Когда я проснулась, был уже вечер. Дети сидели за столом и ели рисовую похлебку, наспех сваренную Маргаритой. Я слышала голос Мьетты, сердитый и раздраженный:
– Почему мы сидим в этом городе? Эти бретонцы теперь без маркиза ничего не смыслят. Лаваль никем не охраняется. И они еще называют это убежищем! Они даже не знают, что творится в округе. А я слышала, что целая армия Клебера движется сюда… То‑то мы попляшем, если синие нападут!
Я вынуждена была признать, что она говорит правду. Никакого командования в отряде больше не существовало, каждый делал, что хотел. Пожалуй, лучше было бы спрятаться в лесу, а не в Лавале. Но Лескюр, кажется, полагал, что Клебер разбит у Туфу.
Дверь распахнулась, и на пороге показался Брике. Его лицо сейчас было такое же, как и его малиновая куртка.
– Что произошло? – спросила я.
– Все кончено, ваше сиятельство. Он умер, умер!
– Лескюр умер?
– Да. Он передал вам вот это…
Брике явно стал честным малым, раз не присвоил то, что было передано мне. Я осторожно взяла у него вещь, отданную Лескюром. Это было кольцо тонкой работы с великолепным огромным сапфиром. Он передал мне его на память…
Я долго сидела за столом, уставившись в одну точку и перебирая в руках кольцо. Все было кончено, Луи Мари прожил больше, чем это возможно при таком ранении, но это была лишь отсрочка неизбежного. Судьба не стала ко мне милосерднее. Напротив, она поступила еще безжалостней и коварней: она подарила мне надежду, а потом вдребезги разбила ее.
– Да полно вам, голубушка! – воскликнула встревоженная Маргарита. – Вы меня не на шутку пугаете. Эдак и с ума сойти можно! Не сидите вы молча. Выпейте‑ка чаю…
Я порывисто поднялась и, задыхаясь от горя, бросилась в смежную комнату, крепко захлопнув за собой дверь. Мне надо побыть одной. Надо все осмыслить…
|
|
Я плакала целую ночь – плакала, как ребенок, с детским отчаянием. Плакала от того, что Лескюр погиб и что я осталась одна. Я не знала, что теперь буду делать. Отряд распался, да и у меня не было сил бродить по Бретани. Надо что‑то придумать. О Боже… что?
Синие ворвались в Лаваль неожиданно, одним стремительным ударом кавалерии опрокинув малочисленные защитные ряды белых.
– Бей и руби роялистских ублюдков!
– Покажем им санкюлотскую руку!
Это была опытная армия, вероятно, состоявшая из солдат Революции, переброшенных с восточного фронта. У них была сильная артиллерия, которую можно было бы использовать и против более укрепленного города, чем Лаваль.
Были прохладные сентябрьские сумерки. Я выбежала на крыльцо, встревоженная непрекращающейся стрельбой на улицах. И увидела Брике, перелезающего через забор; он мчался ко мне, отчаянно размахивая руками.
– Что случилось? – крикнула я.
– Синие, мадам! Скорее собирайтесь, надо уносить ноги!
– А где же отряд?
– Не знаю. Там такая неразбериха… Каждый бежит куда глаза глядят.
Я опрометью вернулась в дом.
– Маргарита, собирай вещи! Аврора, одевайся побыстрее! Ты уже взрослая, нечего ждать помощи! И ты, Шарло, тоже.
Я бросилась к Жанно – он был самый маленький, лихорадочно натянула на него крестьянскую парусиновую куртку, завязала шлейку на штанах. Боже, какая бедность…
– Обувайся в сабо, Жанно! Мы убегаем отсюда.
Маргарита быстро собрала в платок горшок с недоеденным вчера рисом и овощами, поставила флягу с сидром и завязала все это в узел. Я машинально проверила, на месте ли зашитое в кожаный мешочек кольцо. Я хотела сохранить эту память о Луи Мари, но мне по опыту было известно, что, когда бродишь по революционной Франции и скрываешься, драгоценность рано или поздно у тебя отбирают. А так, зашитое в мешочек, кольцо сойдет за ладанку или святые мощи.
|
|
– Я готова, мадам, – сообщила Маргарита.
