— Ну, а что ты? Ты признался в ответ?
— Нет.
Несколько минут она сидит, не произнося ни слова.
— Мне, правда, нравилась Лия, — говорит она, прерывая молчание. — Когда ты потерял память, она не отходила от тебя. И как твоя мать, я это очень ценю, — вздыхает она, — но я знаю, что ты все ещё любишь эту девушку.
Моя очередь вздыхать.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. А даже если бы и понимал, то не стал бы об этом разговаривать. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Как там поживают твои розы?
— Даже не пытайся, — говорит она. — Джессика великолепная, Калеб. Правда. Но она хочет перевести ваши отношения на новый уровень. Ты понимаешь это, да?
— Да.
— Ты хочешь снова жениться? Завести... детей?
Я вздрагиваю.
— Не очень.
— Нельзя позволять женщине похищать твою сущность.
Я благодарен своей матери, правда. Но она понятия не имеет о том, о чем говорит. Мое сердце все ещё разбито. Я пытаюсь понять, как мне жить без того, без чего я жить не могу. Я пытаюсь заставить себя отпустить старые мечты и создать новые. По крайней мере, мне так кажется.
— Все равно не хочу, — твердо говорю я.
— Я видела Эстеллу.
Я замираю.
— Что?
— В магазине я наткнулась на Лию. Девочка была вместе с ней.
Я молчу, не зная, что и сказать. Как она? Что она сказала? Как выглядит?
Я провожу рукой по шее, не сводя глаз с подлокотника ее кресла.
— Она была моей внучкой. Я люблю её… — в конце фразы её голос надрывается, и я впервые понимаю, какие чувства испытывает моя мать. Она тоже потеряла Эстеллу.
— Она твоя, Калеб. Я чувствую это.
— Мам, прекрати...
— Нет. Сделай тест на отцовство. Мне кажется, тут что-то не так.
Я прекращаю перебирать бумаги и сажусь в кресло.
— Зачем ей врать мне об этом? Солгав, она теряет алименты, помощь в воспитании ребенка и возможность удержать меня.
|
|
— Ох, Калеб. Лия из тех, кто ценит месть превыше всего.
У меня мурашки. Боже мой.
Я качаю головой.
— Ты хочешь, чтобы это оказалось правдой. И я этого хочу, но это не так. При этом есть огромная вероятность того, что она твоя внучка. Поговори со своим сыном.
Она поджимает губы, и это делает её старше.
— Просто подумай об этом, — просит она. — Если Лия откажется, можно будет обратиться в суд, — она наклоняется вперед. — Калеб, у неё твой нос.
— Блядь. Все, разговор окончен, — я никогда раньше не ругался матом в присутствии матери. Встав со своего места, я провожаю её до двери. Прежде, чем я закрыть за ней дверь, я целую её в щеку. — Ты хорошая мать, но я уже давно вырос. Иди и вмешивайся в жизнь Сета.
Она улыбается, гладит меня по щеке и выглядит гораздо взволнованнее, нежели раньше.
— Прощай, сынок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Прошлое
Я заполучил её. Не скажу, что уверенной хваткой, но все же она была моей. Мы с Оливией с легкостью окунулись в отношения. Ежедневная рутина была для нас невероятно легкой и воздушной. Мы играли, целовались и часами напролет болтали обо всем на свете. Я никогда не мог предсказать, что она скажет дальше, и мне это нравилось. Она отличалась от всех девушек, с которыми я встречался раньше. Даже Джессика, в которую я практически влюбился, не вызывала во мне таких чувств, которые пробуждала Оливия.
Однажды у нас зашёл разговор о том, сколько детей мы бы хотели иметь. В основном об этом говорил я, потому что Оливия всегда и во всем старалась не загадывать на будущее.
|
|
— Пять. Я хочу, чтобы у меня было пять детей.
Она удивленно приподняла бровь и наморщила нос.
— Слишком много, а что, если твоя жена не захочет так много детей?
