Уже тогда, произнося эти слова, я поняла, почувствовала – все, попала, в самую точку! Видела краем глаза, как жадно Андрей глотает каждое мое слово и как он смотрит в упор – и не видит меня. Потому что перед его глазами уже летят, одна за другой, картинки, сцены, обрывки, улыбки, голоса и истории персонажей, которыми он наполнит теперь жизнь своего мальчишки. Их собственный мир, один на двоих, который у них уже не сможет отнять никто. Я подождала еще секунду и повернулась к Андрею. Он смотрел вперед, прямо перед собой, в шальное, изломанное море и – улыбался. Пьяной улыбкой человека, через край хлебнувшего вдохновения.
И в этот момент нашу флотилию снова потащило вбок и вверх. Жутко тряхнуло, и мы с Андреем изо всех сил вцепились в рули, стараясь сохранить равновесие. Вода – вязкая, темная – тащила скутеры за собой, вырывая рули из наших рук, выворачивая кисти, обдавая солью и холодом. Медленная пытка под тихий приговор – ничего-ничего, это всего лишь вопрос времени. Наступит миг, когда любой человек просто больше не сможет сопротивляться…
И мы почти удержались на этот раз. Волна уже сошла, Андрей огляделся и ослабил хватку на руле. Может, вдохновение опьянило, заставляя забыть об осторожности, а может – он просто, сам того не осознавая еще, безумно устал. Алкоголь быстро рассеивался, оставляя за собой мутную пелену дикой физической усталости. Я и сама почувствовала эти тяжелые руки бессилия на своих уже ватных плечах – и эти руки тащили вниз, как два хороших булыжника. И в этот самый момент море ударило со спины. Скутеры резко долбануло друг о друга, поволокло вверх и в сторону. Я в самый последний момент успела вцепиться в руль. А Андрей – не успел. Он потерял равновесие, и в следующий миг меня окатило водой – от фонтана над тем местом, где он упал в черную воду.
|
|
Кажется, я кричала. Не помню. Помню, что голова вдруг закружилась, и не позволило упасть только то, что руки закостенели на руле. Скутеры со всей силы приложило друг об друга, борт о борт. Моя нога, оскользнувшись на пластике, попала между бортов, и в следующую секунду боль просто оглушила меня. Я инстинктивно дернулась в сторону, чуть не рухнула в воду и ободрала ногу до крови, но все же высвободилась из тисков. Наверное, боль никуда не делась – просто я больше уже не чувствовала ее. Все затмил животный, оглушительный страх. Рывком, из последних сил я перегнулась через пустой скутер Андрея. Чтобы увидеть там, внизу, в обрывках света мигающей, садящейся уже фары лишь буро-зеленую воду.
Все вдруг закружилось, перед глазами поползли какие-то кислотно-зеленые пятна. Я на автопилоте вцепилась в руль и чудом не потеряла сознание. Дышать было трудно, почти невозможно – от набросившихся на меня с новой силой ужаса и физической боли, от полнейшего собственного бессилия. В голове глупо крутилось всего одно слово – «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»… Не знаю, с кем я пыталась говорить, кого умоляла. Может – море, может – Андрея, может – до смерти уставшего ангела-хранителя. А может всех их, вместе взятых. Из меня как будто по нитке вытягивали оставшиеся силы, и каждый миг был как удар под ребра. Я уже почти ничего не чувствовала, когда в умирающем свете фар, в обрывках мутного, лихорадочного блеска мелькнул за бортом ярко-рыжий спасательный жилет. Меня как будто ударило электрошоком. Я рывком склонилась вниз, одной рукой что было сил вцепившись в основание сидения, другую – выставив к темной, прожорливой, холодной воде. И в тот момент, когда свет фар в последний раз мигнул в агонии и затих, оттуда, из темной глубины, мою руку схватила холодная как лед, но живая рука.
|
|
Описать словами, что я испытала в тот момент, когда Андрей появился на поверхности – просто нереально. Я вцепилась в его руку, из последних сил потянула на себя, отклоняясь назад всем корпусом и едва балансируя, чтобы самой не соскользнуть за борт. Андрей резко выкинул вперед вторую руку и ухватился за борт скутера. Оглушенный, он еще какое-то время качался так, повиснув на борту, а потом, рывком, собрав остатки сил, кое-как взобрался на сидение. Мной овладело безграничное чувство облегчения. Но – совсем ненадолго. Помогая Андрею сесть и устроиться понадежней, я случайно коснулась рукой его лба, и почувствовала на своих пальцах липкое тепло крови.
