– Полагаю, вы его жена? – спросила она у меня.
– Д‑да, – ответила я растерянно. – У мужа жар, и я боюсь, что…
– Болезнь у него в груди, – уверенно заявила она. – Это воспаление легких.
– Но как вы узнали?
Ее красивые губы сложились в лукавую улыбку.
– Входите в дом, погрейтесь. У нас будет время познакомиться и поговорить.
Наступила ночь. Мы сидели за столом и пили горячий настой ромашки. Лиама мы уложили на матрас у очага, и теперь он спал беспокойным сном. Пока мы раздевали и обтирали его, он ни разу не открыл глаз, хотя временами с его губ слетали бессвязные слова. Беатрис, как колдунья попросила ее называть, намазала ему грудь зеленоватой мазью с сильным ароматом камфары, а после заставила выпить с ложечки немного настоя из шандры, листьев иссопа и травы девясила.
Я наблюдала за молодой женщиной, пока она пользовала Лиама. Она управлялась со всем на удивление уверенно и быстро. Еще я заметила, что она часто прикладывает ладони к груди моего мужа. На первых порах мне было неприятно на это смотреть, но потом я вспомнила слова Лукаса: «Ее руки творят чудеса…» Надеясь, что это и вправду так, я заставила себя проглотить ревность. Лиаму было так плохо, что спасти его и вправду могло только волшебство или божье чудо.
– Тот мертвый мужчина – ваш родственник?
– Брат моего мужа. Его звали Колин.
– Мне очень жаль… Лукас, Пэдди и Квинтон отнесли тело на вершину холма и накрыли камнями. Когда земля оттает, они похоронят его достойно.
– Спасибо, – сказала я просто.
Я закрыла глаза. При мысли, что Лиам вот‑вот может оказаться рядом с Колином, у меня сжалось сердце.
– Откуда вы приехали?
Ангельский голос с мелодичными интонациями отвлек меня от размышлений. Беатрис покачивала чашкой с золотистым напитком и смотрела на меня своими удивительными глазами. Манера говорить нараспев выдавала в ней чужестранку. Наверное, она приехала с континента.
– Мы ехали из Перта.
– Ну конечно, там лагерь якобитов…
Я не стала распространяться на эту тему. Мне совершенно не хотелось говорить о графе Маре и об этом «мертворожденном» восстании. Беатрис наверняка угадала мои мысли и не стала настаивать.
В комнате так сильно пахло сухими травами, что голова шла кругом. Сперва этот запах раздражал меня, но теперь казался приятным, даже успокаивающим. Беатрис машинально наматывала прядь белокурых волос на указательный палец, потом медленно опустила руки на стол ладонями вниз, по обе стороны от своей чашки.
– Что Лукас сказал вам обо мне?
– Э‑э… Он сказал, что вы – колдунья, – призналась я не без смущения.
Однако хозяйку дома это ничуть не обидело. Наоборот, она улыбнулась.
– Меня зовут Беатрис Беккет. А вас?
– Кейтлин Макдональд. Вы ведь не шотландка по крови?
– Нет. Я француженка. Я знаю, акцент меня выдает. В Британии я живу последние двенадцать лет, а родилась и выросла в Альзоне, на юге Франции. Мое настоящее имя Беатрис Бакесон. Думаю, вы понимаете, почему мне пришлось немного его «подправить» на английский манер.
– Что привело вас сюда?
– Восстание камизаров[108]. Мой отец был гугенот, и жить в стране, где король признает только одно вероисповедание – католическое… Думаю, вы меня понимаете.
Я понимала ее лучше, чем она могла представить, поскольку пережила то же самое в Ирландии.
– Начались массовые гонения на протестантов. Настоящее побоище! – Ее великолепные глаза потемнели. – Отец мой сгорел на костре, потому что отказался переходить в католичество. Они объявили его еретиком. Мой отец был добрым человеком и очень любил свою семью. Трудно представить, на какие преступления способны люди во имя любви к Господу!
Несколько секунд Беатрис смотрела на меня со странным выражением, и пальцы ее нервно бегали по ободку чашки.
– Вы протестантка? – нерешительно спросила она наконец.
– Католичка, – ответила я со смущенной улыбкой. – Я ирландка. Мои родители тоже пережили немало, когда в Белфасте начались гонения на католиков.
