– Я стану солдатом, сударь, – сказал Жанно.
– Хорошо. Вы поняли мои слова верно. Значит, мне больше нечего сказать вам.
Он расстегнул рубашку на груди, снял крест на золотой цепочке и повесил его на шею Жанно.
– Эта реликвия – ваша по праву, Жан. Я полагал, что она уйдет в могилу вместе со мной, ибо не мог передать ее вашей матери. Знаете, у женщин бывают разные платья, и Сюзанна не стала бы носить ее постоянно. А вы, я полагаю, станете.
– Отец, отец, зачем вы это делаете? Вы еще живы, этот крест пока принадлежит вам! – воскликнула я сквозь слезы.
– Потрудитесь проследить, чтобы он никогда не снимал его, – отвечал отец, сурово глядя на меня. – Эту реликвию носили все мужчины нашего рода, начиная с Жоржа де ла Тремуйля.
Он поцеловал Жанно в лоб, сдержанно, почти сухо обнял меня. О, я знала, что у отца, как и у меня, внутри все кипит от отчаяния. Но он не хотел, чтобы Жанно это видел.
– Моя дорогая, мы вряд ли еще увидимся, – тихо произнес отец. – Патронов у нас мало, а когда закончится порох, начнется рукопашная, поэтому у нас нет шансов выйти отсюда победителями. Таким образом, я стою на пороге смерти. Простите мне, если я когда‑либо причинил вам зло.
– О Боже! – вскричала я, чувствуя, как истерические рыдания подступают к горлу.
– Ну, ступайте. Вам нужно торопиться, а я уже сказал все, что хотел.
Он легко подтолкнул нас к выходу.
Держа за руку Жанно, я вышла в полутемный коридор, освещенный факелами, и в это мгновение почти физически ощутила, как рвется последняя нить, связывавшая меня с прошлым.
– Мы увидим еще когда‑нибудь деда, мама? – спросил Жанно.
Я взглянула на малыша полными слез глазами.
– Конечно, мой ангел. Как же может быть иначе?
И мальчик поверил моим словам, как верил всегда.
Почти бегом мы спустились по лестнице, очутившись, таким образом, на первом этаже башни. Я отпустила руку Жанно и, шагнув вперед, попыталась на ощупь вставить ключ в замок. Железная дверь была толстая, пятнадцатидюймовая.
– Да посвети же мне, Мьетта, не стой как колода!
Мне некогда было думать о церемониях, я говорила почти грубо. Девушка медленно, явно не торопясь, подошла поближе и нехотя поднесла свечу к замку. Я быстро вставила ключ; дверь поддалась легче, чем можно было ожидать. Обернувшись, я позвала остальных, и уже было ступила на каменную лестницу, как Большой Пьер вежливо, но непреклонно оттеснил меня.
– Простите, ваше сиятельство, первым пойду я.
Он взял у Мьетты свечку и спустился вниз. Я видела только колеблющееся пламя свечи где‑то внизу. Испугавшись за детей, я крикнула:
– Остановитесь, Пьер, надо подождать остальных!
Огонек свечи послушно замер.
– Давайте я помогу вам, Жанно, будьте хорошим мальчиком, дайте мне руку, – услышала я ласковый голос Флоры де Кризанж.
Мой сын сердито вырвался.
– Я и сам могу спуститься, пустите меня!
– Но ведь ты еще совсем малыш, вдруг ты оступишься и упадешь? – уговаривала его графиня.
– Я вовсе не малыш, и дед всегда говорил, что я уже взрослый мальчик. А он ведь знает больше, чем вы!
Я почувствовала в голосе сына возмущение и гнев. Разговор прервался, и я услышала торопливые шаги.
– Жанно! – крикнула я.
– Я здесь, мама.
Голос сына звучал совсем близко, я уже отчетливо видела его белую рубашку. Он почти бежал.
– Осторожнее, Жанно! – крикнула я, чувствуя одновременно страх и гордость.
