Три дня, на протяжении которых доктор Мэншолт оставался с нами, истекли. Чтобы хоть на время забыть о страхе и тоске, я много помогала Беатрис по дому, ведь забот с нами у нее прибавилось. Остаток времени я проводила с Лиамом, который так ни разу и не встал со сделанного наспех ложа. Я обмывала его, поила бульоном и травяными отварами. Он перенес еще несколько кровопусканий, но, невзирая на все усилия доктора, состояние его оставалось неизменным, без очевидных признаков улучшения. Жар не спадал. Я чувствовала, что доктор начинает беспокоиться.
В те несколько часов, когда Лиам приходил в себя, он держал мою руку, поглаживая ее большим пальцем, смотрел на меня и молчал. В первые два дня я пыталась с ним разговаривать, однако в ответ слышала лишь невнятное бормотание. Я знала, что он тяжело переживает смерть Колина, и пыталась его утешить. Что еще я могла сделать для мужа в этой ситуации? Поэтому я решила разделить его горе и его молчание, надеясь, что мое присутствие рядом станет для него утешением.
Тревожилась я и о нашей Франсес. До Инвернесса было слишком далеко, и я отказалась от мысли отправиться на поиски дочери в одиночку. Да разве могла я оставить Лиама? У него состояние безразличия ко всему происходящему то и дело сменялось бредом, и я опасалась, что он окончательно перестанет бороться за жизнь, если я уеду хотя бы на день.
Я закончила чистить репу, положила ее в миску и взяла следующую. В тишине я размышляла о своем отчаянном положении, когда Лиам вдруг заметался на своем матрасе. Я поспешила к нему. В доме было прохладно, однако на лбу у него выступил пот, лицо было мертвенно‑бледным, вокруг глаз залегли черные круги. Тело его так горело, что я невольно отдернула руку.
– Господи, нет! Лиам!
Подхватив юбку, я бросилась к выходу. Беатрис проводила меня удивленным взглядом.
– Доктор Мэншолт! Доктор Мэншолт! – закричала я что было мочи.
Меж деревьев показалась фигура доктора. Он бежал ко мне со всей доступной при его полноте быстротой.
– Что стряслось? – спросил доктор, задыхаясь. Лицо его покраснело от бега.
– С Лиамом совсем плохо, – пробормотала я, изо всех сил сдерживая слезы. – Жар усилился. Я боюсь худшего, доктор! Прошу, сделайте что‑нибудь!
Ноги у меня подкосились, и я рухнула к нему в объятия. Он помог мне вернуться в дом, усадил меня на стул и подошел к Беатрис, которая уже склонилась над Лиамом.
– Беа, неси снег, и побольше! – приказал доктор Мэншолт, быстро осмотрев пациента. – Если не получится сбить жар, у него начнутся судороги.
Ошарашенная, я сидела и смотрела, как она носит в фартуке снег. Несколько минут – и тело Лиама покрылось тонким белоснежным саваном. Из оцепенения меня вывел жест Беатрис: она начертила пальцем на лбу у Лиама крест. Неужели это конец?
– Что вы делаете? Не смейте! Он еще не умер, он не умрет… Прекратите!
Ярость в моих словах напугала Беатрис, и она отступила к стене. Невзирая на протесты, доктор Мэншолт увел меня от мужа.
– Кейтлин, идемте! Я больше ничего не могу для него сделать. Остается надеяться на Бога и на Беатрис…
Я разразилась саркастическим хохотом.
– На Бога? Бог давно покинул меня!
Я отчаянно пыталась вернуться к любимому, который умирал. Мне хотелось сказать, как сильно я люблю его, несмотря на то, что он натворил, сказать, что без него я не смогу жить. Железной рукой доктор удержал меня, сдернул с вешалки накидку и вытолкнул меня на улицу.
Я разрыдалась. Потоки слез лились долго, но и они иссякли. Я не могла бы сказать, как долго проплакала на плече у добросердечного, но отнюдь не всемогущего доктора. Какая теперь разница? Мне больше ни до чего на этом свете не было дела.
– Как я буду жить без него?
Доктор протянул мне носовой платок, и я вытерла слезы.
– Лиам еще с нами, Кейтлин. Господь не призвал его. Доверьтесь Ему!
Вера в Господа… Я потеряла ее на одном из бесчисленных крутых поворотов дороги, в которую превратилась моя жизнь после смерти Ранальда. Я истерично засмеялась, но скоро смех снова перешел в рыдания.
– Во что и в кого мне теперь верить? В Лиама? В Господа? Они оба отказались от меня! Лиам больше не борется за жизнь, он ждет смерти как освобождения. А Господь… Он давно перестал внимать моим молитвам. Я прошу его облегчить мои страдания, а он добавляет все новые. Что такого я сделала? Что я сделала, чтобы заслужить все это?
