– Вот, держи. Открой и прочти прямо сейчас.
Я уставилась на него:
– Двадцать первый полет?! Вот так вот сразу?
Марк Аполлонович покачал головой:
– Прочти сначала. Дело – не обычное. К такой схеме мы редко прибегаем, и все же – иногда другого варианта нет. Вот совсем как сейчас. Ну, давай, читай – не отвлекаю…
Он прошел к бару-глобусу у высокой оконной ниши и налил себе воды с лаймом. Я следила за его действиями, а желтая папка лежала у меня на коленях. Шеф заметил, что я все еще смотрю на него, и жестом предложил и мне тоже чего-нибудь налить. Я покачала головой, взяла в руки желтый прямоугольник папки и открыла на первой странице.
В двадцать первый раз – печатные листы плюс цветная фотка на скрепке. Помню, моей последней мыслью было: «И для чего весь этот шпионский антураж? Сто лет, как существуют файлы doc…».
А потом я посмотрела на фотку.
Метнулась взглядом к истоптанному одиннадцатым шрифтом листу…
То, что я держу сейчас в руках – никакое не досье на новый объект.
Это – отчет о полете. О чужом, так и не закрытом полете…
И еще.
Я чертовски хорошо знаю их обоих.
Музу.
И – объект.
– Что это такое? – спросил мой автопилот чужим голосом с металлическим привкусом.
– Ты мне скажи, – раздалось в ответ.
Я подняла глаза от папки. Шеф пристально смотрел на меня, и в его взгляде больше не было улыбки. Он смотрел как-то очень внимательно. Даже слишком – как будто пытался меня прочесть. Я опустила взгляд обратно в папку, якобы читая, но строчки мешались перед глазами. Я была оглушена.
В голове крутилась одна только мысль – нужно выиграть время. Только вот поможет ли? Шеф определенно что-то знает. Что-то такое, чего знать не должен. И доказательство тому – эта папка, лежащая у меня на коленях.
А в папке – не что иное, как отчет Жюльет о ее полете номер десять. В этот раз ее объектом был пишущий песни вокалист из группы «МакЛауд», совладелец байкерского бара Хардли Хэвенсан. На месте для грифа о закрытии полета – ничего, ни единой буквы. А с фотки под скрепкой на меня, улыбаясь, смотрит Мак.
«Скажи мне, что это», – сказал шеф.
Да все просто.
Это – звездец. Полный, тотальный звездец.
– Это отчет о полете Жюльет, – господи, и с чего у меня такой ровный голос? – и на нем нет грифа о завершении.
– Верно. Жюльет не смогла закрыть этот полет. Взяла самоотвод, чтобы не проваливать, – после каждой короткой фразы шеф неторопливо делал глоток воды из стакана. Ко мне он стоял вполоборота и смотрел теперь куда-то в окно. – О причине не догадываешься?
– Ну, у меня только одна версия, – пожала я плечами.
Держись! Во что бы то ни стало – держись. Если нет вины, не в чем и оправдываться. Или – пока не оправдываешься, вины нет.
– Поделишься? – негромко спросил шеф.
Я посмотрела на него. Он все так же смотрел в окно, лицо – бесстрастное, в руке – недопитый стакан. Нет, у него явно есть для меня оружие. Только непонятно, что он хочет им делать – угрожать мне или защищать меня.
– Мы встретились с Жюльет в Барселоне, – проговорила я, – про это было в моем отчете. Эксидент, несчастный случай. Но мне показалось, что пересечения полетов не было. Что мы с ней разошлись.
– Понятно, – проговорил Марк Аполлонович, и повернулся ко мне от окна, – а как насчет ее объекта? Она говорила тебе о нем?
Ну что ж… Он ведет, и скорее всего – в западню. Следуй за белым кроликом, Алиса. Только смотри, не вляпайся в ложь. Что сделано, то сделано – поэтому просто отвечай на вопросы. Очень-очень осторожно.
– Говорила только то, что ее объект – музыкант. Она сказала об этом в баре, где мы встретились.