Теплые руки сына обхватили меня за шею, я крепко обняла его, облегченно вздыхая.
Флора де Кризанж любезно пояснила:
– Я говорила ему, чтобы он дал мне руку. Он у вас очень упрямый мальчик!
– Да, он может позаботиться о себе, – ответила я сдержанно. – Благодарю вас, мадам.
Высоко надо мной раздался звонкий голос Брике:
– Все, ваше сиятельство! Можно идти, я закрыл дверь.
– А где Маргарита, дети? Они вошли?
– Вошли, – проворчала горничная. – Шарло и Аврора со мной.
– И я тоже здесь, хоть вы про меня и не спрашиваете, – недовольно заметила Мьетта.
Я пошла вперед, не обращая внимания на ее недовольство. Жанно, еще недавно отвергнувший помощь графини де Кризанж, теперь послушно взялся рукой за пояс моего платья. Я была одета как бретонка: белый лиф, бумазейная юбка, суконный черный корсаж, на ногах – грубые кожаные башмаки.
Подземный ход из замка, скрывавшийся за железной дверью, выводил в естественную глубокую расщелину, которая одним концом упиралась в овраг, а другим – в опушку леса. Потайной выход даже не надо было замаскировывать, расщелина заросла такой непроницаемо густой зеленью и колючим кустарником, что незаметно проскользнуть в лес не составляло никакого труда.
Свежий воздух ошеломил нас. Мы так долго были в душной дымной атмосфере, пропахшей смолой и порохом, что глоток лесного воздуха заставил нас на мгновение остановиться. Было новолуние. Узкий серп луны неярким светом освещал лесную опушку. За деревьями замка не было видно, но частые приглушенные звуки выстрелов доносились и сюда. Шато‑Гонтье сражался…
Я тряхнула головой, пытаясь прогнать тягостное чувство, вызванное воспоминанием о разговоре с отцом.
– Мне страшно, – прошептала Аврора.
Я привлекла ее к себе, погладила волосы.
– Успокойся. Мы уже в безопасности.
– Они нас не догонят?
– Нет.
– Но этот лес – он такой ужасный. Я никогда не бывала ночью в лесу.
– Бывала, – заверила я ее, вспомнив ее прошлое. – И, кроме того, с нами Пьер. Ну, скажи на милость, кто может напасть на нас, если с нами такой охранник?
Брике, как призрак, возник из темноты.
– Идемте, ваше сиятельство. Остальные уже далеко.
Я оглянулась, не отстал ли Шарло. Он смирно шел рядом с Маргаритой. Вот поистине ребенок, от которого никогда не бывает неприятностей… Он никогда не жалуется и не шалит, он даже разговаривает мало. Всегда о чем‑то размышляет. Наверняка он станет ученым или аббатом.
– Хоть бы спели что‑нибудь! – в сердцах сказала Маргарита.
– В ушах звенит от тишины.
– Петь нельзя, нас могут услышать.
– Э‑э, какие еще дураки, кроме нас, бродят ночью по зарослям!
Аврора, словно чтобы преодолеть страх, едва слышно запела древнюю песню на бретонском наречии:
От пены влажный берег мой морской,
И синевы озер с их гладью тихой,
Очаг мой дымный, дом родимый мой,
И поле с медоносною гречихой…
Жанно, не зная слов, попытался присоединиться, и тогда Пьер грозно прикрикнул:
– Молчите, если не хотите попасть в руки синих!
Сам он шел молча, угрюмый и вооруженный до зубов.
– Почему вы так преданы принцу и так ненавидите синих? – спросила графиня де Кризанж.
Он ответил, по своему обыкновению, мрачно и глухо:
– Синие пришли на нашу землю, чтобы жечь посевы и отбирать скот. Они убили наших священников, они заставили женщин и детей босиком убегать в лес, когда еще пела зимняя малиновка. В Динане республика гильотинировала моих отца и мать и мою сестру Марту, а было ей всего шестнадцать лет. Наша война – это честная война; мы должны защищаться.