Мы приехали на пляж и разлеглись на пледе, притворяясь, что любуемся на звезды, хотя на самом деле не сводили друг с друга глаз.
— Думаю, что мы с тобой сможем найти компромисс.
Она начала быстро моргать, словно что-то попало ей в глаз.
— Я не хочу детей, — сказала она.
— Нет, хочешь.
Она ненавидела, когда я так делал. Она ненавидела, когда я говорил ей, что она ошибается насчет своих же собственных мыслей.
Я приподнялся на локтях и устремил свой взгляд на воду, пытаясь избежать грязного взгляда, которым она меня одарила.
— Ты никогда не навредишь им, — сказал я. — Ты не будешь такой, как твой отец, и не закончишь, как твоя мать, потому что я никогда не брошу тебя.
— Тогда я умру от рака.
— Нет, не умрешь. Мы будем постоянно тебя проверять.
— Черт возьми, как ты узнаешь, о чем я думаю?
Я посмотрел на неё. Она прижала колени к груди, положив на них голову. Её волосы были собраны на затылке в большой нелепый пучок. Мне хотелось распустить его, чтобы волосы спадали вниз по спине, но она выглядела так мило, что я решил этого не делать.
— Я вижу тебя даже тогда, когда ты думаешь, что я на тебя не смотрю. Кажется, я одержим тобой.
Она попыталась сдержать улыбку, но я видел, как она зародилась в уголках её рта. Я повалил Оливию на спину. Она засмеялась. Она почти никогда не смеялась... Мне хватит пальцев обеих рук, чтобы сосчитать все случаи, когда мне удавалось услышать её смех.
|
|
— Ты никогда не сдаешься. Именно поэтому ты мне так нравишься, Оливия — без второго имени — Каспен. Ты заставляешь меня потрудиться ради каждой твоей улыбки, каждого твоего смешка...
Она покачала головой.
— Я не смеюсь.
— Правда? — мои пальцы ползли вверх по её ребрам. Я щекотал её, а она смеялась. Смеялась так сильно, что я сам едва сдерживал смех.
Когда мы успокоились, она положила голову мне на грудь. Её следующие слова застали меня врасплох. Я старался лежать как можно тише, сдерживая дыхание и опасаясь, что Оливия прекратит говорить сердцем, стоит мне только пошевелиться.
— Моя мама хотела, чтобы у неё было шесть детей, но родилась только я, и это было довольно дерьмово для неё, потому что я оказалась той еще чудилой.
— Ты не такая, — возразил я.
Она подняла голову, чтобы взглянуть на меня.
— Я подводила губы черной подводкой для глаз и сидела в «позе лотоса» на кухонном столе... медитируя.
— Не так уж и плохо, — сказал я. — Ты просто хотела внимания.
— Ладно, когда мне было двенадцать, я начала писать письма своей биологической матери, потому что мне хотелось быть удочеренной.
Я покачал головой.
— Твое детство отстой, и тебе просто хотелось другой реальности.
Она выдохнула через нос.
— Мне казалось, что у меня в душе живет русалочка, я называла ее Сарой и болтала с ней.
— Активное воображение, — парировал я. Она становилась настойчивей, её маленькое тело извивалось в моих объятьях.
— Я пыталась сделать бумагу, высушивая хлопок.
— Ботаничка.
— Мне хотелось немного единения с природой, поэтому я заваривала траву и пила её, добавляя грязь в качестве подсластителя.
Я промолчал.
— Ладно, это действительно странно.
— Спасибо! — сказала она, а затем снова стала серьезной. — Моя мама любила меня, не смотря на все эти причуды.
Я сильнее сжал её в своих руках. Я боялся, что ветер, вода... сама жизнь отнимут её у меня. Мне не хотелось, чтобы она испарилась.
— Лежа при смерти в больнице и страдая от невыносимой боли, она волновалась только обо мне, — Оливия сделала паузу и слегка улыбнулась. — У неё не было волос. Её голова напоминала сверкающее яйцо и всегда была холодной. Я попыталась связать ей шапку, но она получилась просто ужасной, вся в дырках, но мама, конечно же, все равно её надела.