Вот черт! Черт, черт! Видимо, когда Андрей выныривал на поверхность, его задело бортом, и глубоко рассекло лоб. Я приказала себе даже не сметь ни о чем думать. Выдохнула, протянула руку и осторожно провела кончиками пальцев по краю раны. Она оказалась длинной, но – не глубокой. Почувствовав мое движение, Андрей застонал. Стараясь поддерживать его одной рукой, другой я быстро рванула молнию на поясе и достала из кармана спасжилета маленький подводный фонарик. Подсвечивая себе тусклым, почти уже выдохшимся светом, я убедилась, что рана неглубокая. Но она оказалась очень длинной, почти через весь лоб, и кровоточила прилично. Орудуя одной рукой, я взяла руку Андрея, прижала ее к рулю и легонько придавила, несколько раз повторив, чтобы он держался. Когда его пальцы, побледнев, вцепились в пластик, я повторила то же самое с другой его рукой, а затем, стараясь не слететь в воду, полезла под свое заднее сидение – в надежде найти там аптечку, или хоть что-нибудь.
|
|
Аптечки не оказалось. Пришлось импровизировать – я изо всех сил рванула нижнюю часть своего топа и оторвала ее по кругу. Материал был мокрый, но вполне годился для перевязки. Я осторожно протянула руки и дважды обернула этот длинный лоскут вокруг головы Андрея, после чего тот стал похож на изможденного бедуина в пустыне.
– Ты сможешь пересесть ко мне? – спросила я его.
Андрей поглядел на меня мутным взглядом, и мне пришлось повторить свой вопрос. На этот раз он кивнул, затем – осторожно разжал одну руку и рывком перехватил ею мой руль. Видно было, какими огромными усилиями ему это дается. Я поддержала его, когда он отцепил вторую руку и начал перелезать на мой скутер, за мою спину. Пару раз чуть было не свалившись за борт, он наконец оказался на сидении сзади меня и тут же привалился ко мне плечом. У меня тоже силы были на исходе. Надо было действовать быстро, пока я еще могла удерживать руль, а волны на время взяли передышку. Ободрав все ладони в кровь и обломав под корень пару ногтей, я размотала сцепку, державшую наши скутеры. Теперь, если обогнуть скутер Андрея против часовой стрелки – он будет просто прицеплен к нам буксирным тросом. Он может перевернуться или попасть в волну и, неуправляемый, утянет нас туда же. Одной мне в таких волнах и с такой флотилией не справиться. Нельзя рисковать. Я нагнулась и парой движений отвязала трос. Затем притянула к себе Андрея за руки, тесно прижавшись спиной к его груди, и проверила, крепко ли сомкнуты его пальцы на руле.
– Облокотись на меня, держись крепче! Проедем сколько сможем, – проговорила я ему. Он посмотрел на меня мутными глазами, резко кивнул. Я закусила губу и сунула ключ в зажигание. Вспыхнула фара моего скутера, мотор выплюнул облако синего дыма и заревел.
– Держись! – крикнула я, и, положив руки на руль так, чтобы не мешать Андрею, рванула вперед, по параллели волн, стараясь держаться в ложбине между двумя их рядами.
Пару раз мы налетели на приземистые, вязкие их хребты, нас приложило носом, но мы кое-как удержались на курсе. Волны шли на северо-запад, и благодаря этому нам удалось приноровиться к их колее, по которой можно было идти на север. Я бросала урывками взгляд на светящийся кружок компаса на руке Андрея, на заветную букву N, и это помогало мне держаться линии. На наше счастье, волны шли длинные, плоские, прибитые к земле. Я старалась идти как можно осторожней и чувствовала, что Андрей тоже из последних сил налегает на руль, помогая мне.