Марк Аполлонович кивнул как будто каким-то своим мыслям и спросил, глядя на меня все так же пристально и в то же время осторожно:
– Ты знакома с ним, Джун? Ты знаешь ее объект?
Есть такая точка, до которой доходишь – и уже не страшно. Точка росы, когда все эмоции превращаются в жесткий пофигизм. Точка невозврата. И уже лишь бы побыстрее, как угодно – но закончить. Я до этой точки добралась в один прыжок. И ответила просто:
– Да. Я его знаю.
Марк Аполлонович снова кивнул. Как будто сверял цифры в карточке бинго. И вдруг совершенно не в кассу, как-то очень осторожно спросил:
– Хочешь, сначала я? Все, что знаю. Раз уж читать ты отказываешься…
Черт! Нет, ну не дура, а? Ответы – скорее всего, почти все – лежат в папке у меня на коленях. А я – игнорирую все это и безумно хочу только одного: права на собственную исповедь. Своего последнего слова – и побыстрее.
Это надо остановить. Меня надо остановить. Да, так будет лучше – рассказывайте, Марк Аполлонович. И хватит со мной, как с хрустальной. Скиньте пар, наорите, убейте – проедем и пойдем дальше. Нет ничего хуже, чем разозленный мужик, который пытается быть милым. Или вы не злитесь? Черт знает. Спросить – лучший способ узнать. А потом – выкладывайте.
Я перевела дыхание, подняла глаза на шефа и спросила:
– Скажите сначала… Это я завалила полет Жюльет?
Шеф посмотрел на меня и в его глазах отразилось искреннее удивление:
– Ты завалила?! Нет, естественно! Во-первых, полет не провален. Ты же видела гриф. Жюльет просто не сможет его закончить. Это ее решение, я же сказал. Самоотвод. Хочешь услышать, что я знаю? Думаю, так будет проще. Читать ты наотрез, как я вижу, отказываешься. Давай расскажу. И гадать больше будет не о чем.
Я ничего не ответила – просто кивнула. А он – улыбнулся. И, подойдя, протянул мне бутылочку Перье.
– Джун, не обвиняй себя ни в чем. Я – не обвиняю. Нельзя обвинять человека в том, что он оказался сильнее. И уж тем более – нельзя обвинять в этом музу. С этой ноты и начнем. Хорошо?
Старый лис! Он мысли читает, к гадалке не ходи!
Я еще раз кивнула, и Марк Аполлонович заговорил…
…Она стояла и смотрела на дверь, закрывшуюся за Джун. Потом включила воду, забрызгав зеркала и стены влажными отблесками отраженного света. Провела мокрой ладонью по лбу и щекам – вода приятно холодила кожу. Промокая лицо бумажной салфеткой, она бросила взгляд на себя в зеркало. Все получится, Жулли. Вот увидишь – все непременно получится. Та, другая, оказалась здесь совершенно случайно. Просто по воле слепого случая. А теперь – ступай к гостям, дорогая. Максимилиан вот-вот объявится.
Она звала его Максимилианом. Так повелось с того самого дня, как они с Кати – девушкой-байкершей, которую она нашла для цели «быть подружкой» в этом полете – прибились к мотопробегу, в котором участвовал и он. Она стала звать его Максимилианом – и он не скрывал, что ему это нравится.
Ему вообще нравилось в Жюльет многое. О да, она это видела! Уж в чем в чем, а в мужском отношении к себе она разбиралась очень лихо. Читала мужчин как раскрытые книги. Большинство из них были книгами для дошкольного возраста, и таких она пробегала по касательной, со снисходительной улыбкой и без малейшего намека на заинтересованность. Лишь некоторые, избранные, читались ею как приключенческие романы для подростков – она читала их запоем, развлекаясь по ходу действия, но умирая от одного-единственного желания – узнать, чем же все закончится. К Максимилиану ее отношение было именно таким. Ей хотелось поскорее прочесть его до конца. И она знала, что с легкостью это сделает. Была уверена.