Мне вдруг показалось, что мрак вокруг меня сгущается. Я осталась в абсолютном одиночестве в холодной, скорбной пустоте…
– Ни к чему искать причину, почему Господь посылает нам страдания, поверьте.
– Да что вы можете знать об этом? – едким тоном спросила я.
Доктор вздохнул, и на лице его отразилась боль, которая не могла не вызвать сочувствия. Должно быть, в жизни ему тоже довелось страдать… Однако ни о чем расспрашивать я не стала: мое собственное горе и моя боль не оставили места любопытству.
– Почему вы говорите, что ваш супруг хочет умереть? Вы его любите, и он вас тоже любит, это видно по тому, как он на вас смотрит. Такой взгляд не может лгать.
– Мы очень отдалились друг от друга, когда наш сын погиб при Шерифмуре. Я думала… Иногда одной только любви недостаточно.
– Хватит и малой ее толики. Остальное сделает вера. Если повернуться душой к Господу…
– Господь оставил нас! Он нас покарал!
– Извечный вопрос теодицеи… Всем нам довелось пережить метания между сомнением и доверием, возмущением и покорностью, верой и неверием. Мы все пытаемся найти объяснение нашим незаслуженным страданиям. Вы ведь читали Библию, Кейтлин?
– Читала выдержки, я ведь католичка.
– Вероисповедание здесь не принципиально. Библия едина для всех, хотя люди упорно пытаются толковать ее по‑своему. Вы читали Евангелие от Иакова?
Я промолчала.
Доктор нисколько не рассердился и продолжил:
– Когда под ногами у Иакова разверзлась пропасть страданий, которые он считал незаслуженными, он попытался найти причину. Человек он был честный, справедливый, добрый. Словом, истока своих бед он так и не обнаружил. Тогда он взбунтовался против Господа, в которого всегда слепо верил, и потребовал справедливости. Что такого он совершил, чем заслужил все эти беды? Однако невозможно разгадать намерения и планы Господа касаемо нас, людей. И Иаков это понял. Мы, люди, не в силах понять тайный смысл страдания и горя. Зло… Отсутствие добра… Если бы не было зла, не было бы и добра. Господь позволяет злу быть. «Ne vult, nec non vult, sed permittit! » Почему? Может, потому, что, по задумке Всемогущего Творца, в горе проявляется все лучшее, что есть в нас? Нет смысла осуждать Бога, куда целесообразнее положиться на него целиком и полностью. Прийти к нему с нашим страданием и нашим горем, нашей болью, нашим гневом и нашими сомнениями. Открыть ему сердце и принять то, что нам ниспослано.
– Скажите, доктор, чем может мне помочь вера сейчас? – с иронией возразила я. – Она вернет мне сына? Спасет моего мужа?
Он покачал головой.
– Нет. Ваш сын покинул этот мир, но что касается мужа – надежда еще остается. Вот за нее‑то вам и следует держаться. Вера – это рука Господа, который помогает нам переплыть океан страданий, пережить все испытания, когда наше мужество иссякает. Она не помогает нам избежать страданий, она делает страдание менее тяжким, потому что оно – неотъемлемая часть жизни каждого человека. Разве не должен каждый из нас нести свой крест?
– Крест моего мужа оказался слишком тяжелым. Он сломался под его весом.
– Так помогите же ему, Кейтлин! Помогите ему пронести его несколько шагов!
Я разочарованно посмотрела на него и отвела глаза.
– Мне помочь ему? Послушать вас, это так просто! Для Лиама уже все кончено. И как вообще вы можете говорить такое? Не вам ведь смотреть, как умирает родной человек!
Рот доктора искривился в гримасе боли.
– В жизни мне тоже пришлось много страдать, мэм. У меня была супруга, которую я любил, и четверо детишек, в которых я души не чаял.
Я с удивлением взирала на него сквозь пелену слез.
– Мы жили в маленьком городке под Гаагой, в Голландии.
– И где они теперь?
– Умерли. Умерли из‑за глупой случайности, – прошептал он, уносясь мыслями в печальные воспоминания. – Жаровню забыли возле окна, огонь перекинулся на занавеску и пошел гулять по дому. В итоге все сгорело дотла. Я в тот день уехал в Амстердам за анатомическим атласом и медицинскими книгами. Когда вернулся – на месте дома ничего не было. Горстка дымящихся угольев и воспоминания – вот все, что осталось от моей жизни. Я проклинал себя за то, что уехал; я злился на Бога, потому что он отнял у меня смысл жизни; я ненавидел весь мир за то, что он смеялся и радовался настоящему, а я не мог. У меня живьем вырвали сердце, и я хотел, чтобы все сущее страдало вместе со мной. Я не мог смириться. Долгое время я терзался сомнениями, размышлял. Я забросил медицинскую практику и погрузился в чтение. Я перебирал идеи, я искал спасательный круг, который удержал бы меня от утопления, искал причину, почему это случилось со мной. Я не желал больше жить в жестоком мире, который создал Господь. Я читал бесконечно. Сократ, Платон, Библия, Коран, Талмуд… Я штудировал произведения Декарта и Эразма Роттердамского. И из всех этих трудов по метафизике, философии, теодицее, теологии и бог знает еще каким наукам я по крупицам извлек знание, нашел ответы на свои вопросы. Даже творчество вашего любимого Шекспира повлияло на мое новое мировосприятие. Это был человек с мятежной душой, который тоже искал ответы.