– Быстро, быстро выходите!
Я полагала, что мы спустимся через садовую калитку к тихой лавальской улице, а там пойдем спокойным шагом, как обыкновенные беженцы. Сейчас их было полно в Бретани. Ведь у меня на лице не написано, что я аристократка и была в отряде Лескюра. В своем крестьянском платье я легко сойду за простую бретонку. О Маргарите можно сказать, что она моя мать, а Мьетта – сестра. Правда, у нас нет никаких документов…
Я не успела обдумать эту мысль. Дети, стуча тяжелыми деревянными башмаками, побежали вслед за Брике, он должен был провести их к калитке. Поддерживая под руку Маргариту и помогая ей нести узел, я тоже вышла из дома.
– Но где же Мьетта?
Оглядываясь, я остановилась, полагая, что она поспешит за нами. Ничего подобного… Ее вообще не было видно. Куда она пропала? Я решила вернуться в дом, проклиная эту уроженку Вандеи на чем свет стоит.
– Куда вы? – воскликнула Маргарита. Я повелительным жестом приказала ей идти вперед.
– Ступай туда, к детям! Вы подождете меня на улице. Я разыщу эту дурочку и вернусь к вам…
Чертыхаясь, я вбежала в дом, громко выкрикивая имя Мьетты. Никто не отзывался. Я проверила все комнаты, но никого не обнаружила. Может быть, она решила оставить нас? Это было бы к лучшему.
|
|
Я услышала какой‑то грохот на чердаке. Ну понятно – она там! Снова что‑то разыскивает. Это надо же, какая беспечность в такую минуту! С лихорадочной поспешностью, рискуя сорваться вниз, я принялась взбираться по лестнице на чердак.
В носу у меня защекотало от пыли. Я увидела Мьетту, перебиравшую какие‑то вещи. Она явно взломала старый сундук и теперь искала, чем бы поживиться.
– Ты что, не слышала, что происходит? – крикнула я в бешенстве.
Она блеснула серыми глазами и, засунув в мешок то, что ей приглянулось, поднялась.
– Слышала! А что, прикажете уйти отсюда без ничего?
– Это не твое добро, ты не смеешь его трогать!
– Расскажите это своей маме! Если оно не мое, то и ничье. Зачем ему даром‑то пропадать?
– Ты намерена уходить? – спросила я в крайней ярости. Следом за мной она спустилась по лестнице. Я направилась к выходу, в мыслях дав себе слово как можно скорее расстаться с этой девицей. Будь она неладна! И вообще, какого дьявола я за ней возвращалась?
Шум раздался на крыльце, и дверь распахнулась. Солдаты с окровавленными саблями ворвались в дом. Я узнала синих, и мороз пробежал у меня по коже. Как давно я не видела их вот так, в двух шагах от себя…
Разгоряченный бойней, солдат замахнулся на меня саблей. Это была своего рода инерция, невозможность остановиться. Я отпрянула в сторону и схватила его за рукав.
– Мы же женщины! Неужели вы убиваете женщин?!
Он непонимающе уставился на меня. Мало‑помалу взор его прояснился. Я знала, что с этими людьми можно говорить. Это солдаты, а не санкюлоты, у них есть какой‑то кодекс солдатской чести. Хотя, может быть, это только иллюзии…
– Опусти саблю, Морис! – вмешался другой синий. – Это бабы, с ними надо иначе разбираться. Что вы тут делаете?
– Мы тут живем, – сказала я первое, что пришло в голову.
Один из синих ступил вперед. Он был потный, грязный, небритый, весь заляпанный кровью, и смотрел на меня с ненавистью.
– Эге, живете! Врешь ты все. Я здешний, я жил в Лавале. Это дом гражданина Дену, честного патриота. Куда вы его дели?
– Ясно! – заявил Морис. – Это обыкновенные мародерки.