Я не знаю, много ли прошло времени в этой гонке по кантам и спинам плоских, мощных волн. Может, минуты, может – часы. Лампочка топлива уже не мигала – она просто сияла на панели алым, кровавым светом. Я старалась не смотреть на нее – и смотрела на море. На это живое, переломанное, своенравное гигантское создание, которому не было до нас никакого дела. И чувствовала себя муравьем, убегающим от огромной тени ботинка, нависшего над ним. Пусть муравьем, но все-таки – убегающим, с последним шансом выжить наперевес.
Андрей первым заметил их. Он вцепился одной рукой в мою руку и хриплым, срывающимся голосом прокричал в самое ухо:
– Катер! Справа – катер!
На самом деле, Андрей не угадал. Это оказался никакой не катер, а довольно таки вместительная шхуна береговой охраны. Этой ночью они искали на участке вдоль побережья двух бедолаг на скутерах и одного чокнутого старика на моторной лодке. Когда я, шатаясь, вошла в кубрик следом за одним из спасателей, осторожно ведущим Андрея, там, на койке сидел этот самый старик, закутанный в одеяло, с седой, просоленной гривой слипшихся волос и сморщенным, как печеное яблоко, лицом. Он прихлебывал что-то из оловянной кружки, над которой поднимался пар. Когда мы вошли, он, подняв лицо от кружки, поглядел в нашу сторону. Наши с ним глаза встретились. И тут он улыбнулся. От старости у него почти не осталось зубов. Завернутый в серое жесткое одеяло, с кружкой в руках, он сидел здесь, в кубрике корабля спасателей, смотрел на меня и от души улыбался беззубым ртом. Я тихонько осмотрелась по сторонам и украдкой улыбнулась ему в ответ. Кто знает, может, этот рыбак, возрастом в добрый век, видел сейчас издалека другого такого же чокнутого, как и он сам.
IX Стропы парашюта
Коридор больницы был выкрашен светло-бежевой краской, а чистый кафельный пол – залит ярким холодно-голубым светом неутомимых ламп. В этот час очень раннего утра здесь было тихо и почти безлюдно. В воздухе витал запах лекарств, стерильной чистоты и фрионового холода кондеров. Я всего несколько минут назад вышла от молоденького дежурного врача. Тот осмотрел и перевязал мою ободранную ногу, попутно напропалую со мной флиртуя. Мне было приятно ощущение прохладной заживляющей мази на ободранной коже, а своеобразный врачебный юмор на ломаном английском заметно приободрял и успокаивал. Когда я сказала, что мне надо навестить моего друга, доктор нахмурился, но все-таки выпустил меня на свободу. Я тут же пошлепала вниз, где променяла свои еще влажные шорты и остатки топа на голубой больничный хлопок, который продавался в больничном же маркете. Он очень напоминал униформу и совсем не вязался с моими представлениями о больничной пижаме. Здесь к выздоровлению относились как к работе, и даже костюмчик вызывал не жалость к себе – а желание собраться.
В палату к Андрею меня пустили почти сразу. Когда я вошла, осторожно придерживая бесшумно открывшуюся дверь, он полулежал-полусидел, откинувшись на подушки и закрыв глаза. Ему зашили рану на лбу, наложили бинтовую повязку и тоже переодели в больничное – отчего он стал похож на загорелого изможденного солдата, случайно загремевшего во Вьетнам в далеких шестидесятых и чудом уцелевшего там. Кроме него и меня в палате никого больше не было, обе соседние койки были пусты. Сквозь жалюзи заглядывал в окно просыпающийся рассвет, постепенно растворяя мягкий свет прикроватной лампы.