Я услышал, как она начала плакать. Мое сердце разрывалось от боли, словно она только что ударила по нему кулаком.
— Она всегда спрашивала меня: «Ты голодна? Ты устала? Тебе грустно?» — голос Оливии надорвался. Я начал гладить её по спине, пытаясь успокоить, но понимал, что у меня не получится.
— Я поменялась бы с ней местами.
Её слезы вывернули меня наизнанку. Я сел, усадив её к себе на колени.
Её боль была настолько колючей, что невозможно было прикоснуться к ней, не поранившись самому. Мне хотелось обернуться вокруг неё, чтобы самому принять все удары, которые ещё приготовила ей жизнь.
В этот самый момент, наши сердца соединились. Казалось, словно кто-то взял иголку с ниткой и сшил наши души воедино. Как девушка может быть такой колючей и одновременно такой уязвимой? Всё, что произойдет с ней, произойдет и со мной. Я разделю с ней любую боль, которую ей придется испытать. Мне хотелось этого, и это было удивительно. Эгоистичный и самовлюбленный Калеб Дрейк настолько сильно полюбил девушку, что готов был изменить себя, лишь бы удовлетворять её потребностям.
Я влюбился.
Сильно.
До конца этой жизни, а, возможно, и следующей.
Я хотел её — каждый дюйм её упрямого, агрессивного, коварного сердца.
Спустя пару месяцев после этого разговора я впервые признался ей в любви. И хотя влюбился в неё уже давно, я всё же понимал, что она пока ещё не была готова услышать подобное признание. В том момент, когда у меня с губ слетели слова признания, она выглядела так, словно хотела запихнуть их обратно. Ноздри начали раздуваться, а лицо покраснело. Она не могла ничего сказать в ответ. Я был разочарован, но не удивлен. Я знал, что она любит меня, но мне всё равно хотелось услышать это от неё. Чем настойчивее она возводила вокруг себя стены, тем сильнее мне хотелось их разрушить. Иногда мне удавалось подобраться к ней поближе... Я пытался доказать ей, что она не была такой независимой, как ей казалось. Я хотел показать ей, что быть уязвимой и хотеть меня — совершенно нормально. Для людей вроде Оливии секс напрямую связан с эмоциями. Она пыталась притворяться, что секс для неё не имеет никакого значения, что она может находиться в здоровых отношениях и без него. Но, её тело было её игральной картой. Чем сильнее она оттягивала момент секса, тем дольше она удерживала свою власть.
Войдя тем вечером в палатку, я был решительно настроен лишить её этой власти.
— Ты хозяйка своего собственного тела, да?
Она демонстративно выставила подбородок.
— Да.
— Тогда у тебя будут кое-какие проблемы с управлением им.
Приблизившись к ней, я заметил неуверенность, поселившуюся в её глазах. Раз она хотела играть в игры, то я намеревался начать играть жестче. Игра вышла из-под её контроля. Весь последний год мне приходилось сражаться за каждое желание, за каждую потребность, а ведь всё, чего я хотел, умещалось в три слова. Три слова, которые она мне так и не сказала, и теперь она поплатится за это.
Она попыталась уйти, но я схватил её за запястья и притянул к себе.
Сдержанность, которую я так усиленно проявлял в течение года, неуверенно висела на краю обрыва. Я позволил ей ещё немного там повисеть, после чего спихнул её в пропасть и поцеловал Оливию. Я целовал её так, как целуют опытную девушку. Я целовал так, как целовал тогда, в первый раз, в бассейне — ещё до того, как узнал, что она так разбита. Она отреагировала лучше, чем я ожидал, словно ждала, когда же я её так поцелую. Она пыталась оттолкнуть меня пару раз, но делала это вполсилы. И даже тогда она не прекращала меня целовать. Её разум боролся сам с собой. Я решил немного ей помочь. Оторвавшись от неё, я схватил край её тонкой футболки и порвал прямо по шву. Порвал, словно бумагу. Она приоткрыла рот, когда я снял порванную ткань с её рук и отбросил в сторону. Снова притянув к себе Оливию, я поцеловал её, ловко расстегивая лифчик и откидывая его в сторону. Она стояла возле меня. Кожа к коже. Я сдернул с неё штаны, и она простонала мне в рот так, словно это было одновременно лучшее и худшее, что я когда-либо делал.
