Торак опустился на колени и, положив руку на одну из белых лап мертвого волка, прошептал:
– Ступай с миром. Отыщи Самое Первое Дерево, и пусть тебе вечно сопутствует удача, когда ты станешь охотиться в сени его ветвей!
Рядом с мертвым волком на земле виднелись следы: они были более округлыми, чем у волков, и оставили их явно куда более мохнатые лапы.
Рысь!
Торак тут же поднялся, настороженно озираясь.
Но, разумеется, никого не увидел. Должно быть, как раз он‑то и спугнул эту рысь.
Но вот что странно: рыси не нападают на взрослых волков. Они охотятся в основном на зайцев и белок; волчат, впрочем, тоже могут придушить, если им удается до них добраться. Та рысь, должно быть, тоже явилась за волчатами, а волк‑нянька бросился их защищать…
Поскуливанье в глубине логова подсказывало Тораку, что волк отстоял своих подопечных. И он, сунув нож в ножны, полез в нору.
Дыра в норе была достаточно широка, чтобы он мог туда пролезть. Когда Торак вдохнул землистый запах волчьего логова, он словно снова вернулся в раннее детство. Ведь отец отдал его на воспитание волкам новорожденным младенцем. Он помнил своих молочных братьев‑волчат, которые, попискивая, собирались возле него; помнил, как мать‑волчица согревала его своим дыханием, как она носом подталкивала его к своим сосцам, предлагая поесть. Помнил, как зарывался в ее густую шерсть, помнил насыщенный вкус ее теплого молока…
Тораку казалось, что, нырнув в эту нору, он снова оказался там, где родился. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел, что пещера довольно велика – примерно с жилище племени Ворона, только повыше, чтобы взрослый волк мог в нем не только стоять, но и подняться на задние лапы. В глубине он заметил блеск глаз: волчата! Один серый лохматый комок шарахнулся в сторону, подальше от Торака.
Торак тоненько поскулил, желая успокоить и подбодрить малышей, но те были до смерти напуганы. Какой‑то чужак влез к ним в нору! И только что в страшной схватке погиб один из их родственников!
Торак, решив больше не пугать волчат, задом выбрался из логова. И сразу заметил, как от убитого волка метнулась в сторону какая‑то тень.
– Убирайся отсюда! – крикнул он, размахивая руками, и так закашлялся, что даже пополам согнулся.
Рысь прыгнула на дерево и сидела там, раздраженно виляя хвостом.
С ножом в руке Торак остался возле мертвого волка под прикрытием валуна, охраняя вход в нору. Он решил, что не уйдет отсюда, пока не вернется стая.
Его, правда, удивляло, что рысь так и не уходила. Даже появление человека не испугало ее. А ведь рыси очень редко нападают на людей, да и во время охоты на более крупную дичь выбирают самых молодых или самых слабых животных.
На него снова напал мучительный кашель. Когда приступ миновал, Торак почувствовал, что весь покрыт испариной. Дыхание вырывалось у него из горла с таким звуком, словно он шуршал сухой листвой.
И тут до него дошло: рысь поняла, что он болен! Она услышала его болезнь – по этому кашлю, по его хриплому голосу; она почуяла запах болезни на его коже.
И он стал для нее такой же доступной добычей, как и эти волчата.
Глава двадцать четвертая
Рысь беззвучно упала с ветки на землю и стала подкрадываться к нему.
Торак попытался завыть и позвать на помощь Волка, но распухшее горло исторгало лишь хриплое бурчание.
Ночь была теплая; от зверски растерзанного волка‑няньки исходила такая вонь, что Торака затошнило. Труп лежал так близко, что его можно было коснуться рукой.
Зря он оставил его у самого входа в нору. Надо было оттащить подальше, чтобы рысь могла спокойно поесть. Пусть забирает себе мертвого, но оставит в покое живых!
А теперь, пока он станет отволакивать в сторону волчью тушу, рысь вполне успеет добраться до волчат. Представив себе, как маленькие души волчьих детенышей бродят возле логова, пытаясь разбудить свои мертвые тела, Торак остался на своем посту и лишь крепче сжал в руке нож.
Сзади послышался шорох. Торак резко обернулся. И ничего не увидел. Только темный валун по‑прежнему возвышался с ним рядом. А ведь рыси умеют великолепно лазить по любым возвышенностям, они и на добычу свою обычно прыгают сверху…
Жаль, что он не захватил с собой топор! Ну зачем он оставил его в шалаше?! Как вообще можно было идти ночью в Лес без еды, без трутницы, без топора?..