Беатрис надолго задумалась. Потом – очевидно, придя к выводу, что наши ситуации в чем‑то похожи, – продолжила свое повествование:
– Было ясно, что во Франции нам оставаться нельзя. Мать увезла нас с сестрой в Ла‑Рошель, и там мы втроем сели на корабль, который плыл в Англию, – туда, где наше вероисповедание не было грехом. Мама, которая уже тогда была тяжело больна, умерла вскоре после переезда. Моя сестра Жизель – она немного старше меня, а мне в то время было тринадцать – нашла для нас место прислуги в доме судьи в Эмсбери, в Уилтшире. Мы прожили там три года, и это были мои самые счастливые годы в Англии. Я работала на кухне, Жизель была горничной. Миссис Уилсон была к нам очень добра. На наше несчастье, она заболела и умерла. Мистер Уилсон был безутешен. Все напоминало ему о любимой супруге, поэтому он рассчитал прислугу, запер дом и отправился путешествовать. Нас с сестрой пристроили к его знакомым: Жизель – в Лондон, а меня – в Кардиф, в Уэльс.
– Но ведь это ужасно! У вас с сестрой была возможность видеться?
Беатрис покачала головой, потом уткнулась в свою чашку.
– И с тех пор вы с ней не виделись?
– Нет, ни разу.
Размышляя о горькой участи Беатрис, я следила за движениями ее рук. Я попыталась представить, каково это – оказаться совсем одной в чужом краю. Мне тоже вскоре после переезда в Шотландию пришлось разлучиться с родными, но у меня, по меньшей мере, было утешение: я знала, что нас разделяет какой‑то десяток километров.
Ее пальцы беспокойно двигались по столу. Я присмотрелась к ним внимательнее. Тонкие, деликатные… Неужели эти руки и вправду способны исцелять? Но как такое возможно?
– Лукас сказал, что ваши руки творят чудеса, – не сумела я сдержать свое любопытство.
Беатрис уставилась на свои руки так, словно и для нее они были загадкой.
– Чудеса – это слишком сильное слово. У людей масса предрассудков! И многим нравится думать, что мои руки наделены колдовской силой. Хотя для них, наверное, это одно и то же… Однажды кто‑то из местных сказал, что у меня «зеленые руки» – что я ни посажу, все растет и зеленеет. – Увидев на моем лице замешательство, она пояснила: – У меня дар.
– Дар?
– Да. Я могу лечить.
– И как это у вас выходит?
Она засмеялась и вскинула тонкие брови.
– Честно сказать, не знаю. Мне сказал об этом один старик. Я встретила его в Эмсбери. Думаю, он был друид. По крайней мере мне так показалось. Мне нравилось гулять в месте, где были древние круги из вкопанных в землю камней, и там я часто его встречала. Он сказал, что я могу исцелять больных и что мое тело излучает особый свет. – Она снова засмеялась. – По его словам, такой же свет излучают ангелы, нарисованные на сводах церкви. Скажите, вы что‑нибудь такое видите?
– М‑м‑м… Нет, не вижу.
– Я тоже. Но что касается моих рук, то тут он оказался прав. – Она слегка нахмурилась, сжала губы и снова посмотрела на свои руки. – Но чудеса я совершать не умею.
Она умолкла, словно о чем‑то задумалась.
– Как вы научились лечить руками?
– Рандольф, тот старик‑друид, знал о мире очень много, – ответила она с отсутствующим видом, – и сам был знахарем. Он научил меня налагать руки, искать на ощупь источник недуга и излечивать его. Еще он научил меня лечить травами.
И она обвела рукой открытые шкафы со множеством полок, уставленных горшками и полотняными мешочками с корешками, сушеными грибами и травами. Однако я не заметила ничего похожего на крылья летучих мышей, заячьи головы и пауков, без которых невозможно представить обиталище колдуньи. В котелке, подвешенном над огнем, булькал густой суп с бараньими потрохами и фасолью, который выглядел очень аппетитно.
– Как вы себя чувствуете? Голова еще болит?
Я провела рукой по клочку полотна, смоченному в отваре хвоща, который Беатрис приложила к моему ушибу.
– Намного лучше, спасибо.