Она тяжело дышала мне в рот, что… о Господи … я был так возбужден, что решил немного замедлиться. Мне хотелось растянуть время, целуя её в тех местах, в которых я всегда хотел её поцеловать, но не мог: ложбинку между её грудей, внутреннюю поверхность бёдер, поясницу...
У неё есть одно маленькое родимое пятнышко прямо над ключицей, возле основания шеи. Слушая её вздохи удовлетворения, я продолжил путь вниз. Когда я достиг её идеальных сосков, она прильнула ко мне, словно её желание было настолько невыносимым, что ей с трудом удавалось стоять. Я уложил её на пол, нависая сверху. Посасывая её соски, я рукой скользил вверх по внутренней стороне её бедра. На ней были надеты чёрные кружевные трусики, выделяющиеся на её кремовой коже. Моя рука остановилась, когда я достиг её промежности. Мне хотелось, чтобы она тоже этого захотела. Я провел большим пальцем по кружеву, и она изогнулась подо мной. Интересно, кто-нибудь прежде касался её там? Мне становилось всё труднее и труднее контролировать себя. Я дышал, уткнувшись в её волосы. От них пахло свежестью и чистотой.
— Ты всё ещё контролируешь себя?
Она кивнула. Я чувствовал, как она дрожит подо мной. Лгунья.
— Останови меня, — сказал я. — Если у тебя всё под контролем, то останови меня.
Я стянул с неё спортивные штаны, которые до этого все ещё висели в районе лодыжек. Она посмотрела на меня остекленевшими глазами, словно остановить меня — было последним, чего она хотела.
И тогда я пришёл в себя. Моя игра становилась ядовитой. Дышать становилось всё тяжелее. Я мог взять её сейчас. Она бы позволила. Но это было бы несправедливо, ведь я манипулировал ей. Она бы разозлилась на меня, когда пришла в себя, и я потерял бы её. Мне просто нужно было, чтобы она признала мою власть.
— Так кто владеет тобой?
Она облизнула губы. Её запястья были зажаты в моих руках. Я почувствовал слабое давление, когда Оливия попыталась приподняться. Она молча спрашивала меня. Я отпрянул — Оливия научила меня этому. Она покачала головой, не понимая, что происходит.
Я встретился с ней взглядом, призывая посмотреть на меня.
Положив руку на грудь Оливии, я почувствовал, как бьется её сердце... Почувствовал, как оно бьется для меня и из-за меня.
Я хочу её. Я хочу её. Я хочу её. «Пожалуйста, Оливия. Пожалуйста, позволь мне обладать тобой...».
— Так кто же владеет тобой?
Её глаза увлажнились. Она всё поняла. Её тело обмякло.
— Ты, — мягко ответила она.
Её уязвимость, тело, волосы…— все это чертовски заводило меня. Никогда в своей жизни я не хотел ни одну женщину так, как её.
Откинув голову назад, я закрыл глаза и слез с неё.
«Только не смотри на неё. Если ты сделаешь это, то окажешься в ней».
— Спасибо.
И затем я ушел так быстро, как только мог, чтобы принять холодный, очень холодный душ.
Всю следующую неделю она даже не смотрела на меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Настоящее
Звонит мобильный телефон. Я с трудом открываю глаза. Сквозь шторы не пробивается свет, а это значит, что сейчас либо очень поздно, либо очень рано для звонков. Я нажимаю «ответить» и прислоняю телефон к уху.