Была уверена – до того самого момента, как вернулась в бар к своей компании и увидела сидящего на табурете Максимилиана. В тот момент, заметив его нетерпеливый взгляд, лишь мельком мазнувший по ней и вновь остановившийся на арке входа, она вдруг подумала – а ведь он ждет кого-то. И явно не ее. Вот тогда уверенность Жюльет в скором прочтении всей этой истории пошатнулась в первый раз. И как показал опыт – в первый из многих.
Он был каким-то особенно молчаливым в ту ночь. Пил больше обычного, смеялся – меньше, и нет-нет, но поглядывал на дверь. Сквозь ворота «Прожигателей жизни» валом валил народ. Блестели глаза, устремленные к шестам и их хозяйкам, как-то почти драгоценно сверкали стаканы в руках барменов, было жарко – и становилось все горячее. Девушек за их столом прибывало, текила и вискарь лились Ниагарой, и под пьяный смех и хриплые разговоры вокруг она как бы невзначай спросила его, наклонившись близко-близко, к самому уху:
– Ждешь кого-то?
Он поглядел на нее так, будто видел впервые и то, что он видел, ему не нравилось. Покачал головой, отвернулся. И с этого момента все пошло не так. Молчание, текила, какой-то ее вопрос, его кивок или качание головой, и снова текила, и снова молчание. Дело шло к трем утра и дцатой бутылке, когда Максимилиан поднялся, подцепил одной рукой куртку со спинки стула, а другой – бросил на стол мятую сотню. Кто-то из компании тронул его за плечо, спрашивая, куда это он собрался – время-то, мол, еще детское.
Прогуляться, – такой был ответ.
Никто с ним не спорил и его не удерживал, хозяин – барин. Жюльет подождала, пока Максимилиан проберется к выходу из бара и, подхватив куртку, выскользнула следом. Ее тоже никто не удерживал. Выбор волчицы, законы природы, да и чего уж там, если баб – полный бар. Только Кати, не оборачиваясь, махнула ей вслед – на удачу.
Они были вместе в ту ночь. И – в следующую после этой, и через одну – тоже. Но… Это проклятое «но». Она, наверное, впервые в жизни чувствовала: все ее выстрелы – мимо. Холостые патроны. И видимость – полный ноль. В ее руках – умелых и щедрых – было его тело. Все это время. Ночи, города напролет. Но… Тут вступают скрипки, и приходит его, этого «но», очередь. Да, восхитительно сильное, горячее тело Максимилиана было в ее руках. Но – только оно, только тело. Не душа. Эта пыльная злая сука шлялась где-то все их долгие жаркие ночи. Иногда лежа в постели и глядя на то, как он курит, неотрывно уставившись в потолок, Жюльет казалось, что она слышит вой где-то в прожженном ночном далеке. Эта сука, его душа, чуяла ее приближение и сразу же сматывалась, стоило Жюльет лишь прикоснуться к нему. Спустя неделю бесплодных попыток завладеть ситуацией Жюльет уже ненавидела его. И эту суку, его душу, – тоже.
Наэлектризованное предгрозовое молчание – вот чем были эти дни. Гроза же разразилась в Андалусии, в ее восхитительном огненно-пыльном сердце – Севильи. К ночи духота немного отступила, и они с Максимилианом бродили по узким улочкам старого города. До того они порядком нагрузились в баре, который, кажется, застал еще времена мавров, и это преумножило ощущение какой-то нереальности происходящего. За их спинами, между темным небом и людной, шумной Ла Сьернес равнодушным призраком погибшего солнечного света парила башня Хиральда. Они шли бок о бок, по узкому, мощенному булыжником тротуару, а над ними нависали балконы и фонари почтенных андалузских домов истертого в пыль белого цвета. Она коснулась его руки и могла поклясться, что слышала торопливые шаги – это его душа отступала в густую, терпкую темноту андалузской ночи. Еще секунда – и до нее уже будет не дотянуться…
И тогда – в какой-то отчаянной попытке схватить, остановить, удержать эту суку – она спросила его в лоб, даже не успев задуматься над тем, что говорит:
– О ком ты сейчас думаешь?