Я прикрыла за собой дверь, тихонько подошла к кровати Андрея и присела на самый краешек. Он, видимо, почувствовав движение, приоткрыл глаза и посмотрел на меня рассеянным взглядом. Медленно поднял руку и потер глаза. Поглядел на меня снова, сильно прищурившись и, узнав, слабо кивнул.
– Привет, – улыбнулась я. – Как ты – ничего?
– Вроде бы, – тихо отозвался Андрей, – только странно так, все плывет… Текила все еще, что ли… Да еще они линзы с меня сняли… Вижу все как в тумане.
– Еще и наркоз прибавь, местная анестезия. Отходишь. Но это скоро пройдет. Ты сейчас поспи. Я потом, попозже, еще приду. Отдыхай…
– Эй, а ты как? – Андрей прищурил глаза, чтобы лучше разглядеть меня.
– Со мной все хорошо, честно, – отмахнулась я. – Ногу поцарапало вот, фигня, в общем-то. Я сейчас пойду и высплюсь хорошенько. Тут рядом есть отель, туда и забурюсь. Кстати, лодочник передал все наши деньги-документы – твои положу вот тут, в тумбочку у кровати. Парень сказал, что я подписала все документы полиции, а значит – он получит за свой скутер страховку. Я вообще полиции сказала, что нам дали скутеры всего на час, просто у нас произошла поломка. В общем, лодочнику за нас не достанется, и нам за скутер – тоже. Все утряслось по всем фронтам. Так что отдыхай. Постарайся уснуть теперь, ладно?
– Ладно, – произнес Андрей, едва заметно кивнув.
Я поднялась на ноги и подошла к изголовью.
– А знаешь, что самое паршивое во всей этой истории? – тихо спросила я, наклоняясь к самому уху Андрея.
Он посмотрел на меня уже сонным взглядом и едва слышно пробормотал:
– Что?
– Добытый в баре косяк напрочь размок в кармане моих шорт, – шепнула я, – и, боюсь, восстановлению не подлежит.
Ответом мне была сонная, едва заметная улыбка.
Эта улыбка моего объекта все еще стояла у меня перед глазами, когда на выходе из палаты меня заловил сеньор Нада, страховой агент, ответственный за наш несчастный случай со спасением на водах. Он быстро, профессионально и ловко уладил за пару минут все формальности со страховкой, а потом, когда я уже совсем было начала рассчитывать на скорый отдых в ближайшем отеле, ошарашил меня своим припрятанным на десерт заявлением.
– В общем, сеньора Рудская едет сюда, – сеньор Нада – невысокий, очень аккуратно одетый мужчина с гладко зачесанными назад волосами – с интересом посмотрел на меня. – Она решительно заявила мне, что выезжает немедленно и скоро будет. Но я так и не смог разобраться по документам, кем она приходится сеньору Толстых.
– Бывшей женой, – бросила я.
Видимо получилось резковато, да и вид у меня был хмурый. Нада позволил себе мимолетную понимающую улыбку, но мне было не до его домыслов относительно общего расклада в личной жизни Андрея и моей роли в нем. Я была занята тем, что ругала себя последними словами.
И как мне в голову не пришло проверить, чей контакт указан в страховке моего объекта на случай того самого случая! И на тебе – там нарисовалась бывшая жена. Естественно, ей звонят, а она оказывается совсем рядом – и сразу же соглашается приехать. То есть – другими словами – она окажется здесь буквально в течение этого самого часа. Отличная картинка. Объект – почти без сил на самой своей грани. Я – выжата как лимон. А к нам сюда на всех парусах мчится декор.
То, что Ирина и есть декор этого моего полета, до меня дошло буквально тут же, в больничном коридоре. Ни вспышки ослепляющего света, ни прочих спецэффектов не было – просто когда страховой агент первый раз произнес это непривычное его языку имя – «Ирина Рудская», – все как-то слишком быстро встало на свои места. Сначала я попыталась посомневаться, но ничего хорошего из этого не вышло. Последние из моих сомнений растаяли за эти десять минут под мерный гул кондеров и приятный баритон сеньора Нады, вещающего на околостраховые темы. Ну и еще под мою мысленную ругань, естественно. Так я себя любимую давно не честила.
