что можно было зацепиться. Но мне – зацепиться так и не удалось. Может, во всем виновата тень мотоцикла, пролетевшая не то за окном Микры по разделительной полосе, не то по самой кромке забвения, куда я так старательно пыталась ее загнать…
Наконец пытка гонки-преследования была окончена. Рено Андрея вильнул пару раз и остановился на парковке у подножия пышно-зеленого холма, окруженного высоким узорчатым забором. Неподалеку виднелись и ворота – двустворчатые, высотой в несколько человеческих ростов, с двумя домами-привратниками по бокам, глазурь пряничных крыш которых блестела и чудом не таяла на жарком полуденном солнце. А за ними, за этими воротами, вернувшейся детскостью, ожившим сумасбродством или другой реальностью – лежал Парк Гуэль.
Я давно здесь не была. Может, два года, может – три, а может – с того момента, как перестала по-детски верить в волшебность этого мира. Давно ли ты последний раз был в сказке? Сложный вопрос. Но как бы там ни было – я снова здесь, у самого входа или начала, вот-вот готовая поверить странной мечте странного человека, воплощение которой опутало этот невысокий барселонский холм.
Я подъехала следом за Рено к парковке и заглушила мотор через две машины от него. Цепко следя взглядом за вылезающим из авто Андреем, одернула сарафан, накинула стропу сумки на плечо и вынула ключ из зажигания. Ну что ж – следуй за своим белым кроликом, Алиса!
Купить билет мне удалось одной из последних – до сиесты оставалось не больше часа, и ручеек народа, текущий в главные ворота парка, совсем иссяк. Еще и благодаря этому следить за Андреем было не так уж сложно – не было толпы, чтобы он мог в ней затеряться. В своих огромных солнечных очках я шла за ним почти в открытую – он вряд ли узнал бы меня, даже если бы обернулся. Впрочем, учитывая его состояние во время нашей единственной встречи, он вряд ли узнал бы меня и без этих солнечных очков.
Андрей некоторое время бесцельно бродил по дорожкам парка вверх и вниз, как будто прокладывая свою собственную трассу. Наконец это трассирование вывело его, усталого путника, к самой длинной в мире скамейке – одной из простых гениальностей Гауди, огромной мозаичной муреной выгибавшейся на солнцепеке. Андрей уселся на один из нагретых солнцем изгибов и раскинул руки по бортам. Обычный человек, присевший полюбоваться открывающимся видом, насладиться солнцем, отдохнуть. Обычный объект, которого я должна столкнуть с вершины, к которой он так привык, с одной лишь целью – чтобы, падая, он смог раскинуть крылья и попытаться взлететь.
По каменной площади, облепленной по канту змеей-скамейкой, носились дети. Они смеялись по-каталански, окликали друг дружку по-испански, что-то кричали по-французски, улюлюкали по-немецки, дразнились по-итальянски. Чудное и чудесное время, когда пропуском в мир служит игра, придуманная тобой, или умение стоять на голове и надувать самые большие пузыри из жвачки, или простая улыбка и звонкий смех. Усатый торговец лениво наблюдал за детской беготней из-за раскладного столика, заваленного мячами и флажками футбольного клуба «Барселона», разноцветными смешными шапками и игрушками. Глядя, как он перекладывает с места на место ветровые вертушки и надувные палицы, мне пришла в голову одна идея. Пора было открывать игру, и такой ход для этого вполне годился. Я подошла к лотку, краем глаза приглядывая за Андреем, чтобы не упустить, и купила у торговца простенький футбольный мяч.
Такого рода ходам меня, сама того не подозревая, научила наша Эппл. Эппл Донован, англичанка, муза уже лет семь и моя подружка по А13. Мы с ней в чем-то похожи: в любви к машинам, Питеру, танцам и пьянкам, хорошим книгам, морю и старым городам, в нелюбви к перелетам, Яну, красному вину и хорошим мальчикам. В чем-то мы с ней – очень различны: в характерах, в крошках присвоенного страной рождения менталитета, во времени на раздумья перед очередным действием, в идеалах неидеальных мужчин. Интерес во взгляде на человека рождается именно из коктейля ваших похожестей и непохожестей – это цитата из Эппл. И у нас этот интерес уродился и расцвел пышным цветом.
Эппл на все имеет свое резонное объяснение и токование по Фрейду. Она немножко постарше меня. И чисто по-житейски – сложнее. Она психолог по профессии, от бога или от черта – не знаю, но очень быстро разложит по полочкам любого. Смешно, но ей иногда бывает сложновато в подчас самых простейших ситуациях, и до абсурда легко в самых запутанных случаях. Анекдот про программиста и чайник вполне можно было бы переделать под обычную житейскую ситуацию и Эппл. И все-таки она – чертовски хорошая, мягкая и деликатная, а еще – пожалуй, самая человечная из всех нас. И в этом умении верить в людей я ей, если честно, немного завидую.