Спросила – и сама испугалась своего вопроса. Потому что это было не по сценарию. Это было отчаянье – первая, ядовитая его вспышка. Впервые в жизни Жюльет не знала, что ей делать с объектом. Чтобы вести его дальше, на край обрыва, ей надо было подцепить на крючок его нервы, его сердце и – его распроклятую душу. Она всегда поступала так и не признавала других способов. Чтобы разбудить его вдохновение, она должна была завладеть им целиком. Должна была, да. Но у нее ни черта не выходило.
– Что? – Максимилиан рассеянно посмотрел на нее, взъерошив ладонью волосы, будто отгоняя наваждение. – Ты что-то спросила?
Они говорили по-английски: он – отрывисто и резковато, она – нараспев, с очаровательным воркующим акцентом.
– Я спросила, о ком ты думаешь, – повторила Жюльет, проведя ладонью по его плечу, чуть сжав у ключицы. – Ты где-то бродишь… Далеко-далеко.
Максимилиан пожал плечами и вытащил из кармана пачку сигарет. Выбив одну, быстро прикурил, выдохнул дым в сторону попавшегося по пути фонаря. Какое-то время они еще шли молча, а потом он вдруг заговорил, глядя куда-то чуть выше крыш и чуть ниже грязно-лилового неба.
Он мог бы идти и один. Вот так вот идти и говорить. И тогда, наверное, его слова не казались бы ей таким неуместным бредом. Подумаешь, городской сумасшедший, нарик под кайфом, псих в опасной фазе луны. Но он шел с ней. Говорил с ней. И это было настоящим ударом. Потому что в хмельной тишине пустынной улицы он шел с ней и рассказывал ей о другой девушке. О девушке, ворвавшейся в его жизнь так, что посрывало к чертям все двери с петель. И напрочь снесло крышу.
Жюльет молча шла рядом по выщербленному сотнями каблуков каменному тротуару, в пыльном свете усталых фонарей, в безрассудном тепле севильской ночи, шла – и задыхалась. Каждое слово чуть-чуть сильнее сжимало невидимые пальцы на ее горле, мешая дышать и говорить. Каждое слово прибивало ее все ниже к земле. И этих слов, казалось, были у него сотни. Как он носил их в себе? Как прятал от нее – просто дьявольски искушенной в таких делах? Как ему удалось скрыть от нее эту страсть, это помешательство, этот огонь? Как ему удалось спрятать от нее Джун?!
В том, что это была именно Джун – странная девушка, путешествующая по долгу службы из Франции в Испанию, с сумасшедшей любовью к жизни, с тысячами солнц в глазах, с безумством и коварством ведьмы, с отчаянной свободой наперевес – Жюльет не сомневалась ни капли. Совпадало все – и внешность, и темы, и приемчики, и главное – она собралась с силами и спросила – ее имя. Он так и сказал: «Джун. Она – чешка наполовину. Или что-то вроде того…»
«Она – муза, идиот!» – отчаянно хотелось ей бросить ему в лицо. Она – сука, которая влезла в мой полет. Мало того, что Сэт ходит с больным взглядом, если долгое время не может добраться до нее, так еще и ты теперь туда же… Идиот! Идиот! Убила бы тебя! И ее – заодно!