– Я читала «Макбета», «Ромео и Джульетту» и «Короля Лира».
– «Макбет»! Туманная, как сама Шотландия, драма, запятнанная кровью и полная криков ужаса, слетающих с уст короля, которого терзает чувство вины. Особенно мне запомнилась одна сцена. Если память меня не подводит, это в третьей сцене пятого акта. Макбет обсуждает состояние здоровья своей супруги с доктором. Я извлек из прочитанного свой урок. Королева взволнована, она не может забыть об ужасном убийстве короля Дункана. Макбет просит лекаря исцелить разум больной, прогнать из ее мыслей печаль и с помощью противоядия очистить от угрызений совести. Однако лекарь отвечает ему, что в подобных случаях только недужный может себе помочь: «…Здесь больной лишь сам себе находит врачеванье…» Тогда‑то я и понял, что средство моего исцеления находится во мне самом, в моих силах и убеждениях, в моем сердце. Ничто в мире не сможет спасти меня, кроме меня самого. И только тогда я примирился с Господом. В Евангелии от апостола Иоанна есть фраза: «…есть дверь, и тот, кто войдет в меня, будет спасен. Он войдет и выйдет, и найдет пастбища». Господь указал нам путь к спасению. Нам остается только, укрепившись в вере, найти эту дверь и войти в нее.
Мы довольно долго молчали, стоя под небесным сводом, украшенным миллионами сверкающих звезд. Когда я была маленькой, тетя Нелли сказала однажды, что каждая звезда – это душа, созданная Господом. Если так, то и душа Ранальда сияла сейчас у меня над головой…
– Кейтлин, во тьме всегда есть лучик, который может вывести нас к свету. Надо только найти его! Господь вас не оставил, это вы от него отказались. Обретите его снова, и вы обретете себя. Скажите себе, что всему есть своя причина, но знает ее только Бог. Доверьтесь ему!
Я плотнее закуталась в накидку и закрыла глаза. «Всему есть своя причина…» И смерти Ранальда, и измене Лиама, и его болезни? Выходит, у всех этих несчастий есть причина. Но какая? «Знает ее только Бог…» И мне нужно довериться ему! Иными словами – смириться с судьбой.
Прошло не меньше часа, прежде чем открылась дверь и на пороге показалась бледная Беатрис. Она посмотрела на меня и отступила в сторону. Мое сердце перестало биться.
– О нет! Лиам!
Оттолкнув ее, я влетела в комнату и замерла возле матраса. Лиам лежал на сухой простыне и был до пояса накрыт другой. В лице его не было ни кровинки. Дрожа всем телом, холодея от страха, я присела на корточки рядом с ним. Неужели он умер? И тут я заметила, как его грудь легонько приподнялась и снова опустилась. Мое сердце опять забилось, в такт с его сердцем. Я погладила его по запавшей щеке. Кожа была сухой и прохладной. Жар больше не обжигал его изнутри. В это было трудно поверить, но болезнь на время отступила. До утра было много времени. У меня оставалась еще крупица надежды…
– Лиам, mo rùin, – едва слышно шепнула я, – прости меня, как я тебя прощаю. Я так сильно тебя люблю…
Я легла рядом, прижалась к нему всем телом и, пока меня не сморил сон, слушала его дыхание – хрипловатое, но уже более свободное и размеренное.
На рассвете мне была дарована еще одна радость: я проснулась, почувствовав прикосновение чего‑то теплого к щеке, открыла глаза и встретилась взглядом с Лиамом. Он был изможденный, худой, но живой. Можно ли назвать это чудом? Как это случилось? Может, руки Беатрис и вправду исцелили его? Я закрыла глаза, из которых хлынули слезы счастья. Я не могла их сдержать. Вместе со слезами ушла моя тоска, ушло отчаяние. Вот только кого мне благодарить? Подумав немного, я решила, что все‑таки Бога, даже если чудодейственные руки Беатрис ему немного помогли. Господь даровал нам с Лиамом второй шанс… И потом, разве не Он наделил Беатрис даром исцеления?
Через пару часов Пэдди приехал за доктором Мэншолтом. Мне было искренне жаль с ним прощаться.
– Говорите с Ним, Кейтлин, дорогая! Он вас слышит, поверьте! А когда вы откроете Ему свое сердце, то у вас получится услышать Его. И не забывайте слова апостола Иоанна.
Расцеловав меня в обе щеки, доктор посмотрел на Беатрис. Она уже начала ощипывать упитанную курочку – подарок от Пэдди, вне всяких сомнений.