— Слушаю.
— Калеб?
Я сажусь в кровати и оглядываюсь на Джессику, чтобы понять, не разбудил ли я её. Она спит на животе, её лицо скрыто волосами.
— Да? — Я потираю глаза, притягивая колени к корпусу.
— Это я.
Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить, кем является «это я».
— Оливия?
Я смотрю на часы. Сейчас 4:49. Я свешиваю ноги с кровати, удерживая телефон между ухом и плечом. Прежде, чем она успевает сказать мне что-нибудь ещё, я надеваю штаны и разыскиваю свои тапки.
— Калеб, прости... я не знала, кому ещё позвонить.
— Не извиняйся, просто скажи, что случилось.
— Это Добсон, — говорит она. Оливия торопится, её слова обрываются и путаются. — Он присылал мне письма целый год. Прошлой ночью он совершил побег из «Селбета». Полиция полагает, что он направляется сюда.
Я отрываюсь от телефона, чтобы натянуть на себя кофту.
— Где Ной?
На другой стороне линии тишина, и я начинаю думать, что она сбросила вызов.
— Оливия?
— Его здесь нет.
— Ясно, — говорю я. — Хорошо. Буду у тебя через полчаса.
Я бужу Джессику и говорю, куда собираюсь.
— Хочешь, чтобы я поехала с тобой? — спрашивает она, едва открыв глаза.
— Нет, всё в порядке.
Я целую её в висок, и она опять возвращается на подушку. Выйдя из лифта и направляясь к гаражу, я улавливаю присутствие соли в воздухе. Вы всегда можете учуять запах океана рано утром, пока выхлопные газы машин и антропогенные загрязнения ещё не заполонили улицу.
За полчаса я доезжаю до пляжа Санни Айслес, где её дом возвышается над всеми остальными, одной стороной открывая вид на город, другой — на океан. Это единственный жилой дом с антибликовыми стеклами. Когда я захожу в лобби, ночной консьерж смотрит на меня так, словно решил, что мое имя Добсон, и я только что сбежал из сумасшедшего дома.
— Миссис Каспен дала нам строгое указание не пускать никого наверх, — говорит он.
— Позвоните ей, — говорю я, указывая на телефон.
И тогда я слышу её голос, раздавшийся позади меня.
— Всё в порядке, Ник.
Я поворачиваюсь и вижу, как она направляется ко мне. Оливия одета в белые штаны для йоги и подходящую к ним толстовку. На голову она натянула капюшон, но из-под него выбилось несколько прядей, обрамляя её взволнованное лицо. Я повинуюсь инстинктам: за пару шагов пересекаю пространство, разделяющее нас, и притягиваю её к себе. Она зарывается лицом мне в грудь так сильно, что едва может дышать, и обхватывает руками меня за плечи. Мы всегда так обнимались. Она называла это апперкотом. В колледже она всегда говорила: «Апперкотируй меня, Калеб», — и люди смотрели на нас так, словно я должен был вот-вот её ударить.
— Боишься? — спрашиваю я ей в макушку.
Она кивает у моей груди.
— Не думала, что всё так обернется, — тихо бормочет она. Я приподнимаю её лицо за подбородок. Её рот всего лишь в нескольких дюймах от моего. Я вспоминаю, какими нежными и мягкими были её губы, сопротивляясь желанию снова попробовать их. И это подводит меня к самому важному вопросу.
— Где твой муж, Оливия?
Она выглядит такой расстроенной, что я начинаю жалеть о том, что задал этот вопрос.
— Не спрашивай меня об этом сегодня, ладно?
— Ладно, — говорю я, смотря ей прямо в глаза. — Хочешь где-нибудь позравтракрать? — Она выдавливает улыбку из-за неправильного произношения слова. Мы привыкли так говорить.
Мы.
Привыкли.
Она выглядит взволнованной, когда приближается к выходу.
— Герцогиня, — говорю я, сжимая её руку и улыбаясь, — ты со мной.