Но к тому моменту, когда первый шквал эмоций ненадолго отступил, Жюльет уже отчетливо понимала – злится она не на свой объект и не на эту чертовку – а на себя. Ее острый, заточенный под стратегии ум не позволял долго обманываться. О да, она злилась на себя! Ну как, как она не заметила и не поняла раньше, там, в Калавере, что все эти совпадения – просто звенья длинной цепочки, ведущие одно за другим на прибрежное французское шоссе, в испанский пляжный бар, в мото-притон, в его постель… Это же так легко было проследить! Но она – расслабилась. Дала объекту провести пару ночей на воле, списав все на легкое головокружение от ее убийственного шарма. Она сама отпустила его навстречу ей. А значит, и полет – как же это мерзко звучит! – полет провалила тоже она…
А впрочем… Впрочем, может быть, еще не провалила? Ведь полет считается проваленным лишь тогда, когда по его завершении вдохновение объекта оказывается пылью, дымом, фэйком, ложной тревогой. Проваленный полет – это полет, который завершен без настоящего вдохновения. И ключевое слово здесь – «завершен»…
– Пошли, вернемся в гостиницу, – резко бросила Жюльет, прерывая Максимилиана на середине какой-то эйфорийной фразы. – Я совсем забыла – мне надо кое-кому позвонить…
– Это все, что я знаю… – шеф присел на край стола, и смотрел на меня сверху вниз, отчего я почувствовала себя нашкодившим ребенком, – что скажешь?
– Что я всего этого не знала, – отозвался мой автоответчик.
За меня говорил автоответчик, именно, да. Сама же я не могла говорить, да и думать – фактически тоже. Меня просто разрывало на части. Мак говорил обо мне. Он помешался. Я помешалась. Полет – почти провален. Он рискует своим вдохновением. Я рискую его вдохновением. Я почти убила ее полет. Я почти убила его порыв. Я во всем этом виновата. Одна только я. Я. Сорвала полет. Он… Он, черт возьми, говорил обо мне!..
Шеф пристально поглядел на меня и с улыбкой покачал головой:
– Не знала? Конечно, я уверен, что нет. Потому-то я тебе и рассказал. Всю эту историю, вернее – другую ее сторону. Ты, если захочешь, можешь поделиться своей – но это необязательно. Да и не суть важно. Гораздо важнее и интереснее мне сейчас твое мнение вот на какой счет: а есть ли из этой ситуации выход?
– Выход? – секунды, секунды, секунды – капают водой из ржавого крана…
– Именно. Есть ли он, выход?
– Наверное, есть… Если честно, я не знаю, шеф. Я напортачила.
– Брось! – снова эта его улыбка-оберег. – Сколько раз тебе повторять – нельзя обвинять музу в том, что она оказалась сильнее.
– Сильнее?
– Вот именно, Джун – сильнее. Я тебя не обвиняю. И никто в здравом уме и твердой памяти – не обвинит. Забудь об этом. И ответь на один вопрос – как ты думаешь, какой у нас выход? Ты можешь ответить мне?
– Боюсь, что нет, шеф… Даже если я не напортачила, то выхода – все равно не вижу…
– Ты не видишь – потому что здесь нет зеркала, – улыбнулся Марк Аполлонович и так, с улыбкой, договорил, – а я – вижу. Прямо перед собой. Выход – это ты, Джун.
Видимо, я так уставилась на него, что он счел нужным продолжить мысль:
– Все предельно просто и ясно. Надо отдать объект той, кто и так уже в деле по уши. Кто, пусть сам того не зная и не желая – зацепил объект. Поэтому этот музыкант – твой, Джун.
Легко и просто – как удар. Кажется, я даже ничего не почувствовала вначале. А потом до меня дошло. Дошло то, что предстояло мне сделать с Маком. И – с собой. Видимо, я побледнела, потому как шеф посмотрел на меня с беспокойством и поспешил уверить, что в столь трудной ситуации одну меня не бросят:
– Такие случаи – редкость, Джун. Поэтому я считаю, надо привлечь страховку. Твоей будет Сэт. Такое парное катание не в привычках А13, но в данной ситуации я считаю такой ход уместным и оправданным…
Он, кажется, говорил еще что-то, но я уже не слышала. Меня как будто оглушили. Чувство такое, что одновременно и сразу отказали мои тормоза, а весь остальной мир – наоборот, замер, и я лечу на всех скоростях в огромную каменную стену. И нихрена с этим поделать не могу.
– Джун?
– Да?