– Будь здорова, Беа, крошка моя! – сказал он на прощанье и с улыбкой добавил: – И корми хорошенько этих двух пташек, им нужно отрастить новые перышки, причем погуще!
– Я за этим прослежу, не тревожьтесь!
* * *
Еще три дня я старательно кормила своего «птенчика». На первых порах его живот капризничал и приходилось есть часто, но маленькими порциями. Несмотря на это, с каждым днем Лиаму становилось лучше. Взгляд его прояснился, цвет лица стал здоровее. На четвертый день у него получилось встать на ноги и, опираясь на мою руку, выйти за порог хижины. На шестой он попросил меня проводить его к могиле Колина. Этого было не избежать.
– До нее слишком далеко! – испуганно воскликнула я.
Я знала, что у Лиама хватит сил взойти на вершину холма, но что, если горе сломит его окончательно, сведет на нет все наши усилия?
– Кейтлин, если ты не покажешь мне, как пройти к могиле, клянусь, я попробую найти ее сам. Я чувствую себя вполне сносно, поверь!
– Это опасно! Ты еще слишком слаб!
Взглядом он оборвал поток моих протестов. Я сдалась и попросила Беатрис указать нам дорогу.
Я молча стояла в сторонке и ждала, время от времени поглядывая на мужа. Лиам сидел на заснеженном валуне и смотрел на горку из камней, под которой покоилось тело его брата. Лицо его было спокойно. Солнечные лучи танцевали в его кудрях. Он тихо плакал. Из уважения к его горю я медленно спустилась к подножию холма. Пришло время подумать, что делать дальше.
Мы провели в доме Беатрис больше недели. Время пролетело очень быстро. Благодаря природному здоровью Лиам быстро поправлялся, к нему вернулся аппетит. Мы достаточно долго пользовались добротой и гостеприимностью Беатрис, и даже если она и не показывала вида, наше присутствие в доме наверняка начало ее тяготить. Может быть, завтра…
Почувствовав на себе пристальный взгляд, я обернулась. Лиам стоял в нескольких метрах от меня, лицо его было печально.
– Ты в порядке?
Он молча кивнул. Я направилась было к нему, но он остановил меня возгласом:
– Нет, не шевелись!
– Что такое?
– Я хочу насмотреться на тебя, a ghràidh. Ты очень красива, когда ветер играет твоими волосами… Последний раз я видел тебя такой в ту метель… а потом в красной от крови воде ручья. – Лицо его помрачнело. – Я подумал, что ты умерла. Столько крови было в воде и на снегу… Я вынес тебя на дорогу. Я оставил там лошадей и… и Колина. Дональда я так и не нашел. Его лошадь я оставил на дороге в надежде, что ему удастся спастись. Потом я положил тебя на седло и отправился искать кого‑то, кто смог бы тебе помочь. Ты бредила. У тебя был жар, ты бормотала бессвязные слова… Я боялся, что не довезу тебя живой. И ни одной фермы на пути! Леса и луга, леса и луга… И эта проклятая метель, когда снег застилает глаза, мешает дышать! Стало смеркаться, я начал замерзать. И тогда показалась…
– Та голубятня?
– Да.
Лиам стоял прямо, заложив руки за спину и слегка расставив ноги.
– В ту ночь, прежде чем впасть в забытье, – продолжил он, шагнув ко мне, – я успел подумать, что для нас все кончено. Я сказал себе: «Ты потеряешь ее так же, как потерял Анну, – из‑за холода». У меня не было с собой ничего, чтобы развести огонь. Но я даже не расстроился. Я знал, что последую за тобой.
Он подошел еще ближе. Его кожаная куртка хрустнула на морозе.
– Но ты со мной, ты жива и ты рядом. А я… – проговорил он с растущим волнением в голосе.
Снег захрустел у него под ногами, когда он прошел последние пару шагов, разделявших нас. Я затаила дыхание. С любовью глядя на меня, он пробежал пальцем по контуру моих губ.
– О a ghràidh! – прошептал он в порыве нежности. – Я тоже жив!
Его пальцы медленно скользнули по моим волосам и обхватили затылок, чтобы нежно притянуть поближе. Сердце мое затрепетало, и я смежила веки. Наши губы слились в поцелуе. Я позволила его рукам гладить меня под накидкой, позволила зародиться в себе желанию, которое так долго подавляла. По телу пробежала дрожь. Господи! Это было так давно… Лиам чуть отодвинулся, чтобы отдышаться.
– Я так тебя люблю!
– Я тоже люблю тебя, Лиам. И я так боялась, что потеряю тебя…
Он крепко обнял меня и снова поцеловал, на этот раз с еще большей страстью. Потом посмотрел на меня с многозначительной улыбкой.
– Идем в дом!
Мы оба посмотрели вверх, на груду камней.
– Мы все будем скучать по Колину, – негромко сказала я, пожимая Лиаму руку.
– Да. Все это время он любил тебя. Ты знала?