– Вовсе нет, – запротестовала я, – мы…
– Ла Жасент, лампу сюда! Мы их обыщем!
Приказание было исполнено в одну секунду. Грязные руки ощупали – причем довольствуясь не только обыском – меня с ног до головы, так, что я почувствовала себя выставленной на продажу рабыней. У меня ничего не нашли, зато, когда очередь дошла до Мьетты, из ее мешка так и посыпались всякие безделушки: какая‑то старая табакерка, позолоченный амур, показавшийся, видимо, ей чем‑то ценным, саше и коробка пудры… А потом связка дешевых медных колец.
– Мародерка, сволочь!
Добавив к этому непечатную брань, Морис не долго думая отвесил Мьетте оплеуху.
– Что здесь происходит?
В дом вошел военный в форме капитана, и солдаты отдали ему честь.
– Мы задержали мародерок, гражданин капитан.
– Нет, – возразила я яростно, – вы задержали только ее, а не меня! У меня вы ничего не нашли.
– Так‑то оно так, – сказал Морис, почесав затылок. – Она говорит правду, гражданин капитан, у нее все чисто, ничего краденого.
И тут вмешалась Мьетта. Вне себя от страха, она затараторила быстро и бессвязно:
– Не верьте ей, не верьте, гражданин капитан! Раз она со мной была, стало быть, она моя сообщница. Это она меня подговорила украсть чужое… В этом я хоть на святом распятии присягну. Я девушка добрая, по глупости согласилась. Это она во всем виновата, а теперь отпирается!
– Молчать! – грубо приказал капитан. – Вы обе достаточно подозрительны. Нет у меня времени с вами разбираться. Ла Жасент!
– Я здесь, мой капитан!
– Отведи этих девок и запри в сарае. Позже, когда дел поубавится, мы с ними разберемся. Может, они шпионки. Это еще надо проверить.
Я была готова выцарапать Мьетте глаза, вцепиться в волосы, убить ее на месте. Никогда еще у меня не появлялось столь непреодолимого кровожадного чувства, желания зарезать, задушить, застрелить. Бросив на Мьетту взгляд, не предвещавший ей ничего хорошего, я пошла вперед, решив быть послушной, чтобы меня не связали. В конце концов, правда останется правдой: у меня не нашли ничего краденого. Доказательств, что я шпионила, также нет. Они не могут задержать меня надолго…
Во дворе к капитану бросилась, заливаясь слезами, Маргарита.
– Отпустите ее, гражданин, Христом Богом вас прошу! Ну, какая из нее преступница? Вы только взгляните на нее! Это же просто ангел. Она в жизни никому зла не делала… Заберите только эту стерву, Мьетту, она во всем виновата…
– Уберите эту старую ведьму! – приказал капитан. – Я смотрю, тут у них целое гнездо! Все эти вопли мне страх как надоели…
Ла Жасент с ружьем наперевес провел нас по улице к казармам. Мы пересекли широкий двор, миновали конюшни и кордегардию. Солдат втолкнул нас в сарай и запер дверь.
Дрожа от бешенства, я села на связку прелой соломы. Надо успокоиться, надо поскорее успокоиться, твердила я себе, иначе я наделаю глупостей. Но рядом сидела Мьетта, и это изрядно мешало трезвому размышлению.
– Какая же ты дрянь и сволочь, – сказала я, не скрывая ярости, клокотавшей в голосе. – Сукина дочь! Воровка ты дерьмовая, тебя мало повесить за то, что ты сделала!
Меня душила злость. Из‑за этой стервы я вернулась в дом – вернулась, чтобы быть арестованной. А она еще и оговорила меня перед капитаном!
– Вы меня своей бранью не донимайте, – огрызнулась она. – Вы что, думали, я одна захочу тут сидеть? В компании оно веселее.
Внутри у меня все похолодело. Она ввязала меня в это дело, чтобы ей было веселее! А у меня там дети. Что они будут делать одни в этом захваченном синими городе? Господи, да ведь им даже переночевать негде.