Пока мы пробирались через кустарник, я до крови поцарапала руки о колючки и изодрала крестьянскую юбку.
Целую ночь мы шли и шли через Пертрский лес, то пробираясь сквозь заросли, то освещенные серебристым светом луны, лившимся на опушки. Из Шато‑Гонтье мы захватили только корзину с провизией – хлеб, вино и сыр. Да еще немного вареного риса. У Флоры де Кризанж был пистолет, а у меня в потайном кармане – тысяча ливров бумажными ассигнациями.
На рассвете, когда небо стало немного светлеть, дети совершенно выбились из сил. Тогда Большой Пьер указал в ту сторону, где лес был не такой густой и деревья росли как будто реже.
– Там – конец Пертра. До утра мы еще успеем пройти деревню и войти в Онский лес.
Онский лес! Эти слова словно прибавили всем сил. Этот лес был конечным пунктом нашего путешествия. Там, в поселке мятежников Рю‑де‑Бо, рано или поздно должен появиться Лескюр и взять нас с собой, чтобы увезти в безопасное место, – например, за Луару, где синие нас не достанут.
Деревня, вернее, хутор Сент‑Уэн‑Туа был в нынешнее утро ничейным. Позавчера тут были республиканцы, сожгли два дома и гильотинировали нескольких жителей – так получилось, что через хутор провозили гильотину. Зачитав приказ комиссара Конвента Ребеля об объявлении некоторых мятежников вне закона, синий отряд двинулся дальше, вероятно, к Витре, где были сосредоточены значительные силы белых.
Все это я узнала от пожилой крестьянки, продавшей мне немного молока для детей. Хотя в целом настроение жителей здесь было вполне роялистским, мы опасались оставаться тут дольше, чем на несколько минут. Наш странный отряд, предводительствуемый Большим Пьером, в котором любой бы угадал вандейца, привлекал внимание. Мы двинулись дальше не задерживаясь.
Только к полудню, когда солнце стояло в зените, и жара даже в лесу стала невыносимой, мы добрели до Рю‑де‑Бо. Это была обыкновенная опушка, заросшая по краям можжевельником и кустами малины. Но Большой Пьер с серьезным видом подошел к подножию старого мощного дуба, сильно потянул торчавшую из земли корягу, и, к нашему удивлению, коряга потянула за собой целую плиту, замаскированную слоем дерна. Никто бы не смог догадаться, что под корягой – нора. Я знала об этих вандейских штучках, но на деле все было придумано так ловко, что оставалось лишь изумляться.
– Они очень сообразительны, эти крестьяне! – заметила графиня де Кризанж с улыбкой.
Даже сейчас, в простом крестьянском платье, она не потеряла привлекательности, а грубая ткань, казалось, лишь подчеркивала достоинства ее сложения. За все время пути она не жаловалась и мало разговаривала. Было похоже, что она сосредоточенно думает над чем‑то важным и неприятным, иногда в ее взгляде на меня очень отчетливо мелькала враждебность, и тогда мне становилось почти страшно. Я бы хотела поскорее расстаться с этой женщиной.
– За Бога и короля! – прокричал Большой Пьер, наклоняясь над норой.
В темной дыре показалась настороженная физиономия крестьянина, коротконосого и курчавого.
– Белые? – спросил он на бретонском наречии.
– Да. Мы пришли с миром. Примите нас.
– Вы от нашего сеньора Шато‑Гонтье?
– Конечно, – сказала я. – Я его дочь.
– Честь имею кланяться вам, ваше сиятельство.
Первым нырнул в дыру Большой Пьер, чтобы убедиться, что там все в порядке и нет никакого подвоха. Из темноты донесся его голос, сообщающий, что все спокойно, и тогда одного за другим мы спустили туда детей. За ними скользнула Мьетта, потом я и графиня де Кризанж. Маргарите спуск доставил больше всего неудобств. Последним вошел Брике, крайне заинтересованный подобным убежищем, но явно не желающий провести под землей слишком много времени.