– У тебя есть какие-нибудь вопросы? У тебя будет возможность как следует подготовиться – допуски к архиву, обмен опытом, поддержка, да что угодно. На все еще будет время… Но, может, ты хочешь спросить о чем-то прямо сейчас?
Эта его терпеливая, ровная улыбка. Желтая папка у меня на коленях. Никак не желающий кончаться кошмарный сон.
– Да… Да, есть вопрос. Когда я вступаю в игру?
Шеф кивнул, как будто ждал именно этого вопроса, и улыбнулся мне:
– Ты – уже в игре, Джун. Уже в игре.
III Ставки сделаны, ставки больше не принимаются
– Он сделал что?!
– Тише, Энж, не ори так. Говорю же – он отдал ее полет мне.
– Это вот того твоего байкера?!
– Тшшшш!
– Ой, прости! Прости… Просто это все как-то…
– Знаю. Можешь не говорить.
Мы сидели в мансардном ресторанчике, под самой крышей штаб-квартиры А13. В этот час народу было немного – офис страдал часами пик либо ранним утром, либо ближе к закату. Сейчас же за французскими окнами, выходящими на узенькую терраску на крыше, был обычный дождливый полдень. Наш столик был возле окна, и я рассеянно следила за каплями, которые улитками ползли вниз, оставляя мокрые следы на прозрачной стеклянной вертикали.
– Это еще не все… – саундтреком в тему путешествию капли по стеклу мой голос почти не звучал, а так, скорее, угадывался по движению губ, – со мной в полете будет страховка.
– Чего-чего? Страховка? – Энж изумленно уставился на меня. – Заливаешь!
– Никак нет, – я покачала головой, – случай редкий, хоть в учебники. Страховка необходима, шеф так сказал. Говорит – в таком деле нужен партнер.
– Да? Партнер нужен – и назначают страховку? – Энж нахмурился и принялся остервенело ломать тосканскую булочку. – А я, простите, кто и зачем?
– Ты – моя поддержка и опора, Энжик. А этот – страхующий, прости господи! – еще одна муза в нашем полете. Типа, муза в помощь музе. Старший товарищ, главная роль второго плана. Каскадер такой, понимаешь... Он, конечно, будет действовать сообща со мной – типа общий полет и пересечение исключено. Но я скажу тебе честно: это будет мой личный тотальный звездец…
– Да ладно?! – Энж резко перестал терзать мякиш с семечками и даже вперед подался. –Эта вторая муза… Это тот, о ком я думаю?
– Если думаешь о Сэте, то я не буду ревновать, а ты окажешься абсолютно прав, – отозвалась я.
– Звез-дец…
– Вот именно…
Мы помолчали: я – задумчиво разглядывая дождевые дорожки в прозрачном небе над питерскими крышами, Энж – шокировано глядя на меня и переваривая новости, вместо того чтобы наслаждаться греческим салатом. Молчали мы достаточно, чтобы родилась рота ментов и пролетела эскадрилья ангелов. Энж прекратил это дело первым:
– То есть верховный главнокомандующий Марк хочет, чтобы ты с помощью Сэта провернула полет, в котором в лучших традициях жанра устроила бы взрыв в жизни… эээ… этого байкера?
– Да, – я кивнула и прибавила с сарказмом: – Видишь, как оказалось, он – талантливый музыкант к тому же… Настолько талантливый, что позарез нужен А13.
Мы помолчали еще, менты продолжали рождаться, а ангелы продолжали пролетать по всем статьям, и, видимо, это действовало Энжу на нервы:
– Что же нам теперь делать? – спросил он, пытаясь заглянуть мне в глаза. – У нас есть план?
Я пожала плечами:
– Как сказал кто-то немерено умный: «Не думай о плохом, цени то, что у тебя есть сейчас и действуй по обстоятельствам». Поэтому я не буду пока думать о предстоящем полете, буду усиленно ценить тебя – и импровизировать.
– Как сказал кто-то не менее умный: «Только профессионал имеет право на импровизацию», – улыбнулся Энж.