На миг мне показалось, что я не смогу дальше жить, если не убью эту девку. Существование нас двоих в этом сарае совершенно невозможно. И такая холодная, тяжелая ярость завладела мной, что, не в силах больше сдерживаться, я рывком поднялась с соломы, разъяренно бросилась к Мьетте и, прежде чем она успела опомниться, кулаком ударила ее по лицу.
Вскрикнув, она попыталась увернуться, но я, с какой‑то дикой интуитивной мстительностью угадав ее движение, бросилась за ней и снова ударила по лицу. В меня словно дьявол вселился, я не способна была контролировать себя. Я видела, как у нее из носа побежала кровь – по щеке, по шее, прямо на лиф, но ярость моя не уменьшилась. В эту минуту я действительно готова была убить эту дрянь.
– Ну что, мерзавка, теперь тебе весело? Подожди, сейчас будет еще веселее, – яростным шепотом пообещала я, чувствуя, как мною все сильнее овладевает бешенство. Я находилась в состоянии какого‑то невероятного аффекта.
Угадав, что я вне себя, и, видимо, испугавшись выражения моего лица, Мьетта вырвалась и, не переставая вопить, отбежала к двери.
– Что я такое вам сделала, не пойму! – прокричала она мне. – Если уж на то пошло, то обижаться я должна! Да, я! Где, интересно, то изумрудное колье, что вы мне пообещали за мои услуги?! Где оно?
– Что?
Я не верила своим ушам. Она еще и обвиняет меня после того, что натворила! Лицо у меня стало совсем белым. Прикусив губу, я медленно пошла к ней.
– Ну, погоди, дрянь, сейчас я тебе покажу изумрудное колье. И колье, и еще кое‑что…
В ответ Мьетта истошно завизжала, прижимаясь к двери.
– Не подходите ко мне! Не подходите, а не то я позову солдат и расскажу им, кто вы такая на самом деле!
– Попробуй только. Отправишься на гильотину вместе со мной, ты, невинный голубок!
Не слушая меня, Мьетта визжала не переставая, как свинья на бойне:
– Эй, сюда! Сюда! Скорее, на помощь!
– Замолчишь ты или нет?! – Я схватила ее за платье и попыталась оттянуть от двери. Ткань треснула и поползла с плеча.
– Ой, убивают! – раздался новый вопль Мьетты.
Солдаты во дворе, разумеется, ее услышали. Задребезжал открываемый замок, и дверь распахнулась. Поток лучей заходящего солнца хлынул в темные внутренности сарая.
– Ба, да наши суки, кажется, сцепились!
Этими словами нас приветствовал один из четверых, заглянувших в сарай. Их вид не предвещал ни мне, ни Мьетте ничего хорошего, но она этого словно не понимала.
– Граждане! Спасите меня! – кричала она так же громко, как торговка на базаре. – Эта сумасшедшая убьет меня.
– Заткнись, шлюха! – не слишком любезно оборвал ее один из солдат. Мьетта послушно умолкла. – Ну, что здесь происходит?
– Да и так ясно, Жосслен, что тут спрашивать, – самоуверенно и хрипло ответил полупьяный синий, стоявший ближе ко мне. Его мундир был расстегнут, и сквозь дыру в грязной рубашке проглядывала грудь, поросшая черными волосами. – Подрались бабы.
– Поглядите‑ка на эту красотку! – добавил усатый солдат, пальцем указывая на Мьетту.
Она действительно выглядела весьма жалко: под глазом синяк, лицо в крови, платье на плече изодрано и тоже испачкано кровью.
– Из‑за чего драка вышла, девки? – спросил тот, кого называли Жоссленом.
– Да уж не знаю, гражданин, – вновь затараторила Мьетта, воспользовавшись тем, что ей позволено было открыть рот. – Я ее не трогала, сидела себе тихо‑мирно. Может, ей в голову что‑то стукнуло, а может, она просто больная, сумасшедшая от рождения. Если бы вы не пришли, она бы меня убила.
– А ты что скажешь? – обратился Жосслен ко мне.