Рю‑де‑Бо, почему‑то носивший громкое название поселка, был обыкновенной землянкой, огромной и прохладной. Узкий прорытый в земляной толще коридор уводил неведомо куда – наверное, это было придумано на случай бегства. В закрытом пространстве не было никакой мебели, и люди спали на грубых тюфяках, набитых соломой и положенных прямо на неровный пол. Воздух проникал сюда сквозь невидимые отверстия, но свечи зажигались лишь для того, чтобы не заблудиться впотьмах. Здесь было довольно просторно, хотя, кроме нас, тут пребывало еще человек двадцать. Это были крестьяне, бежавшие из деревень: тринадцать мужчин и несколько женщин. Некоторые из них кормили грудью младенцев. Вид у всех был изможденный, но мужчины держались уверенно. У них было много оружия и пороха; они поджидали в засаде малочисленные синие отряды и безжалостно расправлялись с ними. На счету их побед была перехваченная телега с гильотиной, которую везли в Доль, и четверо ее охранников, несколько республиканских курьеров, перевозивших депеши, и семь человек синих солдат, оставшихся в живых после боя с вандейским начальником Куртилье Батардом и намеревавшихся соединиться с гарнизоном Шатонефа.
Старуха‑крестьянка с растрепанными седыми волосами, небрежно прикрытыми грязным чепцом, помогла мне уложить детей на тюфяки. Мальчики, выбившиеся из сил, сразу уснули, а любопытная Аврора продолжала оглядываться по сторонам. Полагая, что мы должны поделиться с людьми, приютившими нас, своими съестными запасами, я рядом с их провизией поставила и нашу корзину. Из еды тут была только ключевая вода, много лука и хлеба, который приходилось рубить на куски топором.
– Через два часа господин маркиз де Лескюр должен быть здесь, – сообщил Большой Пьер.
Уставшая, я прилегла на тюфяк, чувствуя, что мне немного не по себе от присутствия Флоры де Кризанж. Она все время наблюдала за мной, словно хотела что‑то выяснить. Мне это совсем не нравилось. Я закрыла глаза и повернулась к ней спиной.
Сон сам пришел ко мне, хотя я и была порядком встревожена. Голова Шарло лежала на плече Авроры, голова Авроры на плече Жанно, а уж Жанно мирно спал на моем плече. Осторожно и нежно гладя его волосы, я подумала о том, что отдала бы все на свете, лишь бы этот ребенок оказался в безопасности. С этой мыслью и с надеждой, что Лескюр скоро появится, я и уснула.
Наступила ночь, а маркиза все не было. В землянке было прохладно и неуютно, а на поверхности тоскливо выли волки – их вой был слышен даже здесь. Это показалось мне недобрым знаком.
– Когда же мы выберемся из этого ада, Господи, царица небесная! – шептала Маргарита, то и дело крестясь.
– Такая ночевка не для моего ревматизма…
Когда забрезжил рассвет, предвещая жаркий и душный августовский день, я стала тревожиться. Оставаться здесь, в землянке, слишком долго было опасно. Край мог быть наводнен синими, и в этом случае нам очень трудно будет продвигаться на юг, к Луаре. Да еще без поддержки Лескюра… Если он так долго не появляется, вероятно, с ним что‑то случилось. Что‑то его задержало. Иначе бы он уже был здесь; ведь я знала, что он любит меня.
– Хочу есть! – заявила Аврора.
– И я, – подхватил Шарло.
– И я, – сказал Жанно.
Я велела Мьетте накормить детей. Самой мне есть не хотелось. Кроме того, в Рю‑де‑Бо мы провели почти сутки, и этот подземный мрак ужасно надоел мне. Это нездоровое место, нельзя находиться подолгу в такой темноте и сырости…
– Известно ли вам, где сейчас Лескюр? – спросила я, не выдержав.
Большой Пьер степенно ответил:
– Да уж совсем рядом, наверное, не дальше Эрэзри. Это в двух лье отсюда, а если идти по тайным тропкам, то и ближе.