– Я знала. Думаю, там, где он теперь, он счастливее.
– Это так. Во всяком случае, прах его останется в шотландской земле. Единственное, о чем он жалел, когда надумал уезжать, – это что его не похоронят на Eilean Munde. Весной я вернусь и заберу его.
В доме никого не оказалось. Беатрис оставила на столе записку: «Ушла к старому Гатри, у него приступ подагры. На столе ветчина и виски. Вернусь завтра к полудню. Наверстывайте упущенное. С любовью, Беатрис».
Я долго не могла отвести глаз от записки. «Наверстывайте упущенное ». Внезапно мне стало страшно. Смогу ли я? Беатрис с присущим ей чувством такта нашла предлог оставить нас с Лиамом наедине в пустом доме. Я посмотрела на него. Он ждал.
– Беатрис ушла к больному. Вернется завтра к полудню.
Уголки его губ дрогнули, но выражение лица осталось нейтральным. И все же я знала, что думаем мы об одном и том же.
Мы сидели на лавке перед очагом и разговаривали. Обоим было неловко. Мы были словно молодожены, которые предвкушают радости грядущей ночи, но не знают, как подступиться друг к другу. Лиам говорил мало, больше слушал. Я пересказала ему печальные истории Беатрис и доктора Мэншолта. Но взгляды его стоили тысячи слов, и я уже не раз вздрагивала, замечая, сколько в них ласки и любви. «Кейтлин, у тебя все получится!»
Я рассеянно вертела стакан в пальцах. Вдруг он выпал и покатился под лавку. Мы с Лиамом одновременно нагнулись и стукнулись лбами.
– Ай!
– Прости! Не очень больно?
Он осмотрел мой лоб.
– Не везет моей головушке в последнее время… Кровь идет?
Он усмехнулся.
– Нет, на этот раз ни капли.
– Это хорошо.
Он погладил пальцем шишечку, которая успела появиться у меня над бровью, потом поцеловал ее.
– Вот и прошло, – сказал он весело. – С такой упрямой дубовой головой…
Внезапно улыбка исчезла с его лица, взгляд стал серьезным, пронзительным, а дыхание – более глубоким. Левой рукой он по‑прежнему прижимал меня к себе. Только теперь мы оба осознали, насколько близко друг к другу наши тела. Сердце мое забилось как бешеное.
– Кейтлин?
В интонации слышался вопрос, но остальное он сказал мне взглядом. Я закрыла глаза.
– Я здесь.
Повинуясь порыву, он припал ртом к моим губам, и мы, запутавшись в моих юбках, упали на пол, а потом и вовсе закатились под лавку.
– Кейтлин, не отталкивай меня больше!
– Не буду, – пробормотала я.
Пальцы его уже сражались со шнурком моего корсажа.
Лиам выругался, когда пришлось повозиться с узелком, который он сам же в спешке и затянул, а потом, пытаясь привстать, еще и ударился головой о лавку. Я невольно расхохоталась. Он тоже. Как это замечательно – смеяться вместе!
– Проклятые шнурки! Давай выберемся отсюда!
Мы на четвереньках добрались до матраса, и я собралась уже лечь, когда он сказал:
– Подожди.
Лиам смотрел на меня, чуть прикрыв глаза. Лицо его исхудало и осунулось, но взгляд остался тем же и обжигал меня до самого сердца. Пальцы его вернулись к моему корсажу, и он наконец отлетел в сторону.
– Господи…
Он обхватил мою грудь ладонями и ласкал, пока соски не стали твердыми от желания.
– Кейтлин, скажи, – прошептал он, обдавая теплым дыханием мою трепещущую плоть, – скажи, что ты меня любишь! Я хочу еще раз это услышать. Что ты и теперь хочешь меня…
– Да, Лиам! Я хочу тебя сильнее, чем когда‑либо! Я люблю тебя.
Мои юбки соскользнули на пол, и мы оказались на матрасе, сплетенные в страстном объятии.
– Господи! – повторял он, снова и снова покрывая меня поцелуями. – Это ожидание оказалось самой страшной из мук, которые ты заставила меня пережить, a ghràidh!
Он тихонько укусил меня за шею. Я расстегнула его ремень и откинула голову назад, вздрагивая от наслаждения.
– Столько ночей быть рядом и не сметь прикоснуться к тебе… А потом я решил, что потерял тебя!
Я обхватила лицо мужа ладонями и долго смотрела на него. Дрожь страха прошла по спине, стоило мне вспомнить, что он был на волосок от смерти.
– Теперь все хорошо, – пробормотала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Его рубашка отлетела на пару метров. Пальцы Лиама пробежались по моей коже – трепещущие, горячие.
– Ты такая сладкая, такая теплая! Мне кажется, я не прикасался к тебе целую вечность…
Внезапно я осознала, что он ласкает меня уже много минут, но до сих пор в моем сознании не промелькнула ни одна неприятная картинка. То было несказанное счастье: я свободна! Наконец‑то я освободилась от своих демонов!