Рана оказалась неглубокой, но на месте удара образовалась огромная шишка, и она сильно болела. И все же я понимала, что мне очень повезло.
Я с беспокойством посмотрела на Лиама, на его блестящий от пота лоб. Жар не спадал, и в забытьи он беспокойно ворочался и что‑то бормотал.
Беатрис тоже посмотрела на Лиама.
– Думаю, он поправится, – сказала она, желая меня утешить. – Он у вас очень сильный.
Она ласково посмотрела на меня и накрыла мою руку ладонью. Я ожидала, что почувствую нечто необычное, но ничего подобного не произошло. Рука была теплой и мягкой, не более. Это меня озадачило.
– Я попросила Пэдди привезти к нам доктора Мэншолта, – сказала она. – Думаю, он приедет завтра.
Мне вдруг подумалось: возможно, она колдунья не больше, чем я сама…
На следующий день, ближе к полудню, Пэдди появился на пороге хижины с отличным куском оленины и еще теплой тушкой зайца. Следом за ним вошел низенький и тучный пожилой мужчина с усталыми, но очень добрыми глазами. При виде Беатрис лицо его расплылось в улыбке, явив миру крупные, выступающие вперед зубы.
– Беа, крошка моя! – воскликнул он, сжимая молодую женщину в объятиях. – Я так рад, что ты хоть иногда обо мне вспоминаешь!
– Я думаю о вас каждый день! – со смехом принялась оправдываться Беатрис. – Просто я знаю, что у вас много дел. Да и путь до Ахаладера неблизкий, и дороги сейчас не самые лучшие…
– Ради тебя я поеду в любую даль и по любой дороге, Беа, и тебе это прекрасно известно.
Щеки Беатрис порозовели, и она повернулась к бедняге Пэдди, который скромно стоял у двери со своими подарками.
– Пэдди, спасибо!
Она взяла у него зайца и прекрасный жирный задний окорок оленя.
– Я подумал, что теперь, когда у вас гости, провизия вам понадобится, – пробормотал он. – Подумал, что мясо всегда к месту. Да и больному оно пойдет на пользу.
На вид они с Лиамом были одногодки. Красный как маков цвет Пэдди посмотрел на меня.
– Как он? Вчера с ним было совсем плохо.
– Ему не лучше и не хуже, – устало ответила я. – Жар не спадает.
Переминаясь с ноги на ногу, Пэдди украдкой посматривал на прекрасную Беатрис, которая подвешивала мясо на крюки над очагом.
– Мне очень жаль, – сказал он, переводя взгляд на меня. – Мистер Мэншолт очень хороший доктор. Госпожа Беатрис о нем позаботится, и через пару дней вашему мужу станет легче.
– Надеюсь, так и будет.
Я посмотрела на Лиама и увидела, что доктор уже склонился над ним.
– Тогда я поеду дальше, – сказал Пэдди, обращаясь к Беатрис. – Я заеду за доктором Мэншолтом через три дня.
– О нет, мой дорогой Пэдди, вы останетесь и выпьете с нами чаю! – живо отозвалась молодая женщина. – Я угощу вас пирогом с орехами.
– Что ж, если вы настаиваете… Пирог с орехами – это славно!
Надо было быть слепым, чтобы не увидеть: Пэдди влюблен, и не на шутку. Поэтому я оставила их с Беатрис, а сама подошла к доктору Мэншолту.
– Что ж, – пробормотал доктор, опуская руку Лиама на одеяло. – У него сильное сердцебиение. Я намереваюсь сделать кровопускание. Это уменьшит воспаление и очистит организм от больной крови.
Я поморщилась. Доктор Мэншолт приподнял Лиаму одно веко, потом другое.
– И я дам ему немного хинина, чтобы сбить жар. У него была тошнота или рвота последние несколько часов?
– Нет. Он ничего не ел уже два дня.
– Два дня? Попытайтесь напоить его крепким бульоном!
– Беатрис говорит, что у него воспаление легких.
Коротышка‑доктор выпрямился и улыбнулся мне.