От него несло потом и перегаром, и я брезгливо отвернулась.
– О, да это еще штучка с характером!
Грязными пальцами он схватил меня за подбородок и насильно повернул мое лицо в свою сторону:
– Не смей отворачиваться, белая дрянь, когда с тобой разговаривает солдат революционной армии!
Глазами, полными ненависти и отвращения, я смотрела на этого грязного потного субъекта, именующего себя солдатом революционной армии, и ничего не отвечала. Самым унизительным для меня сейчас было бы разговаривать с этим сбродом.
– Молчишь? Ну молчи. После ужина мы навестим тебя, научим быть поразговорчивее.
Он с силой оттолкнул меня и направился к выходу.
– Пошли, ребята! Придем после ужина, развлечемся.
– До вечера, бабы, – бросил блондин и последовал за Жоссленом.
– А я, как же я? – закричала Мьетта.
Жосслен обернулся и грубо приказал:
– Возьмите эту стерву, ребята. Заприте в соседнем сарае.
…Темнело. Сквозь щели в двери уже не пробивался солнечный свет. Воздух становился прохладнее – как‑никак, шел уже сентябрь… Забившись в самый угол, сидя на охапке прелой соломы, я наблюдала, как угасает день. Влажный сумеречный воздух казался голубым, со двора ветер доносил запахи подгоревшей каши.
Внутренне я вся была напряжена. Усталость и страх давно бы сломили меня, если бы не этот странный внутренний стержень, заставлявший меня высоко держать голову. Я не могла ни уснуть, ни забыться. Я слишком хорошо помнила слова того негодяя, его обещание вернуться после ужина, и слишком хорошо знала, что грязная солдатня вернее всего исполняет именно эти обещания.
Когда они приходили, они уже были пьяны. Можно представить, до какой кондиции они довели себя сейчас. Я уже раскаивалась, что так неистово набросилась на Мьетту, довела ее до ужаса. Она, конечно, большая мерзавка, но лучше бы она молчала и не поднимала крик. Тогда солдаты, может быть, оставили бы нас в покое.
Силы у меня были на пределе. Больше всего на свете мне хотелось уткнуться лицом в колени и расплакаться – громко, отчаянно, чтобы ощутить облегчение. Разве можно все время подавлять и скрывать тревогу и ужас, терзающие меня? От этого можно сойти с ума, помешаться!
Шум раздался возле двери, скрипнул замок. Словно какая‑то пружина подбросила меня – так быстро я вскочила на ноги, лихорадочным взглядом следя за дверью.
– Вижу, ты дожидалась нас, шлюха!
На пороге стояли Жосслен и двое солдат, которые раньше явились на крики Мьетты. Не было только четвертого, совсем молодого юноши, – уж не знаю, почему; может быть, ему было стыдно. Вид у всех троих был отвратительный: мундиры нараспашку, рубашки грязные, ремни полураспущены… И этот противный запах пота, дешевого вина и давно не мытого тела!
– Что вам надо? – процедила я сквозь зубы, не скрывая своего отвращения.
– Чтобы ты стала чуть‑чуть полюбезнее, стерва!
В несколько шагов Жосслен преодолел разделявшее нас пространство и, схватив горячими руками меня за плечи, рванул к себе так неистово, что у меня на мгновение потемнело в глазах. Невыносимо противные губы прилипли к моему рту, отвратительные грязные руки шарили по телу. Дурнота прихлынула к моему горлу, меня вот‑вот должно было стошнить. Нет ничего на свете, что было бы хуже этого, ничего… От ужаса, гнева и брезгливости у меня помутился рассудок, а этот кошмар все не кончался, и тяжелые запахи пота и табака душили меня. Изо всех сил я вцепилась ногтями в эту мерзкую физиономию, прижимавшуюся ко мне все сильнее. Я слышала смех солдат и почти физически ощущала, как мои ногти оставляют на коже этого негодяя кровавые борозды. Он резко оттолкнул меня, лицо его было перекошено от бешенства.
– Мерзкий индюк, мужик, деревенщина! – закричала я так пронзительно, что у меня самой зазвенело в ушах.