– Лиам, люби меня, умоляю! – взмолилась я. – Люби меня!
– Я всегда любил тебя и люблю. – Он лукаво улыбнулся, поглаживая мои бедра. – Мысленно… я занимался с тобой любовью. Все эти долгие холодные ночи ты согревала меня в моих мечтах!
– О Лиам!
Он прижался ко мне.
– Но это было не так приятно, как сейчас!
Он ласкал меня, поглаживал, поддразнивал…
– Лиам!
– Мне нравится, как ты шепчешь мое имя, когда мы занимаемся любовью… Твой голос совсем другой. Он такой нежный, как ветер с моря. О Кейтлин! Мой ирландский ветер…
Тело мое жаждало большего, оно сгорало в костре желания, которое так долго оставалось неутоленным. Я притянула Лиама к себе, я растаяла под его ртом, поглощавшим меня с жадностью изголодавшегося хищника. Каждый раз, когда он задевал меня своей щетинистой щекой, по телу моему пробегала сладостная дрожь. Я превратилась в послушную куклу в его руках. Безвольная, дрожащая, я отдалась его любви.
– A ghràidh! Я не могу без тебя! Как долго я мечтал об этой минуте!
Стон сорвался с моих губ, когда он вошел в меня. Я впилась ногтями в его напряженные ягодицы. Он вздрогнул. Я удовлетворенно улыбнулась.
– A ghràidh mo chridhe! – хрипло выкрикнул он, медленно двигаясь во мне.
– Дай мне… – взмолилась я, подаваясь к нему навстречу.
– Нет, подожди немного! Я хочу насладиться твоим вкусом, ощутить тебя всю…
Кровь стучала у меня в висках. Смежив веки, я ощущала на своих припухших от желания губах соленый вкус наших слез счастья. Потом море сладострастия вдруг разверзлось во мне, поглотив все мысли, страхи и горести.
– Боже! Лиам, умоляю, сжалься!
Он издал рык удовольствия и позволил вожделению задавать ритм своим движениям, пока с моих уст не сорвался крик, слившийся с его криком.
Мы долго еще лежали обнявшись, переплетясь ногами и пальцами. Я не слышала ничего, кроме биения наших сердец. Лиам взял мою руку, поднес к губам, поцеловал и прижал к своей все еще подрагивающей от неровного дыхания груди. Ко мне медленно возвращался контроль над чувствами, но эмоции настолько переполняли меня, что ни думать, ни тем более говорить связно я еще не могла. Опустошенная, счастливая, я позволила себе соскользнуть в сладкое забытье.
– Seall orm, a ghràidh [110], – прошептал Лиам спустя какое‑то время.
Его дыхание согревало меня. Я подняла глаза. Господи, я никогда бы не смогла жить без него! Этот любящий взгляд, это молчание выражали больше, чем любые слова. Потом он потянулся за одеялом и укрыл нас.
Я проснулась от холода. Натянув одеяло на плечи, я повернулась и вдруг почувствовала, что простыня рядом холодная и… Я села на матрасе. Лиам ушел?
Вскрикнув от ужаса, я обвела комнату взглядом. Он сидел на лавке перед очагом, закутанный в свой плед. Услышав мой крик, он посмотрел на меня.
– Почему ты там сидишь?
Сердце мое стучало как сумасшедшее, моментально охрипший голос выдавал мой испуг.
– Мне не спится. Наверное, выспался за эти дни. – Он виновато улыбнулся. – Встал подбросить брикет торфа в очаг… Потом залюбовался тобой. Мне не хотелось тебя будить, и я просто сидел и смотрел на тебя. Ты такая красивая, когда спишь…
Он тихо засмеялся. Я тоже.
Огонь тихонько танцевал в очаге, освещая Лиама приятным золотистым светом. Из‑за вынужденного недоедания он похудел, однако мускулатура оставалась такой же красивой и рельефной. Мне подумалось, что он сбросил как раз тот небольшой избыток веса, который имеет свойство накапливаться с годами, и это ему даже к лицу.
– Я замерзла! – томно пожаловалась я.
Лиам медленно встал, и я окинула жадным взглядом его крепкую фигуру. На коже явственно выделялись шрамы от ран, нанесенных самой жизнью. Они были похожи на огамические письмена, какие временами находят на гранитных стелах, и каждая из этих ран имела свой скрытый смысл. Шрамы были своего рода живой памятью. Сердечные раны не видны глазу, но я знала, что они там, под этой массой мускулов и костей. И они тоже когда‑нибудь зарубцуются, как обычные раны. Но для этого нужно время.
Я многозначительно откинула одеяло. Лиам улегся рядом, коснувшись меня волосами и бедром. Потом вытянулся, привстал на локте и просунул ногу меж моих бедер. Взяв прядь моих волос, он принялся задумчиво навивать ее на указательный палец.