Ирина. Ну конечно, кто же еще! Планомерно копающая под уверенность в собственных силах, омрачающая любой, даже самый блестящий, успех своего бывшего. Человек, по капле отнимавший у Андрея время его сына. Кто же еще, как не она. Так чертовски легко было заподозрить, догадаться – и выбор по-любому пал бы на нее. Но я была ослеплена, я вертелась в водовороте событий. Слишком уж была уверена, что декор пойдет по моему следу, как оно бывает обычно. И – не просчитала этого варианта: а что если декору даже не понадобится входить в жизнь моего объекта? Что если он – уже там? Так бывает редко. Так бывает, только если и декор, и вдохновение, породившее его, действительно – очень сильны.
Как бывает? Да вот так – когда декор заполучает близкого объекту человека. Я не подумала, что все – настолько серьезно. Третья степень полета, черт побери! Такие штуки сплошь и рядом случаются на первой степени, серьезно реже – на второй. На третьей же это – уже из ряда вон. И я просто не подумала, что так может произойти. Но это мне не оправдание. Черт! И кто бы мог подумать, что Андрей впишет в страховку свою бывшую? Хотя вопрос – риторический. Об этом могла – должна была! – подумать именно я. Но – не подумала.
Ладно, чего уж теперь. Что сделано – то сделано. Может, еще не все так плохо. Пусть декор – сильный. Но ведь и рожден он был сильным вдохновением. Может, я крепко Андрея зацепила, и все старания Ирины, какими бы они ни были, пойдут прахом… Ладно, поживем – увидим. Но как бы там ни было, тихий час пока отменяется, и надо с силами собраться. Игра продолжается, мать ее.
– Сеньор Нада, вы случаем не знаете, где здесь кофе раздобыть? – я слабо улыбнулась и развела руками. – Сумасшедшая выдалась ночка…
Сеньор Нада прервал свои молчаливые измышления на тему наших с Андреем опасных связей и, улыбнувшись, быстро закивал.
– Конечно, сеньорита! Сейчас – почти семь, кафетерий внизу уже, должно быть, открылся… Он на первом этаже, в холле, направо от лифтов.
– Вы просто мой спаситель, – моя улыбка стала шире и теплее. – С вашего позволения, я вас покину ненадолго.
– Конечно-конечно, – сеньор Нада снова старательно закивал, как пружинный песик на торпеде, – тем более что с вашей страховкой мы уже разобрались.
– Спасибо, что так быстро все оформили, – я улыбнулась, поднялась с низенького жесткого диванчика, на котором мы сидели, и не спеша, стараясь не растревожить ободранную ногу, направилась к лифтам.
Теперь во что бы то ни стало я должна перехватить Ирину до ее встречи с Андреем. Иначе все мои старания в одночасье вылетят в трубу. А следом за ними полетит ко всем чертям и многое другое, вплоть до жизни Андрея, которая сейчас держится на тонкой соломинке вдохновения. За этой соломинкой и будет охотиться декор в первую очередь.
Что вообще мы знаем про вдохновение? Мало, чертовски мало. Вдохновение неуловимо, оно похоже на кайф. И его очень легко можно обломать, особенно в самом начале, так сказать, в момент прихода. Вот почему мы так боимся декоров, боимся их появления на горизонте во время полета. Декор способен ко всем чертям сорвать полет, и тогда на землю рухнут все. Музы в таких случаях, как правило, выживают. Объекты, как правило, – нет. Стремясь разрушить противное ему по самой своей природе вдохновение, декор не остановится ни перед чем. Он легко может уничтожить объект, уничтожить в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Дело все в том, что вдохновение и декор – несовместимы. Это как в простой физике – про действие и противодействие. Аксиома – следом за каждым рожденным вдохновением в мир приходит декор. Кто он? Черт его знает. Плохой персонаж, отрицательный заряд, черная дыра, само разрушение. Суть в принципе ясна, как ни назови. Он приходит, чтобы убить вдохновение. И он пойдет на все, лишь бы добиться своего – вплоть до уничтожения самого «носителя» вдохновения. То есть – объекта. Поэтому выход у нас, муз, остается только один – перехватить и уничтожить самого декора. Пока тот не начал действовать.