– Ах, вот ты как, сука?!
Мне было ясно, что мне придется поплатиться за то, что я – посмела сделать. Я оказалась еще и виновата. Ко мне приставали, и теперь я сука только потому, что защищалась!
– Мы тебе сейчас устроим!
Он осыпал меня такими грязными нецензурными ругательствами, каких я даже раньше не слыхивала.
– Похоже, тебя только трое и могут урезонить! Эй, Поль, Жан Луи! Давайте сюда, будем действовать по очереди!
Я забилась в самый угол, но за мной никто не пошел, никто не попытался удержать, на меня попросту не обращали внимания. Все трое прекрасно понимали, что я убежать не могу, что я всегда буду под рукой.
– Ну, идите же! Поможете мне. Эта дрянь способна кому угодно глаза выцарапать.
Поль и Жан Луи, потоптавшись, поспешили на его зов. Меня словно окатила ледяная волна. Я прекрасно понимала, что со мной будет; ненависть, отвращение и ужас охватили меня.
Все это было как в кошмарном сне. Страх так парализовал меня, что я даже не способна была сопротивляться. Железные пальцы обхватили мои запястья, опрокинули на солому, прижали к земле; потом те же руки обхватили мои лодыжки и, как я ни старалась держать колени вместе, легко разомкнули мои ноги. Я оказалась в положении распятого, пригвожденного к земле грязными руками солдатни. Я не слышала уже ни хохота, ни сальных насмешек, я чувствовала только, как эти мерзавцы, путаясь в застежках, срывают с меня одежду, добираясь до нижнего белья. От ужаса спазмы сжали мне горло; меня стошнило, и я на миг потеряла сознание.
Увесистая пощечина привела меня в чувство. Я видела, как Жосслен, склонившись надо мной, самым бесстыдным жестом расстегивает свои кюлоты. Его мерзкая морда рыжего кабана показалась мне в это мгновение воплощением всего безобразия самого Сатаны.
– Что здесь происходит, черт бы вас побрал?!
Как в тумане, я увидела вошедшего в сарай незнакомого мне синего. Это был здоровенный парень, косая сажень в плечах, и кулаки у него были такие, что, казалось, ими он может оглушить быка.
– На карауле никого нет, в кордегардии тоже! Вы что, все продались белым? Я пошлю вас на гауптвахту, ублюдки!
Руки, державшие меня, разжались. Потрясенная, я лишь машинально оправила платье, не веря, что еще живу. Этот здоровяк, вероятно, был унтер‑офицером и командовал мерзавцами, которые хотели меня изнасиловать. О, наверное, есть Бог на свете, если он пришел сюда.
– Валяйте, сержант, ругайте нас, – хрипло ответил Жосслен, подымаясь. – Да только вы прервали чудесную забаву. Желаете присоединиться? У этой девчонки все на месте, и кожа прямо как лепесток.
– Проваливай отсюда на пост! – обрушился на него сержант. – Убирайтесь все, иначе я напишу на вас рапорт капитану!
Солдаты побрели к выходу. Было видно, что ничего, кроме ненависти, они сейчас к сержанту не испытывают. Обернувшись, Жосслен хрипло и едко произнес:
– Когда закончите, сержант, уж потрудитесь нас позвать!
– Ты договоришься когда‑нибудь до трибунала, идиот! Ко мне вернулись чувства и способность соображать.
Этот сержант так неистово орал на своих подчиненных, называл их ублюдками и осыпал такой бранью, что каждое его ругательство действовало на меня словно бальзам. У меня самой на языке вертелось столько ругательств, что я насилу сдерживалась, – не потому что боялась обидеть своих мучителей, а потому что горло мне до сих пор сжимали спазмы. Адский кошмар закончился; нужно было время, чтобы в это поверить.
Я, кажется, даже не сразу заметила, как склонился надо мной сержант. Он посветил мне в лицо фонарем, а потом, поставив фонарь на землю, схватил за плечи и сильно встряхнул.