Да, и трута у него тоже нет…
Огонь бы отпугнул рысь. Надо было прихватить с собой хотя бы один березовый гриб‑чагу, когда она ему в Лесу попалась! Нет, тот, прежний Торак – каким он был до своего безумия – никогда бы не совершил подобной ошибки!
Новый приступ кашля сдавил ему горло. Он кашлял так долго, что у него даже ребра заболели, а перед глазами от слабости замелькали какие‑то черные кляксы.
Рысь сидела в тени, довольно близко, но все же на недосягаемом расстоянии. Торак видел, как равнодушно поблескивают ее серебристые глаза, чувствовал ее противный кошачий запах.
И тут случилось нечто такое, отчего у него сразу похолодело под ложечкой. У выхода из норы, прямо перед носом у затаившейся рыси, появились две мохнатые мордочки.
Торак резко повернулся к волчатам и коротко пролаял: «Уфф! Опасность!»
Мордочки снова скрылись в норе.
Рысь заметила его движение, теперь она смотрела только на него.
– Сюда! Сюда! – воскликнул Торак, стараясь отвлечь рысь от волчьего логова.
Продолжая что‑то кричать и время от времени швыряясь в нее камнями, он отошел на несколько шагов от норы, остановился и снова кинул в хищницу камень.
Рысь оскалилась, зашипела, потом вдруг зарычала и, вся изогнувшись, стала смотреть куда‑то вверх. Черная, почти неразличимая в темноте тень стремительно упала на нее с небес. Это был Рип. Нанеся удар, он с оглушительным криком тут же взмыл ввысь, и в атаку ринулась Рек. Оба ворона кружили над хищницей, по очереди падая вниз и молниеносно нанося ей своими мощными клювами болезненные удары. Рысь подпрыгивала, тщетно пытаясь их поймать, но они ловко уходили от ее когтей и клыков и, отлетев в сторону, передыхали в безопасности на ветвях сосны, оглашая Лес хриплым карканьем.
Нервно дернув хвостом, рысь снова подобралась чуть ближе к убитому ею волку.
Ноги у Торака дрожали от слабости, он едва стоял, его бил озноб, да и рана на груди снова открылась – вниз по животу из нее текло что‑то теплое.
Волчата пока больше не показывались, но Торак отлично знал, что вскоре любопытство опять возьмет над ними верх. И когда из норы снова выглянут их мохнатые мордашки, рысь бросится на них.
А он вряд ли сможет защитить малышей.
Волк, петляя, летел по Лесу. Он узнал это карканье! Что, интересно, этим воронам понадобилось возле волчьего Логова?
Ветер переменился, и теперь Волк отчетливо чуял запахи рыси, волчьей плоти и Большого Бесхвостого. Он еще прибавил ходу; стая, бежавшая следом, старалась не отставать.
Волчицы оказались быстрее всех. Они первыми добрались до логова. Даже раньше Волка. Он видел, как подруга вожака с разбегу прыгнула на рысь и погнала ее к Лесу, а Темная Шерсть и другие волчицы кинулись в погоню.
Волк резко затормозил, увидев у входа в логово тело Белой Лапы. Совершенно бездыханное. Затем он увидел Большого Бесхвостого, который сжимал в передней лапе свой Большой Острый Зуб, и сразу догадался, что здесь произошло. В душе его бушевали гнев, радость и печаль.
Вороны продолжали каркать, сидя на дереве, но Волк даже внимания на них не обратил. Неподалеку от входа в логово он заметил некий туманный силуэт волка и ободряюще посмотрел туда, словно приглашая душу Белой Лапы подойти поближе. И то, что осталось от волка‑няньки – то, что вылетело из его тела вместе с дыханием, но умело ходить на четырех лапах, – неуверенно приблизилось к норе и, удовлетворенное тем, что волчата в целости и сохранности, вновь повернуло к Лесу.
Черноух, Бродяга и вожак тем временем собрались у валуна. Они, не мигая, смотрели на Большого Бесхвостого, шерсть у них на загривке стояла дыбом.
Волк просто дрожал от нетерпения – так ему хотелось поскорее броситься к Большому Брату. Но сделать этого он не мог: только вожак мог решить, является ли Большой Бесхвостый другом их стаи или нет.
Вожак подошел к бесформенной куче мяса, которая раньше была Белой Лапой, понюхал и медленно, осторожно, практически не сгибающимися лапами, подошел к Большому Бесхвостому.
Тот стоял спокойно и вожаку в глаза не смотрел – как и подобает чужаку. Но Волк с тревогой заметил, что его Брат вдруг пошатнулся.
Шерсть на загривке у вожака по‑прежнему стояла дыбом, пока он неторопливо обнюхивал Большого Бесхвостого.