– Почему же он задерживается?
– Всякие вещи бывают на войне. Я слыхал, в Эрэзри послали гарнизон Лонг‑Фэ, так, может быть, эти синие сволочи напали на господина маркиза. Но из этого ничего плохого выйти не может – он разобьет их в два счета.
Большой Пьер говорил по‑французски, а не на своем наречии, и я все легко понимала.
– Послушайте, – воскликнула я, охваченная внезапным желанием, – почему бы нам не отправиться в лес Эрэзри и не разыскать Лескюра? Пароль вам известен, место тоже. Мы могли бы оставить детей здесь, в Рю‑де‑Бо.
– Принц этого не приказывал, – отвечал вандеец.
– Обстоятельства изменились. Принц полагал, что Лескюр появится через два часа после нашего прихода. Мы должны сами искать его. Нам нельзя сидеть здесь, не зная даже, что происходит у нас над головой. Там, на поверхности, может быть, уже все изменилось!
– Я согласна с вами, – вмешалась Флора де Кризанж. – Большой Пьер, вы должны повиноваться дочери вашего сеньора.
Похоже было, что к ее мнению вандеец прислушался охотнее: возможно, потому, что она была старше меня, он считал ее более умной и опытной, чем я. Он неохотно поднялся с земляного пола.
– Мы пойдем с вами, – поспешно сказала графиня, тоже поднимаясь.
Я сама не понимала, как она все это так обернула, чтобы увязаться вместе с нами. Теперь уж не было никакой возможности убедить ее остаться. Кроме того, хотя мне не хотелось находиться рядом с графиней, я еще больше не хотела оставлять ее со своими детьми.
– Идите за мной и не разговаривайте, – приказал вандеец.
Мы выбрались из подземного ада на землю, почти ослепленные алым огнем рассвета. Несмотря на соседство Флоры, я ощущала необыкновенный прилив сил и была готова в поисках Лескюра пройти двадцать лье без передышки.
Оглушительно стрекотали сойки, изредка раздавалась гнусавая, но звонкая трель горихвостки. Хотя было около десяти часов утра, воздух становился даже здесь, в лесу, невыносимо душен. Лето 1793 года выдалось как никогда сухим и жарким. Обычно влажные, бретонские леса готовы были вспыхнуть пожарами, болота и озера наполовину пересохли.
Деревья становились все реже, уже была видна просека, залитая слепящим солнечным светом. От ходьбы по лесным зарослям юбка на мне была вся изорвана и запылена. По моим представлениям, мы были уже совсем близко к цели.
– Т‑с‑с! – вдруг прошипел Большой Пьер, со странным видом прижимая палец к губам.
Я видела, как он вытянул из‑за пояса пистолет.
Слух у бретонца всегда тоньше, чем у парижанина. Большой Пьер заподозрил что‑то тогда, когда мы еще ни о чем не догадывались. Он сделал повелительный знак рукой, и мы спрятались за его широкую спину. Потом стали продвигаться вперед осторожно, гуськом, один за другим. Бретонец ступал бесшумно, под его ногами не треснула ни одна ветка. Наготове он держал пистолет.
– Вероятно, это синие стоят лагерем, – проговорил он с ненавистью.
Его взгляд был устремлен далеко за просеку, туда, откуда донесся едва слышный шорох. Я только теперь поняла, что вызвало его подозрение. Птицы! Раньше они пели, а теперь умолкли, как бывало всегда, когда поблизости располагался большой отряд людей. А еще, вероятно, Пьер ощутил запах дыма от костра. Или просто, как оборотень, на расстоянии чуял человеческий запах.
Он снова сделал нам знак, призывая уйти в сторону, спрятаться на дне оврага, заросшего колючим орешником. Я повиновалась этому первая, полагая, что Пьеру лучше знать, что делать. Ветки орешника оцарапали мне руки. И тут прозвучал громкий звук, спутать который я не могла ни с чем.
Прозвучал выстрел.