– Эй, красотка! Пора прийти в себя. Здесь не пансионат, а армия, тут не принято падать в обморок.
– Я не в обмороке, – произнесла я почти резко. – И, пожалуйста, не хватайте меня за плечи!
Его лицо, освещенное тусклым светом фонаря, было бы красивым, если бы он как следует побрился. Он был жгучий брюнет с такой смуглой кожей и черными глазами, какие во Франции бывают только у уроженцев Юга. У меня почему‑то екнуло сердце. Сержант говорил с акцентом; но из‑за волнения я не могла разобрать, что именно это за акцент. Кто он – гасконец? Беарнец? Может быть, он из Прованса или Лангедока? Впрочем, какая разница! Я определенно схожу с ума, если меня интересуют такие вещи.
– Э‑э, да ты недотрога! Предупреждаю, здесь это мало кому понравится, да и мне в том числе.
Эта фраза меня насторожила. Где‑то в подсознании у меня уже возникло убеждение, что я зря считала этого здоровяка благородным ангелом‑спасителем.
– Не будь такой ледышкой, детка. В твоем положении это ни к чему. Ты же видишь, желающих поразвлечься с тобой тут пруд пруди. Если бы ты так не хмурилась, они бы тоже вели себя более любезно.
– Что вам нужно? – прямо и враждебно спросила я.
– Да того же самого, что и им, черт побери!
Расширенными от гнева и жестокого разочарования глазами я в упор смотрела на сержанта. Как об этом сказала бы Маргарита? Из огня да в полымя! Я снова подумала об его акценте и снова одернула себя за такие нелепые мысли.
– Похоже, крошка, до тебя мои слова еще не дошли. Послушай‑ка…
Он попытался взять меня за руку, но я вырвала ее с такой брезгливостью, что он нахмурился.
– Да ты настоящий дракон, да? Свирепая, как дикая кошка! Не мудрено, что мои ребята так разъярились, ты кого угодно выведешь из себя.
Оцепенение прошло, и я почувствовала, как во мне горячей волной поднимается ярость. Нет, какой негодяй… И еще минуту назад я испытывала к этому подонку почти благодарность!
– Послушай, красавица. – Сержант, казалось, изменил тон и заговорил мягче. – Я вовсе не таков, как они, так что не гляди на меня так зло. Я тебе кое‑что предложу взамен.
– Взамен? – переспросила я. – Взамен за что?
– Черт побери, за веселую ночку, разумеется!
Кровь отхлынула у меня от лица.
– Проваливай отсюда, ты, индюк! Если ты останешься и посмеешь меня тронуть, я разукрашу тебе физиономию так, что и через три месяца не заживет!
В бешенстве я уже хотела угрожающе показать ему свои ногти, но он только расхохотался в ответ, и я принуждена была умолкнуть.
– Ты девица с перцем, это я вижу. Не беспокойся. Если ты меня прогонишь, я просто позову сюда тех ребят. Позову всех троих. Зачем мне мешать их забаве? Они хорошие солдаты, надо же им когда‑то отдохнуть.
Я прокусила губу почти до крови. До меня наконец дошло, что выхода у меня нет. Он видел, что я все поняла, и снова заговорил почти ласково, правда, с некоторым оттенком насмешливости:
– Ну послушай же меня. Я пятую неделю ни одной женщины не видел. Per Bacco![5]Ты этого понять не можешь. Ну, так вот, если ты будешь вести себя хорошо, я обещаю тебе держать тех парней на расстоянии. Они к тебе больше и не приблизятся. Как тебе нравятся мои условия? По‑моему, раз уж ты такая добродетельная, лучше согласиться на одного сержанта, чем на нескольких солдат.
Он ввернул в свою речь итальянское ругательство, и сердце у меня снова екнуло. Потом я осознала, что он говорил и что предлагал. Надо крикнуть ему, что он мерзавец, что я никогда не пойду на такое, что не соглашусь на его гнусные условия… Но я молчала, слишком хорошо зная, что произойдет в случае моего отказа. Жосслен со своей свитой еще был там, во дворе.