У выхода из норы, повизгивая, толпились волчата, но наружу не выходили. Они не понимали, чем все это может кончиться, и решили, что лучше подождать.
Вожак вскоре заметно успокоился, шерсть у него на загривке прилегла, он потерся боком о ногу Большого Бесхвостого, поблагодарив его за помощь, и побежал здороваться с волчатами.
Бродяга и Черноух, даже не взглянув на Бесхвостого, тоже бросились к детенышам, и Бесхвостый бессильно сполз на землю. Волк с радостью отметил, что на воронов он вообще ни малейшего внимания не обращал.
Волк опустил настороженные уши и слегка вильнул хвостом.
«Брат мой», – сказал ему по‑волчьи Большой Бесхвостый.
Волк заскулил, засвистел носом и ринулся к нему.
Глава двадцать пятая
Чувствуя себя в волчьей стае в полной безопасности, Торак наконец‑то выспался – впервые за два месяца.
Спал он до полудня, свернувшись клубком у входа в волчье логово. Первое, что он почувствовал, когда проснулся, – страшную боль от раны на груди, зато кашель почти прошел, и сил явно прибавилось.
Вожак стаи завыл, и остальные волки присоединились к нему. Торак слушал их, закрыв глаза, и все его существо откликалось на эту волчью песнь, в которой слышались и печаль о погибшем брате‑волке, и радость, что волчата живы, и благодарность тому бесхвостому другу, который спас их. И Торака охватило радостное ощущение, что он среди своих, что они с Волком снова вместе.
Волк, почуяв, что Торак проснулся, тут же принялся прыгать вокруг него; они облизывались и играли, как прежде, словно всех тех горьких переживаний и не было вовсе.
«Мне очень жаль», – произнес Торак по‑волчьи, хотя эти слова выражали лишь ничтожную часть обуревавших его чувств.
«Я знаю», – ответил Волк.
И все. Больше, впрочем, им ничего и не было нужно.
Пение волков смолкло; какая‑то молодая волчица – очень красивая, с черной шерстью и желто‑зелеными янтарными глазами – подбежала к Тораку, держа в зубах подгнившую рыбью голову, и положила угощенье к его ногам. Он поблагодарил ее, они соприкоснулись носами, и волчица вместе с Волком умчалась куда‑то играть с волчатами.
Убедившись, что Волк полностью поглощен игрой в «тяни‑толкай», Торак засунул рыбью голову в развилку березы для Рипа и Рек. Он вел себя очень осторожно, стараясь никак не проявлять своей привязанности к воронятам в присутствии Волка, и они, насупившись, сидели на сосне. Угощение несколько исправило им настроение, и вскоре они уже ссорились друг с другом из‑за того, кому достанется главный приз.
День был жаркий, и от мертвого волка исходила такая вонь, что Торак решил отволочь его в Лес. Пусть вороны без помех клюют мертвую плоть, а если та рысь все же вернется за своей добычей, так пусть и она поест досыта.
Затем Торак пошел поискать какой‑нибудь еды для себя. Срезав ореховую ветку, он разжег костер, заострил один конец ветки, закалил его над огнем и решил попытать счастья в озерце, заросшем водяными лилиями.
Вскоре с помощью своей самодельной остроги ему удалось поймать щуку. Волки с любопытством наблюдали за его действиями. Но Торак не обращал на них внимания. Поджарив щуку на костре, он съел ее почти целиком, не считая хвоста, который сразу привязал к тростнику в качестве подношения духам озера. Потом он закусил несколькими горстями хрустящей полевой горчицы, да еще нашел десяток ягод недозрелой морошки, которые показались ему сладкими, как мед.
Впервые за много дней почувствовав себя совершенно сытым, Торак уселся под ольхой и принялся за починку одежды. Собственно, чинить ему было нечем – ни игл, ни ниток из сухожилий у него не было, так что починка свелась к тому, что он просто обрезал обтрепавшиеся штаны по колено, а с курткой, превратившейся в настоящие лохмотья, даже не стал возиться; было уже тепло, и он решил ходить голым по пояс, а куски кожи от куртки использовал в качестве головных повязок.
Когда вопрос с одеждой решился, да еще так легко, Торак уселся поудобнее, прислонившись спиной к валуну, и затих: больше ничего делать ему не хотелось.
По озеру, совсем близко от него, плавала утка, то и дело ныряя и показывая светлое оперение на брюшке. Рядом с ней кормилась пара чирков, надолго и с головой уходивших под воду. Чуть дальше выдра учила своих детенышей плавать; малыши яростно шлепали лапками по воде, но были слишком пушистыми и даже как следует погрузиться не могли.