— Это хорошо, — кивает она, — потому что если он найдет меня, то у меня будут огромные проблемы.
Я смеюсь над её сухой шуткой и подталкиваю к двери.
Лоб в лоб мы встречаемся с Кэмми.
— Какого черта, — говорит она, взмахивая руками. — Я и не знала, что у нас тут чертово воссоединение отношений.
Оливия прикрывает глаза.
— Не осуждай меня.
Кэмми шлепает меня по заднице и обнимает Оливию.
— Я говорила тебе, что сейчас приеду, не нужно было звонить ему.
— Ему я позвонила первому. С ним я чувствую себя в большей безопасности, чем с тобой.
— Всё дело в его огромном члене, не так ли? Он мог бы просто ударить им Добсона и ….
— Поедем на моей машине, — говорю я, открывая дверь. Кэмми проходит мимо меня и садится на заднее сидение. — Привет, Кэмми.
Она улыбается мне, и я качаю головой. Лучшая подруга Оливии — её полная противоположность. Мне всегда казалось странным, что они общаются. Я словно наблюдал за ураганным ливнем, хотя на небе в этот момент не было ни единого облачка. Сейчас они дерутся, а спустя мгновение уже заключают друг друга в объятия.
— Только посмотрите на нас, — говорит Кэмми. — Мы снова все вместе, словно и не было этих восьми чертовски лживых лет, полных всякого дерьма.
Я смотрю на неё в зеркало заднего вида.
— Сильно злишься?
— Нет, нет, всё в порядке. Ты в порядке? Я в порядке, — она скрещивает руки на груди и отворачивается к окну.
Я бросаю взгляд на Оливию, которая тоже смотрит в окно. Она выглядит слишком отвлеченной, чтобы обратить внимание на происходящее.
— Мы можем не спорить хотя бы сегодня, Кэм, — произносит она еле слышно. — Он здесь, потому что я попросила его прийти.
Я хмурюсь. Знаю, что мне лучше не спрашивать о том, что происходит между ними. Иначе всё может превратиться в неслыханный ор. Не проронив ни слова, я сворачиваю на парковку «Воффел Хаус». Оливия не сводит глаз с моей руки, пока я переключаю передачи.
— Ты рассказала ему про Ноя, О?
— Заткнись, Кэмми, — резко отвечает Оливия.
Я смотрю на нее краем глаза, охваченный любопытством.
— Рассказала мне что?
Внезапно Оливия поворачивается и указывает пальцем на Кэмми.
— Я тебя уничтожу.
— Зачем тебе это, когда ты так хороша в самоуничтожении?
Я открываю свою дверь.
— Мммм, вафли, — еще несколько ехидных замечаний проносится по салону автомобиля, пока я не решаю прервать их.
— Никто не разговаривает, пока каждая не съест по пять вафель.
Когда им было по двадцать, они начинали ссориться, как только понижался уровень сахара в крови. Прошло уже десять лет, но ничего так и не изменилось. Либо вы их накормите, либо они завладеют вами. Как Гремлины.
Сейчас же они обе послушно сидят с кислыми лицами, пока официантка не приносит наши блюда. Я ем омлет и наблюдаю, как они медленно отходят от ссоры. Через несколько минут они уже смеются и пробуют друг у друга с тарелок еду.
— Что говорит полиция, Оливия?
Она кладет вилку и вытирает рот.
— После того, как я выиграла дело, Добсон был убежден, что я сделал это потому, что люблю его, и теперь он считает, что мы должны быть вместе. Поэтому, полагаю, что сейчас он разъярен и направляется сюда за «своей невестой».
— Похоже на правду, — говорит Кэмми с набитым ртом. — Твои бывшие клиенты становятся одержимы тобой и самоликвидируются.
Она слизывает с пальцев сироп и многозначительно смотрит на меня.
Я пинаю Кэмми под столом.
— Ой!
Оливия подпирает подбородок ладонями.