– Ну, что так долго молчишь, красотка?
От бессильного гнева я сжала зубы. В горле у меня стоял комок, щеки горели. Не глядя на сержанта, я молча кивнула.
– Да только уговор, не кривляться и не строить из себя мученицу. Я этого терпеть не могу. И я не собираюсь тебя насиловать…
– Что тебе нужно?! – не выдержав, крикнула я.
Меня захлестнуло яростное возмущение. Он что, предполагает, что я буду изощряться, чтобы ублажить его? Да у меня внутри все переворачивается от отвращения!
– Только не надо дергаться и скрежетать зубами, красотка! Все, что от тебя требуется, – это позволить мне сделать свое дело. Мне показалось, ты согласна?
Мое молчание было ему ответом. Сержант потянулся ко мне, медленно опрокидывая на солому, а я даже не имела права на сопротивление. Мы заключили сделку… Черт возьми, какая мерзость! Содрогаясь от отвращения, я чувствовала его прикосновения к моей коже. Он пытался не проявлять грубости и не причинять мне боли, но именно это было для меня всего невыносимее. Лучше бы все кончилось побыстрее, и я осталась одна.
А вдруг он меня обманет? Подобные ему негодяи способны на что угодно. Мне тоже следует быть похитрее… Я спокойно лежала, ожидая, пока он возбудится до такой степени, когда торговаться ему труднее всего. Я помнила слова легкомысленной Изабеллы де Шатенуа, облетевшие весь Версаль: «Мужчины смягчаются тогда, когда твердеют». Я подождала, пока его руки от моей груди скользнут к бедрам, поднимут юбку, добираясь до того, что ему нужно больше всего… Именно в этот момент я с силой его оттолкнула.
– Эй, не так быстро! Мы еще не все обсудили.
Когда он наваливался на меня, по прикосновению его напряженной мужской плоти я поняла, что он полностью готов, и выбрала подходящую минуту. Удивленный и рассерженный, он взглянул на меня.
– Что еще такое?
– Поклянись мне в том, что ты обещал.
Я полагала, он из деревни, стало быть, суеверен и не сможет нарушить клятву, – если, конечно, она будет достаточно сильной. Наши глаза встретились. Что‑то смутно‑знакомое уловила я в его черных глазах… Господи, неужели мы уже встречались? Нет, такого не может быть. И все же я убеждалась, что в облике сержанта есть что‑то близкое мне. А этот акцент? Он до ужаса мне знаком!
– В чем я должен поклясться?
– В том, что не позволишь своим солдатам приставать ко мне.
Не колеблясь ни секунды, он решительно произнес:
– Клянусь землей, на которой я родился, клянусь могилой моей матери, клянусь честью моих предков, я сделаю так, как обещал.
Что он сказал? Мне показалось, что я слышу что‑то знакомое‑знакомое, но полузабытое, стершееся за много лет… Он поклялся землей, могилой матери и честью предков. Да это же самая обычная тосканская клятва! Так клялись там, в моей деревне на берегу Лигурийского моря! Недаром мне и акцент этого сержанта показался знакомым. Неужели он мой земляк?
Его рука коснулась моих плеч.
– Надеюсь, это все?
Я открыла рот, чтобы ответить, но со двора донесся шум, и кто‑то громко крикнул:
– Эй, Риджи! Привезли мятежников, где разместить?
Сержант недовольно поднялся, распахнул дверь и грубо крикнул в ответ:
– Обратитесь к Жосслену, он все устроит. Не приставайте ко мне больше, черт побери!
Я почувствовала, что глупею. Уж не послышалось ли мне? Какую фамилию я слышала, – Риджи? Именно Риджи? Он вернулся, снова оказался рядом.
– Это тебя называли Риджи? – спросила я почти тупо.
– Меня, – недовольно и поспешно подтвердил он, явно раздраженный. – Уж не поторопиться ли нам? Хватит пустой болтовни, я хочу поскорее получить свое. Ну, давай! Надеюсь, нам больше никто не помешает.