Речь – не об убийстве. Декора не убьешь как простого человека – ни ножом, ни пулей, ни даже атомной бомбой. Ведь для него лицо, имя, личность, сам человек – всего лишь оболочка. Маска, под которой декор появляется. Умрет человек – исчезнет эта маска. Но декор – не исчезнет. Он отступится, но не пройдет и пары суток – вернется в другом, новом обличии. Потому что уже напал на след вдохновения и теперь своего не упустит.
Нет, уничтожение декора – мероприятие то еще. Чем-то оно даже сродни экзорцизму. Изгнание злого духа, что-то вроде того. Одна проблема – не существует очищающей молитвы, нет одного противоядия. Против каждого декора оружие – свое. И у каждого декора – тоже. Вот когда проверяется другая сила музы – сила убийцы. Исхитриться, опередить с ударом, защитить новорожденное вдохновение. Я повторяла это про себя, как молитву, слишком отчетливо понимая – кроме нее, у меня нет ничего. Оружие в этом квесте мне еще только предстояло найти. Если повезет.
Первым делом я отправилась к уже знакомому мне дежурному врачу и объяснила ситуацию. Так и так, примчится бывшая жена, постарайтесь ее не пускать пока к Андрею, хотя бы пару часов. Очень напряженная ситуация между ними. Да, доктор. Андрею может стать хуже. Всего пару часов, прошу вас. Врач выслушал и согласно кивнул. Я поблагодарила за понимание и, достроив этот форт улыбкой, отправилась в кафетерий.
Отсюда, из-за металлического столика у стеклянной стены, было чертовски удобно наблюдать за входом. Я пила очень сладкий растворимый кофе и, не отрываясь, глядела на стеклянные больничные двери, бесшумно разъезжающиеся перед входящими в вестибюль. Так прошло минут двадцать. Я уже думала о второй чашке кофе, когда двери в очередной раз бесшумно расползлись, пропуская элегантную, немного усталую, едва заметно нервничающую женщину. Ирина Рудская была из тех, кто и в семь утра выглядит королевой. Я поднялась, вышла из кафе и зашагала наперерез ее решительной, такой уверенной траектории через пустынный больничный холл.
Мы встретились на полпути к ресепшн. Увидев, что я спешу к ней, Ирина замедлила шаг и бросила на меня внимательный, вопросительный взгляд. Я вежливо улыбнулась и негромко окликнула ее:
– Ирина? Ирина Рудская?
Она остановилась, повернувшись ко мне всем корпусом. Взгляд сделался слегка удивленным. Но голубой больничный хлопок делал меня похожей на медсестричку, и это удивление во взгляде, скорее всего, было данью только неожиданной здесь русской речи.
– Да? – полувопросительно отозвалась она ровным, спокойным голосом.
– Я так и подумала, – улыбнулась я, – мне показывали ваше фото. Я сразу вас узнала. Меня зовут Юнна Лесина. У вас найдется минутка для меня?
Тут только она поняла, что я – не из медперсонала. Взгляд стал пристальным, тяжелым. Она сканировала меня, совершенно не таясь. Я ответила ей тем же и по полной программе, приправив все это вежливой улыбкой. Но – ни единым словом. Ирина молчала долго, но, видимо, поняв, что я больше ничего не собираюсь ей говорить, нарушила тишину:
– Зачем? – просто спросила она. Одно слово, а сколько веса.
– Речь о вашем муже, Андрее, – отозвалась я. – С ним все в порядке, врач сказал – все обойдется, несколько ушибов и легкое сотрясение, но с ним будет полный порядок. Только вот сейчас он – спит. К нему не пустят никого еще около часа. Я говорила с врачом – исключений он не сделает ни для кого. Я подумала, что мы могли бы воспользоваться этим временем и поговорить с вами.