— Разве тебе не хотелось бы, чтобы Добсон полюбил вместо меня Лию?
Я пытаюсь сдержать смех. Правда, пытаюсь. Но эти маленькие колкости, слетающие с её.... она такая чертовка…
Кэмми одаривает меня неодобрительным взглядом.
— Прекрати так смотреть на неё.
Я не отвечаю, потому что понимаю, о чём она говорит, и просто подмигиваю Оливии. Моя бывшая жена всегда обвиняла меня в том же, в чем сейчас обвиняет Кэмми. Когда я смотрю на Оливию, то не могу оторвать взгляд. И так происходит с того самого дня, когда я впервые увидел её под деревом. С тех пор вся красота окружающего мира напоминает мне о ней. И неважно о чем сейчас идет речь, все это всего лишь отражение Оливии. Эта маленькая ведьма очаровала меня.
Я встречаюсь взглядом с Оливией. Мы не отводим друг от друга глаз около шести секунд. Напряжение между нами такое сильное, что у меня начинает крутить живот, когда мы отводим глаза в сторону. Я вижу, как она пытается проглотить свои эмоции. Я знаю, о чем она думает.
Почему?
Я сам думаю об этом каждый день.
Я расплачиваюсь по счету, и мы садимся обратно в мою машину. Девушки не хотят возвращаться к Оливии.
— Калеб, он размажет тебя по стенке, — говорит Кэмми. — Я видела его вживую. Не обижайся, но не думаю, что ты сможешь побороть его. Он. Тебя. Размажет.
Оливия опустила голову на колени. Она не желает шутить о чем-то настолько серьезном, но ей очень сложно сдерживаться, находясь рядом со мной и Кэмми. Я вижу, как трясется её спина от приглушенного смеха. Я наклоняюсь и дергаю её за застежку бюстгальтера.
— Герцогиня, и ты туда же? Не думаешь, что я смогу позаботиться о Добби?
— Добби начал пытать животных, как только научился ходить. Однажды я видела, как он откусил голову мыши и съел её.
Я скривил лицо.
— Правда?
— Нет. Но он ест мясо очень слабой прожарки.
Я хихикаю.
— То, что говорили о его матери, это правда? Про её приставания к детям в церкви?
Оливия снимает пушинку со штанины и пожимает плечами.
— Похоже на правду. Он много рассказывал о том, что с ним делала его мать. Это объясняет его желание, хм... принуждать женщин любить его.
— Черт, — говорит Кэмми с заднего сидения. — А я ещё думала, что проблемы с отцом оказали влияние на тебя…
— Он когда-нибудь проявлял по отношению к тебе агрессию? — спрашиваю я, смотря на Оливию краем глаза.
— Нет, нет, он был очень тихим и спокойным. Практически джентльменом. Девушки рассказывали, что он сначала спрашивал у них разрешения и только после этого насиловал их. Больной, правда? «Позволь мне изнасиловать тебя… Я сначала спрошу разрешения, но в случае отказа, не раздумывая, убью тебя. Но, даже не смотря на это, позволь мне сначала спросить».
Уголки её губ опускаются, и она качает головой.
— Люди такие испорченные. Все мы. Мы только и можем, что причинять друг другу боль.
— Некоторые из нас испорчены сильнее других, тебе так не кажется? Например, наш хороший друг Добсон мог бы стать адвокатом, специализирующимся на защите детей, подвергшихся насилию, а не серийным насильником.
— Да, — говорит она. — У него больной разум. Не у всех жертв есть силы пройти через это и не лишиться рассудка.
Я люблю её. Господи, как же сильно я её люблю.
— Мы можем не возвращаться ко мне домой? — спрашивает она. — Там я чувствую себя некомфортно.
— Может, тогда к Кэмми? — предлагаю я.
Кэмми качает головой.
— Я живу у своего парня, пока в моем новом доме проводятся отделочные работы. Оливия недолюбливает его.