Я в ужасе обернулась. Флора де Кризанж стояла на краю оврага, в ее поднятой руке дымился пистолет. В десяти шагах от нее лицом вниз лежал Большой Пьер, раскинув огромные руки в стороны. Пуля попала ему прямо в затылок.
Непонимающими глазами я смотрела то на него, то на графиню. Сомнений быть не могло. Это она застрелила его. Кроме нее некому. Но зачем?
– Что вы сделали? – прошептала я. Мне казалось, что я сплю и мне снится какой‑то нелепый кошмар.
Графиня повернула ко мне лицо, и меня поразило его бесстрастное спокойствие.
– Так нам будет легче объясняться, – произнесла она, и улыбка тронула ее губы.
Я молчала. Гибель Пьера, такая нелепая, так поразила меня, что я лишилась дара речи.
– Мы ведь знаем друг друга лучше, чем признавались, не правда ли, дитя мое? – певуче спросила она.
Потрясенная, я молча смотрела на нее.
– Пришло время открыть карты. Мы ведь соперницы, дорогая, и больше не нужно этого скрывать. Бедняга бретонец только помешал бы нашему разговору.
Она говорила так спокойно, почти благожелательно, что я пришла в ужас. Она только что убила человека и вела себя после этого так бесстрастно!
– Милая принцесса, вы попытались украсть у меня моего любовника, а я не люблю, когда меня обворовывают.
Сдавленным голосом я заставила себя произнести:
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Вы лжете. Все наши отношения постоянно были лживы. Вы проведали кое‑что обо мне и рылись в моих бумагах, ну а я все силы приложила для того, чтобы выяснить ваши намерения.
Опустив руку с пистолетом, Флора ласково продолжала:
– Сначала мне показалось, будто кто‑то проведал, что я одинаково исправно работаю и на белых, и на синих. Но никто меня не разоблачил, никто не арестовал меня, стало быть, дело было не в политике. Тогда я поняла, что речь идет о любви. Знаете, как только я вас увидела, у меня екнуло сердце. Я много слышала о белокурой аристократке, которая делит со мной Клавьера, я не знала только ее имени… Он слишком хорошо это скрывал. Ну а потом вы сами себя выдали. Вы даже имели глупость потерять свою булавку в моем шкафу.
Она со смехом добавила:
– Великолепная черноглазая блондинка!.. Она оказалась куда глупее, чем можно было ожидать.
И, не продолжая больше, она выхватила из кармана белый платок и замахала им в воздухе, отчаянно крича:
– Сюда! Сюда! Граждане республиканцы, сюда!
Я молча смотрела на нее. Что она делает? Должно быть, это ревность свела ее с ума. Она не понимает, что творит!
– Остановитесь, вы обезумели! – воскликнула я в отчаянии. – Вы зовете сюда наших врагов, они и вас арестуют!
– Не беспокойтесь за меня, – любезно ответила Флора. – Как же вы, однако, глупы! Вы даже не поняли того, что я вам сказала.
Я действительно тогда не поняла. Я была слишком ошеломлена, чтобы что‑то воспринимать. Я осознавала только то, что Пьер убит, а графиня – убийца.
– Вы хотите выдать меня синим? – прошептала я.
– Вы очень догадливы. Я выдам вас, да еще скажу, чья вы дочь. Они свяжут вас и выставят на глазах у вашего отца, и тогда он живо сдаст Шато‑Гонтье.
Отвернувшись от меня, она еще отчаяннее закричала, пытаясь, чтобы ее услышали и с такого расстояния:
– Во имя Республики! Граждане, сюда!
Я в ужасе закрыла лицо руками. Эта подлая графиня еще и предательница. О, если бы у меня был пистолет!..
Но пистолета не было, и я ничего не могла поделать. Драться я не умела, да и графиня, пожалуй, застрелила бы меня прежде, чем я смогла бы к ней прикоснуться. Мне оставалось только ждать и слушать ее крики, призывающие сюда врагов.