– Это верно. Беатрис стала бы замечательным доктором, – тихо сказал он, – но, как вы знаете, в университет женщин не принимают… – Он пожал плечами, посмотрел на Лиама и поджал мясистые губы. – И это отвратительно! У Беатрис настоящий, бесценный дар! Но раз она женщина, то ее тут же записали в колдуньи, потому что другого объяснения ее способностям не нашлось. С тем же успехом можно считать колдуном и меня! Жаль, что мужчины отказываются видеть в женщинах существа, равные им во всем, и даже – это мое мнение! – в некоторых областях их превосходящие. У женщин нет грубой физической силы, чтобы бороться с этим жестоким миром, поэтому они развивают в себе способности иного, умственного плана, чем мужчины очень часто пренебрегают. – Он повернул ко мне свое пухлощекое лицо и, видя мою растерянность, расхохотался. – Наверное, думаете про себя, что я чудак? В жизни на меня часто смотрят так, как вы сейчас. Я всегда говорю то, что думаю, такая уж у меня натура. – Он снова усмехнулся. – И если мои взгляды не совпадают со взглядами общества, что ж, я не намерен приспосабливаться. Думать, как все, – это ограничивает личную свободу каждого, вы согласны?
Я кивнула, однако без особой уверенности.
Доктор между тем продолжал:
– Разум человека – единственное, над чем никто, кроме него самого, не может властвовать. Он всегда свободен. Можно заковать человека в кандалы, избить, угрожать ему, бросить в тюрьму, но никому не под силу пленить его разум. К несчастью, большинство из нас позволяют своему разуму спокойно спать и предпочитают, чтобы кто‑то думал за них.
Он поднял с пола кожаный мешочек, который перед осмотром положил возле матраса Лиама, и достал из него маленький футляр, стеклянную склянку и жгут, которым быстро перетянул больному руку.
– Я знаю Беатрис много лет…
Доктор начал раскладывать инструменты для кровопускания и кивком указал мне на миску, которая стояла на полу возле торфяных блоков, разложенных для просушки. Я принесла миску, и доктор подставил ее Лиаму под вытянутую руку.
– Если быть точным, то семь лет. Однажды я приехал к другу в Кардиф и услышал, что в городе как раз судят ведьму.
– Ведьму?
Доктор помолчал немного, решая, стоит ли продолжать.
– Именно так. Думаю, Беа не очень рассердится, если я вам расскажу.
– Вы хотите сказать, что это Беатрис обвинили в ведовстве?
– Да, и приговорили к сожжению. Хотя она была невиновна. По крайней мере в колдовстве.
– А в чем же была ее вина?
– Чтобы понять, достаточно посмотреть на нее, мэм. Красота – вот ее единственное прегрешение. Этот дар небес может подарить счастье, а может стать тяжким бременем.
Быстрым и точным движением он вонзил ланцет в плоть Лиама, и тот слегка вздрогнул, ощутив «укус» стали. Тотчас же струйкой в миску потекла черная кровь. По мере того как ее становилось все больше, у меня возникло впечатление, что кровь уходит и из моих жил.
– Присядьте, мэм. Вы не голодны?
– Я поела немного.
– Беатрис готовит отличное рагу из зайчатины с луком, чабрецом и пивом. Тарелочка или даже две непременно пойдут вам на пользу.
Доктор зажал пальцем ранку, чтобы остановить кровь, и вытер Лиаму руку.
Беатрис поставила миску с заячьими потрохами на большой плоский камень у хижины, на некотором расстоянии от порога. Пэдди уехал, а доктор Мэншолт взял пару кувшинов и ушел к роднику за водой. Я наблюдала за хозяйкой дома. Внезапно она издала странный звук, похожий на крик дикого зверя, и обернулась ко мне.
– Потроха я кладу сюда для Снежинки, – пояснила она.
– А кто это – Снежинка?
– Дикая кошка. Я нашла ее в лесу крошечным котенком. В то утро шел крупный снег, и бедняжка была вся белая. Поэтому я так ее назвала. Наверное, мать погибла, и котята разбрелись в поисках еды. Какая она была худая! Я забрала ее с собой, и она жила у меня несколько месяцев, а потом ушла в лес. Какое‑то время я ее не видела, но в один прекрасный день развешивала белье на солнышке и вдруг заметила ее. Она затаилась и наблюдала за мной, как настоящий хищник. Но я не могла сказать точно, моя это Снежинка или другая кошка, поэтому положила кусочек мяса на этот камень, а она подошла и съела его. Это была она, я узнала ее по надорванному ушку! С тех пор она постоянно приходит проверить, не оставила ли я чего‑нибудь вкусненького.