– Поговорить – о чем? – Ирина смотрела на меня выжидающе, чуть приподняв брови.
– Об Андрее, – отозвалась я, – дело в том, что я была с ним, когда это произошло.
– Так вы знакомы? – вопрос прозвучал холодно, почти враждебно. Видимо, она думала, что знает всех его любовниц – мелькнула у меня в голове шальная мысль. От этого стало как-то легче. О чем бы сейчас ни думала Ирина – это были всего лишь мысли человека. Пока еще – человека.
Я улыбнулась, вежливо и прохладно:
– Да, знакомы – по бизнесу Андрея. Собственно, мне и интересен он с точки зрения бизнеса. Сегодня как раз хотела обсудить с ним одно предложение, мое руководство очень заинтересовано в нем.
– Вы так и не сказали, чем занимаетесь, – спокойно и холодно ответили мне.
А вот эти слова произнесла уже не Ирина. Из глубины ее глаз – красивых, человеческих глаз – на меня впервые в моей жизни прямо и пристально смотрел декор. Вмиг ухватившись за слово «заинтересовано», он вылез на поверхность и теперь, не мигая, смотрел на меня – чужой всему этому миру, который тоже кто-то когда-то создал. Так вот ты какой, пронеслось в голове. Взгляд, полный пустоты.
Я вздрогнула – от мороза, пробежавшего по коже. Ну же, Джун! Держись. Прощупай его. Делай – и некогда будет бояться.
– И верно, простите, – кивок, еще одна вежливая улыбка, – я представляю здесь инвестиционный холдинг, Альфа, если слышали о таком. Наверняка слышали.
Декор слегка наклонил голову. Может, слышали, а может, и нет, – говорил его взгляд. Холодный и пустой, он готов был вбирать в себя все мои неосторожные слова, превращая каждое из них в свое оружие.
И вот тут-то, как-то очень спокойно и без спецэффектов, я совершила такое простое открытие. У декора пока еще нет оружия. Он соберет и построит его из того, что узнает об объекте. Да что там! Он же прямо сейчас и строит его – строит из моих же слов. Поэтому смотрит внимательно и пристально, поэтому не уходит, поэтому не позволил ей, своей оболочке, свести все к бабскому скандалу. Декор собирает свое оружие, и собирает именно сейчас. А значит… Значит – я, черт меня возьми, знаю, что мне теперь делать!
Я, изо всех сил стараясь себя ничем не выдать, придала лицу еще более вежливое и почтительное выражение.
– Ирина, послушайте, – каких же трудов мне стоило назвать это чудовище простым человеческим именем! – это не займет много времени. Я просто хотела обсудить с вами, с близким человеком Андрея, возможность нашей с ним работы. Объяснить вам ее важность для нас и – если получится – заручиться вашей поддержкой. Андрей – талантливый архитектор, и он безумно интересен нам. Как вы, наверное, знаете, мы, Альфа-холдинг, занимаемся инвестициями в строительство. Вопрос идет о больших проектах и больших деньгах. Большой архитектуре, можно сказать. Поэтому я и приехала. Поэтому еще вчера хотела провести переговоры, но все пошло не так, как я рассчитывала. Поэтому мне безумно важно поговорить с вами. Если вы мне откажете – я пойму. Момент такой, что вам – не до разговоров. Но если бы вы смогли, это могло бы перевернуть всю ситуацию. И, прежде всего, в пользу Андрея. Что скажете?
Декор испытующе глядел на меня – долгим, пронзительным как сам холод взглядом. Я выдержала его, не моргнув глазом. В конце концов, ты тоже – всего лишь человек, как и я. Пусть за тобой – вечная, всепоглощающая пустота, но ведь ты – всего лишь ее хрупкая оболочка. И я улыбнулась именно ей, оболочке по имени Ирина. Улыбнулась вежливо, сочувственно, даже почтительно. Я старалась смотреть на Ирину, на ее чуть усталое лицо, а не в глаза монстра, сидящего внутри нее. Мне кажется, что только благодаря этому у меня – получилось. Декор окинул меня последним оценивающим ледяным взглядом и – повелся.