– Это что – намек на то, что мне этого делать не надо? – спросила я подозрительно.
– Это – тост, – подмигнул мне Энж. – Тост за наше право, босс.
Я улыбнулась Энжу в ответ и подняла свой стакан с яблочным соком и парой капель вискаря. Я не сказала этого вслух, но он – мой умный мальчик – и сам наверняка уже понял. Если бы у меня не было Энжа, мой тотальный звездец был бы уже здесь.
– Сколько у нас времени?
– Что? – я поглядела на Энжа. – А, времени… До начала военных действий, имеешь в виду?
– Ну да…
– Точку пересечения с объектом мне еще не сообщали, – я пожала плечам. – Думаю, у нас – примерно недели две… Может, меньше.
– Надо потратить время с умом, – Энж наклонился ближе ко мне и зашептал: – Я вот тут что подумал… Ты сама сказала – редкий случай. А знаешь, тебе ведь под эту лавочку с уникальным полетом ничего не стоит выбить себе допуск к Обменнику.
Я уставилась на него, а потом просияла и в лучших Энжевых традициях хлопнула себя по лбу. Энж ухмыльнулся и продолжил:
– Допуск, и не простой, а золотой. К жирному куску нашей истории. Протяженностью лет эдак так в последние десять. Самые сливки по актуальности. Ну и само собой, доступ должен быть к истории полетов всех муз А13. Включая Яна. А ты ведь хотела, кажется, побольше узнать о его методах работы…
К концу его монолога я сияла как начищенная монета. Столько времени я ломала голову над тем, как бы добраться до Яна с его полетами!.. Теперь же способ обойти секретность деятельности А13 и подобраться вплотную к этому сукину сыну сам плыл мне в руки. История полетов Яна секретна, и единственный способ добраться до нее – угодить в переплет. Ну вот – выходит, я и угодила. Сильвер лайнинг моего урагана, не иначе.
В А13 жестко охраняют свой опыт – то есть истории всех полетов муз с первых дней нашей империи. Наша организация, в силу специфики и масштабов своей работы, всегда очень трепетно относилась к тому, чтобы те методы, которыми мы делаем этот мир прекраснее, оставались тайной за семью печатями. В то же время, опыт наших полетов всегда был, есть и будет поистине бесценным – в умелых руках он становится волшебной палочкой, открывающей перед вдохновением любые земные двери. Так и тянет провести параллель с атомной энергией – может нехило рвануть, сгубив вокруг все живое, а может освещать и согревать города, страны и континенты. Хорошая, черт возьми, метафора. Ну вот, для того, чтобы уберечь и сохранить колоссальную мощь нашей истории и был придуман Обменник.
Собственно, Обменник – или, официально, Исторический Архив А13 – это громадное хранилище, территориально обретающееся в окрестностях Праги. Этот кладезь историй полетов, их поворотов и тайн, в общем – нашего бесценного опыта, начали собирать и вести веке, кажется, в четырнадцатом. Говорят, много костров инквизиции зажглось тогда в нашу честь.
С тех пор архив полнился и разрастался. Все новые и новые полеты завершались нашими победами – все новые и новые истории на пергаментных свитках, тончайших рисовых листках, золотистом папирусе, тисненой бумаге ложились на полки под гигантскими молчаливыми сводами. С тех пор и до сегодняшнего дня мы все, поколение за поколением, полет за полетом писали эту непрерывную историю, строя вавилонскую башню имени вдохновения.
Архив перевозили всего три раза за всю его жизнь, и каждый раз – только под угрозой уничтожения. Но как только смутные времена проходили, Обменник возвращали обратно, в предместья Праги, в огромный старинный замок, который А13 выкупало для себя у различных режимов власти уже как минимум трижды. Что поделаешь, верность традициям и в какой-то степени – преданность земле, уже ставшей своей, заставляла возвращаться на насиженное место.