Я подошла к двери. Беатрис снова позвала свою любимицу. Через пару секунд из заснеженных зарослей остролиста выскочил великолепный полосатый зверь и замер на месте. Его желтые глаза внимательно следили за нами.
– Снежинка, у тебя сегодня настоящий пир! Это Пэдди принес тебе гостинец!
Кошка принюхалась, потом медленно подошла к миске. Я невольно залюбовалась красивым зверем. Снежинка в два счета опустошила миску и принялась так старательно ее вылизывать, что миска свалилась на землю. Видя, что больше поживиться нечем, она удалилась с грацией, присущей всем кошачьим, перепрыгнула через ствол упавшего дерева и скрылась в лесу.
– Замечательно! – улыбнулась мне Беатрис. – Вы познакомились с моей Снежинкой. Вам повезло, потому что обычно чужих она сторонится.
– Какая красавица! Она позволяет вам себя гладить?
– Когда была маленькой, позволяла, а теперь я сама опасаюсь. Она позволяет мне жить на своей территории и радует своей красотой, правда, в обмен на вкусный подарок. Вот так мы и соседствуем. Она – кошка, дикий зверь, и я это понимаю. Так оно и должно быть.
Мы долго любовались пейзажем, уснувшим под белым зимним одеялом. Потом Беатрис заговорила снова, на этот раз более серьезным тоном:
– Доктор Мэншолт рассказал вам, как я оказалась в этих краях?
Мое замешательство было красноречивее любых слов. Беатрис жестом пригласила меня вернуться в дом. Мы присели за стол, на котором лежали репчатый лук и тушка зайца. Я принялась чистить лук.
– Можно сказать, он спас мне жизнь, – начала Беатрис, беря в руки острый нож. – Люди и здесь считают меня колдуньей, но они привыкли относится к таким, как я, с уважением. В Кардифе все было по‑другому. В то время я служила в доме у бальи [109]маленького городка, недалеко от Кардифа.
Нож завис над ножкой зайца.
Беатрис мечтательно смотрела перед собой.
– Дэниел Морган… Он был очень хорош собой. Я влюбилась в него, но очень скоро он женился на двоюродной сестре мистера Уилсона, моего первого хозяина. – Она стала методично отрезать ножку от туловища на уровне сустава. – Эта женщина оказалась настоящей гарпией! – пробормотала Беатрис, выкручивая ножку, чтобы быстрее ее отделить. – Я служила им два года.
Наконец с суставом было покончено. Она с полминуты невидящими глазами смотрела на ножку, которую держала в левой руке, потом положила ее в миску и начала отделять вторую.
– Я рассказывала вам, что миссис Уилсон болела?
– Да, в двух словах.
– Но я не сказала, что пыталась ее лечить, правда ведь?
– Нет, не сказали.
Она вздохнула. Вторая ножка плюхнулась в миску.
– Я была к ней очень привязана. Она была нам с сестрой как мать. Может, это потому, что у нее не было своих детей… Болезнь ее развивалась очень быстро. Несколько недель – и она совсем ослабела. И я решила, что нужно попробовать ее исцелить. Я делала, что могла, но у меня ничего не получилось. Я не умею творить чудеса. Я могу помочь, но только если больной очень хочет поправиться или же болезнь еще не окончательно разрушила его здоровье. В противном случае я бессильна. А с миссис Уилсон именно так и вышло.
– Мисси Уилсон знала, что вы пытаетесь ей помочь?