– Мне надо переговорить с врачом…
Произнося это, Ирина, как кукла в руках умелого кукловода, пожала плечами.
– Конечно, – я кивнула и указала рукой на столики за стеклами кафетерия, – в любом случае, я побуду там. Если сможете найти для меня время – приходите.
И тут в этом холодном оценивающем взгляде на меня я заметила еще что-то. Секунда – и я с радостью, почти с ликованием узнала его. Любопытство. Чертово любопытство опять, как и в случае с Сергеем Вениаминовичем, собиралось поработать на меня. Увидев это новое выражение в чужих пустых глазах, я уже ни на секунду не сомневалась: выжав врача как лимон на предмет сведений об Андрее, она снова явится сюда, ко мне. Вернее, явится – он.
Я вежливо улыбнулась напоследок, спокойно повернулась и зашагала обратно, к кафетерию. Колени подкашивало – от усталости, от перенапряжения, от страха, да что там – от всего этого вместе взятого. Добравшись до кафе, я взяла себе завтрак – булочка с джемом, чашка сладкого кофе – и уселась на свой наблюдательный пост, за столик у стекла. Теперь я уже точно знала, каким путем пойду. И оставалось только ждать старта.
Я патологически не умею врать. Но я чертовски хорошо умею представлять себе, как это могло бы быть и искренне верить в то, что представила. А потому уличить меня во лжи – затея практически нереальная. Я не вру. Я перекраиваю реальность.
Дело тут не в ремесле музы. Этот трюк проходил у меня по жизни, сколько себя помню – достаточно было просто представить и поверить в реальность представленного, чтобы потом, не моргнув глазом, рассказывать «как это было». Прибегать к перекрою приходилось нечасто, все проходило как по маслу, и никакие угрызения мифического животного по имени «совесть» меня не беспокоили. Кроме, наверное, одного-единственного раза – случившегося на далеком-далеком курсе тогда еще моего технического университета, в котором я мечтала о карьере экономиста и знать не знала ни о каких полетах.
Дело там и тогда было, как говорится, житейское: срочно доказать бывшему мужчине, что его немного не светлый образ – порват-растоптат и напрочь забыт. Для этой миссии мною был избран шикарный объект – Костик. Костик был красавец, звезда курса, гитарист в восходящей гранж-группе и вдобавок – обладатель собственной шикарной, раздолбанной вдрызг тачки по имени Форд Скорпио. Объект был окручен и заклеен в ночь под Хэллоуин, на какой-то очередной мега-попойке. Причем на следующий день он не только не пропал из виду, но и напротив – ярко нарисовался на горизонте. Я же, без зазрения совести, можно сказать – от души замутила с ним по полной, и этим «актом немилосердия» досадила едва ли не доброй половине нашего потока, а может – и не только нашего. Но мне было на все плевать. Я настолько убедила себя в том, что он – единственный мужчина на земле, что в это поверили и он сам, и все остальные. Включая, естественно, и моего бывшего мужчину – собравшегося с духом и явившегося с повинной через несколько недель. Я поломалась для приличия и красиво сдалась. А с Костиком мы расстались по-хорошему, друзьями. Он сказал, что и сам хотел разбежаться, но не знал, как мне поделикатней сказать. Помню, мы тогда проржали весь вечер, напились вдрызг и шатались по ночной заляпанной первым редким снегом Москве.
А спустя несколько месяцев Костя погиб. Нелепо и глупо, в аварии на ночном пустынном шоссе. Какой-то шальной водитель не справился с управлением, занесло, и на его траектории оказался Форд Костика, от удара вылетевший на обочину на скорости под сотню. Водитель второй машины пару раз крутанулся на дороге, но удержался и, чудом выровняв машину, свалил с места происшествия. А Костя на этом месте – погиб.