И тут словно горячая волна нахлынула на меня. Волна безумной, неосознанной радости… Каким‑то чудом мой слух уловил едва различимые звуки песни. Это был роялистский гимн. «Да здравствует Генрих IV!» Республиканцы никогда бы не стали петь ничего подобного…
– Это вовсе не синие! – пронзительно закричала я. – Это наши, белые, это отряд маркиза де Лескюра!
Я готова была рассмеяться безумным смехом, настолько нелепым становился теперь поступок графини. Она называла меня глупой, а сама сделала такое, что выглядела сейчас глупее меня. Убить Большого Пьера, а потом звать сюда белых!
Голос Флоры осекся. Графиня резко повернулась ко мне. Куда только девалось ее спокойствие.
– Ах, вот как! – выкрикнула она с яростью.
Лицо ее исказилось. Мне казалось, она вот‑вот зашипит, как разъяренная кобра, и я в страхе отступила на два шага назад.
– Вы думаете, вы победили меня? Меня, Флору де Кризанж! Ничего, мы поквитаемся с вами иначе.
Глядя на меня так пристально, словно хотела испепелить меня взглядом, Флора подняла пистолет. Рука у нее слегка вздрагивала от волнения и тяжести пистолета, но я ясно видела, что она целится мне в лицо. Она хочет меня изуродовать!
– В чем же моя вина? – прошептала я в ужасе, чувствуя, как ледяной страх схватывает все тело.
– В том, что Клавьер слишком увлекся прелестной белокурой аристократкой. Надо вылечить его от этой болезни.
Ее палец коснулся курка, а в глазах была такая ненависть и решимость, что поколебать их ничто было не в силах. Она все так же целилась мне в лицо, стремясь из какой‑то женской мстительности не только убить меня, но и изуродовать.
И тогда, ничего не сознавая, но повинуясь первобытному инстинкту самосохранения, я бросилась чуть влево, в заросли орешника.
Прогремел выстрел.
ГЛАВА ПЯТАЯ
РАЗГРОМ
С невероятным трудом я открыла глаза. Веки казались тяжелыми, как камень. Лицо незнакомого мужчины, курносого и бородатого, склонилось надо мной. Он крепко сжимал мое запястье, словно слушал пульс.
– Эге, моя красавица! Наконец‑то вы очнулись!
Вынырнув из беспамятства, как из смертельного сна, я ничего не помнила. Сильная боль пронзала грудь при дыхании, и я, не выдержав, застонала.
– Придется потерпеть, голубушка! Не так уж легко вы отделались.
– Я… я жива? – прошептала я через силу.
От этих произнесенных слов мне стало так больно, что я до крови прикусила губу. Я уже начала понимать, что я ранена. Сильная плотная повязка была наложена на грудь.
– Вам нельзя разговаривать. При таком ранении лучше все время молчать. А уж насчет того, живы ли вы, можете не сомневаться. Теперь уж вы не умрете. Пуля пробила вам грудь и вышла через лопатку. Надо сказать, вы потеряли много крови. Но теперь лихорадка прошла, и вы очнулись. Недели через две вы, пожалуй, сможете ходить.
Я мрачно, нахмурив брови, вспомнила, что же со мной произошло. Лес, Флора де Кризанж… Это она стреляла в меня, негодяйка!
– Сейчас, моя красавица, я позову к вам Лескюра. Он велел сразу известить, как только вы придете в себя.
Лескюр! Я была удивлена. Так, значит, это он обо мне позаботился? Я уже стала понимать, что нахожусь в лагере белых. Постелью мне служили носилки, а сверху я была укрыта одеялом – вероятно, меня била лихорадка. Но как долго я оставалась без сознания?
Я увидела маркиза. Взволнованный и встревоженный, он вошел в палатку, бросился ко мне, обеспокоенно склонился надо мной. Я сделала усилие и улыбнулась ему. Было так приятно сознавать, что кто‑то о тебе беспокоится.
– Любовь моя, я был в отчаянии. Вы не приходили в сознание четыре дня. Но этот Тюрпен – настоящий волшебник. Он поставит вас на ноги.