– Трудно сказать. Почти все время она была в глубоком забытьи. Но однажды ее сестра Мадлен застала меня возле кровати. Она наблюдала за мной, пока я пыталась лечить хозяйку руками, через щель в двери. Потом, когда миссис Уилсон не стало, она обвинила меня в ее смерти и сказала, что это я ее прокляла. Разумеется, мистер Уилсон не стал слушать «этого бреда», как он выразился. Но Мадлен, которая, уж не знаю почему, терпеть меня не могла, поделилась своими соображениями с супругой Дэниела. Моя хозяйка к тому времени поняла, что мы с ее мужем испытываем друг к другу нежные чувства, и стала распускать слухи, что из‑за моих злых чар у нее все время скисает молоко. Она тайком подливала уксус в чаны с молоком, а потом посылала девочку‑служанку его проверить. Глупая гусыня! Портить хорошее молоко только для того, чтобы доказать правдивость своих обвинений! Потом она стала рассказывать, что я подливаю ее мужу в вино приворотное зелье, поэтому он на меня заглядывается. – Поставив нож острым краем поперек хребта, она нажала на незаостренное его ребро ладонью, и кость переломилась. – В этих ее словах, конечно, была доля правды, хотя я ничего ему не подливала. Мы с Дэниелом были любовниками, – сказала она грустно. – И любили друг друга по‑настоящему. К тому же я понятия не имею, как готовят приворотное зелье.
Глаза Беатрис на мгновение закрылись, а щеки порозовели – несомненно, она вспоминала свою потерянную любовь. Потом она вернулась к работе, причем с внезапным ожесточением.
– На мое несчастье, эта ослица забеременела. Дэниел был так счастлив! Не потому, что любил ее, нет, но ему так хотелось иметь детей…
– Но ведь она была его супругой… – не сдержалась я.
– Знаю. Но он говорил, что… – Она помолчала, растревоженная давними воспоминаниями. – Словом, я была слишком наивна и верила всему, что он обещал. Роды начались раньше положенного, и на свет появился мальчик. Он был очень слабеньким, и Дэниел так боялся его потерять, что я решила попробовать ему помочь. Это была самая большая ошибка в моей жизни. У ребенка не было шансов остаться в живых… Я знала, что Аманда, супруга Дэниела, не спускает с меня глаз. Однажды я утратила бдительность, и она застала меня у колыбели. Малыш умер через два дня. Слухи сыграли ей на руку, и Аманда обвинила меня в том, что я уморила ее младенца.
– А что же сам Дэниел?
Беатрис разрезала последний кусок, бросила мясо в миску и вытерла окровавленные руки о фартук.
– Он перестал приходить ко мне ночью. Я до сих пор не знаю, поверил ли он наветам, или побоялся, что жена следит за ним. Аманда не задумываясь обвинила бы его в соучастии… Однажды, в дождливое серое воскресенье, на рассвете, они пришли за мной. Я была нечесаная, в ночной рубашке. Стук в дверь меня разбудил, и я отворила дверь, даже не подумав прикрыться. Это тоже было истолковано как доказательство моего ведовства: мол, я всю ночь развратничала с дьяволом на шабаше. Думаю, затем они и явились так рано.
– Но ведь это же смешно! – воскликнула я, не веря своим ушам.
Беатрис сгребла крупно нарезанный лук и отправила его в котел с мясом. Добавила три веточки чабреца, щепоть соли, залила все пивом и прибавила с полкружки воды.
– Готово! Доктор Мэншолт подвесит котелок над огнем, когда вернется.
Она помыла руки, подошла к буфету и достала бутылку старого портвейна.
– Угощайтесь! – сказала она, наливая вина в мою кружку. – Я держу его для особых случаев. Но, как вы могли уже догадаться, достаю я его нечасто. Предлагаю выпить за здоровье вашего супруга!
– За здоровье Лиама! – сказала я, и на сердце у меня стало тяжело.
Наши стаканы со звоном соприкоснулись. Беатрис села на место и озадаченно посмотрела на меня.
– Вы когда‑нибудь видели, как судят ведьм?
– Нет. Здесь, в Хайленде, такое случается нечасто.
– Где вы живете?
– В Гленко. Это в графстве Аргайл.
– Я слышала о тех местах…
Беатрис пригубила рубиновое вино и прищурилась. После недолгого молчания она продолжила свой рассказ:
– Так знайте, что когда человека обвиняют в ведовстве, то обвинителям плевать, виновен он на самом деле или нет. С них довольно уже уверенности, что они избавили мир от частички зла, его населяющего. И еще они верят, что в день Страшного суда им воздастся за то, что они сожгли еретичку, любовницу дьявола! Все те бедные женщины, которых возвели на костер, не делали ничего «ведьмовского». Мужчины просто навесили на них грехи всего мира, свои грехи. Странный способ искупления собственных прегрешений, верно? Единственное, что им нужно, – это зрелище, представление. Мне обрили голову и прилюдно раздели. Потом заставили надеть платье из грубой шерсти, выстиранное в святой воде с солью. Очищенная от всякой скверны ткань не оставила на моем теле ожогов, но разве это доказательство невиновности? Они заявили, что я заколдовала платье. А потом у меня спросили, верю ли я в дьявола. – Ее красивый рот скривился в гримасе отвращения, пальцы нервно барабанили по столу. – Это вопрос‑ловушка, Кейтлин. Как бы вы на него ответили?