– Я хочу что‑то тебе рассказать, – начал он.
– Что?
– Я видел… Не знаю, как тебе объяснить… Все было так расплывчато, так странно… Мне кажется, я видел Анну и Колла.
У меня мороз прошел по коже.
– Когда?
– Вчера вечером, когда у меня был сильный жар.
Мне вдруг стало страшно. Лиам почувствовал мое смятение, притянул меня к себе и крепко‑крепко обнял.
– У нее и правда дар?
– О чем ты? – растерянно спросила я.
– О Беатрис.
Все эти годы я представляла себе Анну красивой молодой женщиной с длинными белокурыми волосами. Быть может, он просто принял Беатрис за свою покойную супругу?
– Что она с тобой делала?
– Не могу сказать наверняка. По‑моему, прикладывала ладони к моей груди и что‑то шептала. Все было как в тумане, Кейтлин. Лица ее я не мог видеть, потому что она была ко мне спиной. Я видел свое лицо через ее плечо.
– Свое лицо через ее плечо? Но как такое возможно, Лиам?
От страха у меня перехватило дыхание, и я застыла в его объятиях.
– Я смотрел на себя со стороны, вернее сверху, как если бы парил над своим телом…
Я почувствовала, что он дрожит. Неужели ему довелось побывать там, за краем нашего мира? Неужели он переступал порог царства теней? Неужели попал в мир иной и вернулся?
– А потом я увидел яркий свет. Он притягивал меня к себе. И вдруг неизвестно откуда появились руки, схватили меня и стали тянуть обратно, прочь от этого света. Я не хотел, мне было так хорошо! И тогда, Кейтлин, я увидел их лица. Они были в том луче света и смотрели на меня. Колл…. Колл мне улыбался.
Я посмотрела на мужа. Его глаза были закрыты, на ресницах повисли слезинки. Он помолчал немного и продолжил свой невероятный, приводящий в смущение рассказ:
– Не скажу, что я четко видел их лица, но я точно знал, что это они. Кейтлин! Я забыл… – С губ его сорвался стон. – Я забыл их лица! Как я мог? Эта озорная улыбка моего сына… Такая же, как у Ранальда. Мои сыновья…
– О Лиам!
Сердце мое сжалось.
– Думаю, они пытались мне что‑то сказать. Тогда я и понял, что мое время еще не пришло.
Он посмотрел на меня, перепуганную, взволнованную, улыбнулся и смахнул слезы. Потом выпустил меня из объятий и поцеловал в макушку.
– Я не боюсь умереть, родная, – чуть торжественно сказал он после короткой паузы. – Теперь, когда я знаю, что там, за порогом жизни, не страдает ни душа, ни тело. Это как… как будто ты становишься духом, свободным от всего. И это прекрасное чувство, Кейтлин. Сейчас я знаю, что те, кто ушли, теперь счастливы. Ранальд, Колин, Саймон…
Я вздрогнула.
– Почему же тогда ты там не остался? – спросила я с ноткой обиды.
– Что ты такое говоришь, a ghràidh! – ответил он, приподнимая мой подбородок.
Наступило продолжительное молчание. Глаза его блестели в свете пламени, весело потрескивавшего в очаге, и взгляд их был исполнен такого душевного покоя, что я невольно заволновалась. Что‑то в нем переменилось. Значит, он и вправду пересек границу мира теней…
– Если там тебе было так хорошо, почему ты не остался?
Он поцеловал меня.
– Я не тороплюсь. У меня еще много времени. И, сказать по правде…
В полумраке блеснули его зубы, и эта улыбка показалась мне… плотоядной. Похоже, у зверя снова разыгрался аппетит.
– Здесь тоже очень даже неплохо!
Он провел пальцами вдоль моей руки, погладил меня по бедру. Я ласково коснулась его седоватого виска, с удовольствием погрузила пальцы в его кудрявую шевелюру. Лиама сначала отняли у меня, а потом отдали обратно. «Это все вера, Кейтлин!» Я так надеялась, так молила Господа, и он услышал меня. Он рассудил, что впереди у Лиама еще долгий путь. Куда он приведет его? Только Всевышнему это известно.
Вслед за этой мыслью родилась следующая, и я спросила:
– Как ты думаешь, у тебя хватит сил доехать до Инвернесса?
– Ты в этом сомневаешься?
– Ты исхудал, потерял много сил, а путь предстоит долгий. На улице зима, холод, и есть вероятность натолкнуться на еще один отряд драгун.
– Ну и что? Я похудел немного, согласен. Но теперь у меня фигура юноши, и силы ко мне вернулись. Хочешь докажу?
Он засмеялся и лег на меня сверху.
– Ой! – взвизгнула я от неожиданности.
Силы к нему и вправду вернулись…
– А как же быть с сединой? – насмешливо спросила я. – Она никуда не делась, и ее стало даже больше.
– Ох уж эта предательница седина! Давай будем считать ее знаком мудрости. И признайся, она придает мне особый шарм.