Я смотрю на свои часы. Джессика будет у меня ещё пару часов, пока не уедет на работу. Пусть она и остается у меня всего лишь пару ночей в неделю, но мне не нравится идея привозить Оливию туда, где я сплю с другими девушками.
— Мы можем поехать в отель, — говорю я. — Будем прятаться там, пока они его не поймают.
Оливия качает головой.
— Нет, никто не знает, насколько это затянется. Просто отвези меня домой, все в порядке.
Я вижу страх на её лице, и мне снова хочется спросить, где Ной.
— У меня есть идея, — говорю я. Когда они начинают забрасывать меня вопросами, я не рассказываю им. Идея, конечно, безумная, но мне она нравится. Я разворачиваюсь и втискиваю машину в утренний траффик, направляясь обратно к дому Оливии.
— Не хочешь захватить с собой немного одежды? — она кивает.
Мы делаем небольшую остановку возле её дома. Я поднимаюсь в квартиру (на случай, если Добсон следит за нами) и беру сумку из её шкафа. Роюсь в ящиках комода, пока не нахожу тот, в котором убрано нижнее белье. Запихиваю белье в сумку. Затем подхожу к шкафу и наугад выбираю несколько вещей для Оливии и Кэмми. Прежде чем уйти, я замираю у другого шкафа. Его шкафа.
Я открываю дверцу, не зная, чего ожидать. Его одежда все ещё аккуратно висит на вешалках. Я хлопаю дверью немного сильнее, чем планировал. Ещё одну остановку я делаю в гостиной. Смотрю на стол, где обычно стоял его графин с виски. Он пустой. Я открываю его и переворачиваю.
Ни капли.
Как давно он ушел? Почему? Почему она не рассказывает мне?
Молча возвращаюсь в машину. Кэмми тихо посапывает на заднем сиденье.
Я передаю Оливии сумку, и она одними губами говорит мне: «Спасибо».
«Не за что, Герцогиня, не за что».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Прошлое
Мыло распылялось на лобовое стекло, и машина вибрировала, когда струи воды ударяли по окну. Оливия оторвалась от моего рта и оглянулась через плечо. Я поцеловал её изящную шею и запустил руки в волосы, чтобы притянуть её к себе. Для Оливии всё выходило из-под контроля. Для меня же это было в порядке вещей. Девчонка сидела у меня на коленях, в юбке... на автомойке... всё складывалось как нельзя лучше. Но не с Оливией. Дальше всё пошло не так хорошо. Несмотря на то, что она была моей девушкой... и я любил её и мечтал увидеть обнаженной на мне, я не хотел забирать у неё то, что она не была готова отдать.
Удерживая за талию, я пересадил её на соседнее сиденье. Затем я вцепился в руль и вспомнил о моей двоюродной тете Ине. Тёте Ине было шестьдесят семь лет, и у нее были бородавки... огромные... противные... выступающие бородавки. Я подумал о её подбородке и волосах, которые торчат из бородавок. И это помогло. Я смог себя контролировать.
Оливия фыркнула на соседнем сидении.
— Почему ты всегда так делаешь? Мне было весело.
Я закрываю глаза и откидываюсь назад.
— Герцогиня, ты хочешь заняться сексом?
Ответ приходит быстро.
— Нет.
— Тогда какой в этом смысл?
Она задумалась.
— Не знаю. Все обжимаются. Почему мы просто не можем... ну ты знаешь?
— Нет, не знаю, — ответил я, поворачиваясь к ней. — Почему ты прямо не скажешь, что у тебя на уме?
Она покраснела.
— А мы не можем прийти к компромиссу? — прошептала она, не глядя на меня.
— Мне двадцать три. Я занимаюсь сексом с пятнадцати. Так что, думаю, я уже иду на компромисс. Если ты хочешь, чтобы с тобой я чувствовал себя пятнадцатилетним, то я этого делать не собираюсь.
— Я знаю, — сказала она поникшим голосом. — Извини, я просто не могу.