Она не мигая смотрела на меня.
– Не знаю. Разве можно сказать наверняка?
– Вот‑вот. Можно долго размышлять, какой ответ они желают получить, но разгадка в том, что как бы вы ни ответили – ваши слова обернутся против вас. Если вы ответите: «Нет!» – это будет ошибка, поскольку о дьяволе говорится в Святой Библии, значит, в него надо верить. Ну, а если вы отвечаете: «Да», то тем самым признаетесь в своих злодеяниях.
– И что же ответили вы?
– Ничего. Я молчала все время, пока судьи рассматривали мое дело. Надо признать, им это очень не понравилось. На суде выступали свидетели, которых я видела в первый раз. Оказывается, я уморила чью‑то скотину, подмешав в корм толченые ракушки, и вызвала шторм, во время которого утонула лодка с шестью рыбаками. Рассказывали даже, что я заключила сделку с дьяволом, чтобы получить красоту, и теперь мне приходится приносить ему в жертву младенцев мужского пола, чтобы ее сохранить.
– Все это ужасно!
Я уткнулась носом в стакан с вином. Мне было стыдно. О чем я сама подумала, увидев ее в первый раз?
– Охотник за ведьмами, который вел мой процесс, прославился тем, как быстро ему удавалось вырвать у своих жертв признание. И методы у него были весьма убедительными. Но ведь любой под пыткой признается в чем угодно, лишь бы умереть поскорее, зная, что спасения ждать неоткуда, верно? Но мне повезло. В дело вмешался доктор Мэншолт. Он пришел на заседание суда. Судья был его друг. Он разгадал злобный план Аманды Морган. «Суд Божий» назначили на следующий день. Сначала мне предстояла пытка испанским сапогом, потом – дробление пальцев, а если не признаюсь – дыба. Потом, неизбежно, костер… Жители города уже начали его складывать, громко распевая псалмы из Библии. Пение было слышно в моей камере, и я вдруг поймала себя на том, что напеваю вместе с ними…
Я вздрогнула, представив, что может чувствовать жертва, когда палач поджигает факелом костер.
– Доктору Мэншолту удалось убедить судью Колдуэлла, человека по натуре доброго, но призванного по должности блюсти закон, меня освободить. Они вдвоем организовали мне побег, чтобы не вызывать всеобщего недовольства. Дэниел им помогал, поскольку чувствовал себя виноватым. Это был последний раз, когда мы с ним виделись. Потом доктор Мэншолт привез меня сюда. Эта хижина принадлежит ему, но сам он предпочитает жить в своем доме в Ахаладере, на дороге в Бремар. Доктор считает меня своей приемной дочерью.
Дверь распахнулась, и вошел доктор, словно он дожидался конца повествования. Доктор поставил на укрытый соломой и еловыми ветками пол два кувшина с водой и отряхнул плащ и сапоги.
– Бр‑р‑р! – Несколько его подбородков заколыхались над кружевным жабо. – Что‑то я задержался у источника, вы не находите?
– Что же вы там делали? – спросила Беатрис, изящными руками поднимая тяжелый котел.
Для своего роста она была очень сильная. Доктор поспешил к ней на помощь, подхватил котел и повесил его на крюк над пламенем очага.
– Выкурил трубочку доброго табаку, – признался он с улыбкой. – А вы о чем беседовали?
– Обо всем и ни о чем, – ответила Беатрис и подмигнула мне. – Мы выпили по капельке портвейна, который вы подарили, и познакомились поближе.
Лицо доктора озарила улыбка удовлетворения.
– Это славно, мои хорошие, это славно!
Он тоже присел к столу, и скоро в бутылке не осталось ни капли.
Глава 26