Как это ни парадоксально, ходам давления научила меня именно она. Научила, сама того не ведая и уж точно не желая. Эппл никогда не делала в жизни одной вещи – она не играла с любовью людей. Зависть, благодарность, амбициозность, восхищение, гордость, скуку, боль, эйфорию – все это она с легкостью могла превратить в порыв вдохновения. Все, кроме любви. «Never play with love. Or – against love. You’ll lose anyway». Не играй ни с любовью, ни против любви – так и так проиграешь. Опять – из нее цитата. Так же, как Эппл любит цитировать Фрейда, я люблю цитировать ее. И все же… Все же и в этом мы были с ней слишком разные. За все свои полеты я только и делала, что играла с человеческой любовью. Из нас, тринадцати муз, все, кроме Эппл, время от времени залезали в эту область, причем Сэт и Жюльет – значительно чаще остальных. Но я – не залезала. Я жила в ней, я чувствовала себя там как рыба в воде. Игра с любовью – это с самого начала стало моим джокером, главным оружием и родной стихией.
Конечно же, Эппл знала об этом. Время от времени на нее находило проповедническое настроение, и тогда она старалась хоть как-то сбавить обороты моей разрушительной силы. Эти ее «Вы хотите поговорить об этом?» в лучших традициях жанра меня жутко забавляли, и я с радостью участвовала в каждой бесплатной комедии на двоих. Вот именно в один из таких порывов, который я с энтузиазмом поддержала, предвкушая очередную порцию веселой психо-проповеди, Эппл, сама того не желая, дала мне в руки новое, острое и горькое оружие. Она рассказала мне о давлении на болевые точки человеческой любви.
Этот метод известен многим на подсознательном уровне. При осознанном же, старательном, тщательно выверенном и – главное – последовательном подходе это может превратиться в настоящую пытку – проповедовала Эппл, помахивая перед моим грешным носом карандашом вместо кадила. Никогда-так-не-делай! Только хорошие девочки попадают в рай и бла-бла-бла.
Не делать как? Очень просто. Надо (вернее – не надо! (с) Эппл) было всего лишь давить на болезненно сильное чувство человека с определенной периодичностью. Напоминать ему о его любви, бередить эту рану на сердце, как любят выражаться поэты. Палить в него обычными мелочами, ничего не значащими для других, каплями воды, которые легко высохнут на всех, кроме твоего объекта. Для объекта же, скрученного по рукам и ногам, эти мелочи превратятся в средневековую пытку каплями на темечко, в ранящие ледяные осколки.
Подкидывая мяч высоко вверх и наблюдая, как визжащие от восторга дети носятся вокруг, задирая кверху носики, подбородки и ручки, лишь бы не упустить момента его падения, я вспомнила Эппл, ее карандаш-кадило и осуждающий взгляд выразительных серо-зеленых глаз. Мысленно попросила у нее прощения и перевела взгляд на Андрея, сидящего на лавочке. Тот с жадностью следил сквозь свои очки-хамелеоны за моей разношерстной стайкой, визжащей и возящейся с пойманным мячом. Какой-то малыш, загорелый и улыбчивый, выбрался из кучи-малы и протянул мне мяч перепачканными пылью ладошками. Я потрепала его по кучерявому хохолку, улыбнулась и пасанула мячик пятилетнему мальчугану-французу, загорелому, как чертенок. На секунду вся стайка замерла, но вот мальчишка цепко поймал мяч, и кутерьма закрутилась с новой силой. Я снова поглядела на Андрея, неузнанная под маской своих черных очков. На ярком, беспощадном полуденном солнце он выглядел бледным и измотанным. Какой-то малыш в стайке залился смехом, и Андрей болезненно поморщился. В этот момент я почти слышала, как капля ледяной, чуть соленой воды со всхлипом разбилась о мягкую, до синяков истерзанную поверхность его сердца.
А потом на смену этому пришел другой звук. Этот звук – холодно-красивая мелодия, заставившая меня вздрогнуть. В моей сумке заиграл сотовый – Мадонна, Frozen. А значит – это звонок из питерского штаба А13.
Кому это я понадобилась? Никто из А13 во время полета не имеет права с тобой связываться первым. Никто, кроме поддержки с земли и шефа. Энж отпадает, он всегда звонит с мобильника. А шефа в Питере сейчас нет, но за него там… вот черт! Значит, только один вариант – И.О. шефа, двуликий Янус. Этого еще не хватало!
Оставив мяч ликующей детской стайке, я быстро сбежала по ступенькам боковой лестницы, на ходу доставая из сумки мобильный. Внизу, под террасой со скамейкой-змеей, расположился каменный лес тенистого, прохладного зала без стен, но зато с сотней колонн. Здесь можно было поговорить без свидетелей и быстро вернуться к покинутому Андрею, к слежке и пыткам. И – алягер ком алягер. Только бы не уйти с траектории, только бы не поддаться этому мерзавцу Яну, не попасться на его удочку… Ну, понеслась!
– Слушаю вас, – как я ни пыталась смягчить тон, нифига у меня не вышло, – June’s here.
– Hey, my dear! I’ve almost forgotten the sound of your voice… Is it really you?![2]
Ура! Их все же было два – два варианта. И это – второй!
– Hey, my sweet Apple! – отозвалась я в трубку пополам со вздохом облегчения. – Of course it’s me. Wanna bet?[3]