Такая верность месту имела до недавнего времени и обратную сторону медали: еще каких-то тридцать лет назад нашим коллегам приходилось, как послушным Магомедам, идти к горе самим – то есть лететь самолетом, ехать поездом, плыть по морю и т.п. – чтобы иметь возможность заглянуть в историю муз. В общем, чтобы изучить опыт, нужно было посещать сам Обменник в Праге. А потом появился Интернет, и все стало намного проще. Громадную часть архива перелопатили, перевели в текстовые и визуальные форматы и сложили на гигантский сервак – или как там это называется. В А13 появилась толпа айтишников и в разы разрослась служба внутренней безопасности, а Обменник стал доступен из нескольких компьютерных точек-порталов, разбросанных по миру. Ближайший к нам портал находился буквально под боком – в пригороде Санкт-Петербурга. Его открыли вторым после амстердамского, как только переезд штаб-квартиры стал делом решенным. Портал находился в Ольгино, и был замаскирован под очень навороченный загородный дом, построенный прямо на берегу залива. Отсюда, если тебе выдавался допуск к файлам полетов какой-то одной музы или многих за определеный период времени, ты мог спокойно выкачивать нужные тебе отчеты.
Ну и, собственно, о строгости и секретности. А значит – о допусках на работу с материалами архива. Музам они выдаются редко – такова политика А13. Ты имеешь право шерстить архив только если твой полет проходит в достаточно сложных условиях – например, твой объект перебрался в Тибет, или поплыл в кругосветное путешествие на яхте с одноместной каютой, или задался целью провести каникулы в напичканной наркокартелями и венерическими заболеваниями стране, или... Короче, тебе стремно в омут с головой, и нужен обмен опытом, чтобы знать, чего остерегаться. Такие – тематические – допуски дают чаще других, хоть это все равно нечасто, да и толку от них, если честно, как от козла молока. Обычно это – тематический допуск по одной, от силы – парочке муз, у которых были схожие обстоятельства.
Более жирный допуск можно выбить в таком случае, как мой – то есть если ты попал в реальный переплет и вляпался по самое не балуйся. Тут уж в довесок к тематическому (в моем случае, это полет с музой-страховкой) дадут десяток лет без разбору, кто и зачем летал. Дается, чтобы проверить возникшие у тебя идеи, чтобы поднатаскать тебя по части стратегии других. Ну как травка – расширяет, так сказать, горизонты сознания. В моем случае – работа в паре – такой допуск был просто жизненно необходим. Очень важно представлять себе, сколько возможностей для маневра открывает вам эта новая «степень свободы», сколько опасностей несет в себе.
Вот. Допуски больше чем эти – вообще крайняя редкость. Чтобы тебе дали читать десятки лет, сценарий полета должен подходить под совпадение показателей мирового климата – как то великая депрессия, революция, отмена крепостного права, ну и т.п. Таковы правила. А редкость допусков… Что скажешь, тут есть свой резон. Я не случайно сравнила это с травкой. В том смысле, что слишком легко подсесть. А если все время только и делать, что изучать чужие стратегии, на собственные действия не останется ни оригинальности решений, ни свежести идей, ни собственно сил. Вот чтобы не замыливать взгляд и не сбивать руку, нас и держат подальше от архивов А13. Чтобы не штамповать вдохновение, чтобы все время импровизировать...
Вот такая вот штука – этот Обменник. Теперь должно стать понятнее, почему пришла моя очередь чуть ли не аплодировать Энжу.
– Слушай, Энж, ты – голова просто! Так и сделаю. Прямо сегодня же допуск запрошу. Под мой случай – с двойным полетом, который нас ждет – самое оно. Поработаю-ка я в архиве на благо нации… Тряхнем Яна. Потому как даже за всей этой свистопляской я не собираюсь забивать на наше расследование…
– А мы ведь, если подумать, круто продвинулись, – проговорил Энж. – С Виспером разобрались, теперь еще и с Яном разберемся. И останется нам только узнать грязные подробности о Жюльет – а именно: была ли за ней слежка. Ведь про ее проваленный полет мы и так уже знаем…