– Дети, – произнесла я одними губами.
– О, мы нашли их благодаря этому вашему мальчишке, Брике. Он увязался за вами, когда вы отправились искать меня. Он видел, как эта фурия убила Пьера и пыталась убить вас. С его помощью мы обнаружили вас, а потом я послал своих людей в Рю‑де‑Бо за детьми. Не бойтесь, с ними все в порядке. Просто им лучше не видать вас в таком состоянии.
Я молчала, глядя на него. Луи Мари нежно гладил мои волосы, и я подумала, что нет человека роднее и ближе для меня, чем он.
– Вы поправитесь, и довольно скоро. Тюрпен сказал, что останется только шрам величиной с булавочную головку.
Я вспомнила ту минуту, когда Флора де Кризанж с перекошенным от злобы лицом направила на меня дуло пистолета. Она хотела изуродовать мне лицо… Я снова ощутила ужас и едва удержалась от стона.
– Отец? – прошептала я вопросительно.
Лескюр опустил голову, его рука, гладившая мои волосы, замерла. Я поняла, что он не хочет меня расстраивать, но в то же время не в силах мне солгать.
– Его… его взяли в плен.
Это было почти то же, как если бы отец был убит. Плен для моего отца! Республиканцы ни за что не выпустят его из рук. Они называли его «Капетом Разбойников, владыкой Мана и всей Нормандии». И они не упустят случая отправить его на гильотину. Даже без суда… По декрету Конвента всякий мятежник должен быть казнен сразу после выяснения личности.
Ах, Боже мой! Ну почему вокруг творится сплошной кошмар?!
– Они увезли его в Ренн, но вряд ли им удалось добраться до места. По пути в Ренн идут непрерывные бои. Мы сейчас в Реннском лесу – слышите гул?
Я слышала какой‑то отдаленный шум и потрескивание.
– Там идет бой. Пюизэ разобьет их, у него перевес. А мы переместимся в сторону Майенна, там положение совсем плохо.
Сейчас я меньше всего способна была что‑либо воспринимать в расстановке сил белых и синих.
– Была целая лавина наших поражений. Теперь она немного остановлена.
Я знаком остановила его, показывая, что хочу узнать кое‑что иное. Он замолчал, внимательно глядя на меня.
– Флора, – произнесли мои губы.
Лескюр нахмурился.
– К сожалению, нам не удалось ее задержать. Она бежала. Если бы не это, она давно была бы расстреляна за свое преступление.
Меня словно оглушили. До сих пор я даже мысли не допускала, что эта гарпия смогла убежать. Как? Куда? Она же не знает бретонских лесов. Впрочем, зато она знает пароли и той, и другой стороны… Ее всюду будут принимать за свою. И мне снова будет угрожать опасность! Она так ненавидит меня, что ее месть как дамоклов меч будет постоянно висеть надо мной!
– Она бежала?!
Забыв о запрещении Тюрпена, я почти выкрикнула эти слова, резко приподнявшись на локте.
– Успокойтесь! – встревожено воскликнул Лескюр, удерживая меня. – Вам нельзя говорить так громко…
Я вспомнила об этом слишком поздно. От восклицания и резкого движения, словно раскаленная игла пронзила грудь. Кусая губы до крови, я упала навзничь. И тут к боли в груди добавился мучительный, невыносимый спазм внизу живота. Это было слишком для меня одной.
– О, – прошептала я, – о Боже, что это?
Я была готова снова лишиться чувств. Боль в груди утихла, зато странные спазмы следовали один за другим, то усиливаясь, то затихая. Я невольно прижала руки к животу, не понимая, что со мной происходит.
Лескюр выскочил из палатки. Я слышала, как он отчаянно зовет Тюрпена на помощь.
Боли стали глуше, но не прекратились. Теперь их можно было терпеть, и мой ужас понемногу проходил. И внезапно что‑то обжигающе‑горячее заструилось по моим ногам.