– Шарм, ты говоришь? Так вот зачем тебе седые волосы! Может, мне повыдергивать их ради собственного спокойствия?
Лиам притворился испуганным, потом засмеялся.
– От тебя всего можно ожидать! Но, может, ты передумаешь, если узнаешь, что у меня, как у Самсона, вся сила в волосах!
– Это, конечно, усложняет дело. Ты хитрец, mo rùin.
Он улыбнулся.
Лицо его дышало безмятежностью и счастьем, глаза смотрели на меня с бесконечной нежностью. Не говоря уже о том, что неподдельное доказательство его желания давно уже прижималось к моему животу… Он был живой, он был рядом, в моих объятиях, он согревал меня приятным теплом. Я еще крепче прижалась к нему.
– А как же мои седые волосы? Пусть остаются?
– Пусть…
Часть восьмая
Судьба – это то, что случается с нами в момент, когда мы меньше всего этого ждем.
Тахар Бен Джеллун
Глава 27
Изнурительная поездка
На улице заметно потеплело, и птицы с шумным чириканьем клевали рябину на соседних деревьях. Лошади стояли у порога оседланные, вещи были собраны и уложены в сумки. Лиам почистил свои пистолеты и Колина, и теперь оружие покойного деверя лежало в моей седельной кобуре. Мы готовились к долгому путешествию по враждебным землям.
Я с нетерпением ждала возвращения Беатрис. Не могло быть и речи о том, чтобы уехать, не обняв ее и не поблагодарив за все то добро, что она для нас сделала. Время от времени я посматривала на дорогу у подножия холма, где вот‑вот должна была показаться ее хрупкая фигурка верхом на ослике по кличке Амандина. Она назвала ее в честь глупой жены своего утраченного возлюбленного. Я знала, что буду по Беатрис скучать: за это время мы стали подругами.
Шумно загалдели сойки, и из‑за поворота показался всадник. Я приставила ладонь ко лбу: солнечный свет, отражаясь от белого снежного покрывала, слепил глаза. То была женщина, но не Беатрис. Она ехала на лошади, и рыжий ореол волос окружал ее лицо. Наверное, кто‑то из друзей нашей гостеприимной хозяйки… Спустя секунду на дорогу выехал еще один всадник. На этот раз это была Беатрис.
Я подошла к Лиаму. Он привязывал к седлу последнее одеяло, в которое был завернут меч Колина.
– Она возвращается!
Лиам посмотрел на дорогу. Подпруга выскользнула у него из рук, а лицо озарилось радостной улыбкой.
– A ghràidh, посмотри‑ка!
Я обернулась. За женщинами следовали пятеро хайлендеров. Я отвернулась, едва разглядев Беатрис, а потому не приметила их сразу. Боже милосердный! Черные волосы, блестящие как вороново крыло, блеснули на солнце. Плед Гленко… Сердце мое на мгновение замерло и понеслось галопом. Сын!
– Дункан? – в волнении прошептала я.
Мы не виделись четыре месяца. На глаза навернулись слезы.
– Это мой сын! Это Дункан!
Отряду всадников осталось проехать считаные метры, отделявшие дорогу от поляны, на которой стоял домик Беатрис. Я бросилась бежать. Дункан спрыгнул с коня и порывисто обнял меня. Я прижалась щекой к его плечу, плача от радости.
– Мама! – шепнул он, прижимаясь губами к моим волосам и ласково их поглаживая. – Мама, я…
Как и я, он задыхался от волнения и радости. Не закончив фразу, он прижал меня к своему сердцу еще крепче. Мы простояли так много долгих минут, пока наши объятия наконец разомкнулись.
– Боже! – вскрикнула я, прикасаясь к припухшему шраму, изуродовавшему ему щеку.
Дункан стиснул зубы, и я почувствовала, как под моими пальцами заходили желваки.
– Ничего страшного, мама. Просто царапина.
– Царапина? Да тебе чуть не снесли пол‑лица!
– Могло быть намного хуже.
Он посмотрел на меня так печально, что я умолкла. Он был жив, разве этого недостаточно? Я чуть отступила, чтобы получше его рассмотреть.
– Это правда, ты выглядишь молодцом. Ты хотя бы не голоден?
Едва заметное движение у него за спиной привлекло мое внимание. Дункан тоже его заметил и оглянулся. Девушка с ярко‑рыжими волосами, которую я увидела на дороге первой, смотрела на меня и робко улыбалась. Странно, но она кого‑то мне напомнила… Ее красивые голубые глаза смотрели то на меня, то на Дункана.
– Мама, познакомься, это Марион!
Я едва не открыла рот от изумления. Марион? Дочка Гленлайона, в которую влюбился мой сын?
– Здравствуйте, – пробормотала девушка едва слышно. Мой ошарашенный вид смутил ее еще больше.
Я взяла себя в руки и попыталась доброжелательно улыбнуться.
– Здравс<