Воронята тоже плескались на мелководье. А волчата на берегу «охотились» на морошку. В болотце, на вытекавших из озерца ручейках, Волк и трое его молодых собратьев тщетно пытались поймать рыбу.
Пронзительное счастье вдруг охватило душу Торака. Волки, вороны, выдры, деревья, скалы, озеро – все это было ему родным, со всем этим он пребывал в мире. Он чувствовал, как его внешняя душа тянется к душам всех живых существ, словно золотая паутинка на осеннем ветру. Встретившись взглядом с янтарными глазами Волка, Торак понял, что и Волка обуревают примерно те же чувства, а это значит, что теперь все опять как прежде.
На другом берегу озерца качнулись и чуть расступились тростники, словно там затаился кто‑то невидимый. Вожак стаи тут же повернул голову и внимательно посмотрел туда. «Интересно, – лениво подумал Торак, – что он там видит?»
Вожак был крупным волком с шерстью цвета серого сланца и белым пятном на груди. Торака приводило в восхищение, как решительно и твердо, без всякого шума и насилия, он руководит волчьей стаей. Он никогда не унижался до запугивания, но постоянно был начеку и бдительно охранял своих подчиненных. «Как Фин‑Кединн», – подумал Торак, и сердце его мучительно сжалось от тоски.
Волчата забрались в озеро и возились на мелководье. Волк подскочил к Тораку и припал на передние лапы, виляя хвостом: «Пойдем поиграем!»
Торак отложил в сторону нож, снял пояс и штаны и прыгнул в озеро.
После долгого сидения на полуденной жаре вода поразила его своей приятной прохладой. Он нырнул и поплыл меж копьями тростника и колышущимися на дне озерными травами. Мимо промелькнула стайка золотистой плотвы и сине‑черный линь. На обращенной в воду стороне листа лилии висел, точно жемчужина, пузырек воздуха, и Торак проткнул его пальцем.
Мимо прошлепали волчьи лапы. Торак схватил Волка за хвост, и тот даже взвизгнул от неожиданности. А Торак вылетел из воды навстречу солнечному свету, и, подняв целый фонтан брызг, они немного поборолись – Волк игриво рычал, Торак кричал и смеялся.
Торак был счастлив. Ему хотелось, чтобы так было всегда.
Волк, высоко подпрыгнув, извернулся в воздухе и плюхнулся прямо на Большого Брата. Тот нырнул, потом снова с шумом выскочил из воды, издавая те звуки, которые у бесхвостых назывались смехом, – то есть тявкая и подвывая.
Они так веселились, что подруга вожака не выдержала и запела. Волк тут же к ней присоединился. Он был рад, что удалось прогнать тот недуг, что гнездился в теле Большого Бесхвостого; да и вороны, похоже, поняли, где их место; но самое главное – он, Волк, был теперь не только с Большим Братом, но и со своей стаей!
Пение волков смолкло. Большой Бесхвостый выбрался из воды и бросился на траву, чтобы обсушиться. А Волк решил немного пробежаться вверх по склону, чтобы поймать запахи.
Он почуял много очень хороших запахов, но, к своему огорчению, уловил и запах других. Этот запах плыл над Большой Водой и был теперь гораздо ближе, чем раньше. И гораздо нахальней.
Вороны тоже уловили этот неприятный, тревожный запах и поднялись в небо.
Волк проследил за их полетом, но решил пока в ту сторону не ходить. Если там что‑то случится, вороны тут же поднимут тревогу и оповестят всех вокруг. В том числе и волчью стаю. Для этого они, вороны, и существуют.
Торак смотрел, как Рип и Рек летят на восток, и думал о том, что у него еще есть определенные обязанности и дела, которые нужно завершить: прежде всего нужно построить какое‑то жилище и поставить несколько силков.
Торак еще и встать не успел, а Волк уже догадался, что он собирается идти в Лес. Виляя хвостом и как бы давая понять этим, что знает о намерениях Торака, Волк прыгнул в сторону и принялся играть с волчатами.
Натянув штаны, Торак двинулся к тому местечку у ручья, где трудились бобры, и почти сразу услышал резкий всплеск мощного хвоста: «Осторожней! Чужак!» Но в общем бобры совсем не испугались: они понимали, что Торак всего лишь возьмет то дерево, которое им самим ни к чему.
Он выбрал три молодых ствола, которые бобры подгрызли и повалили, но не смогли утащить целиком, и деревья застряли на полпути. Торак отнес их к волчьему логову и неподалеку от него построил себе шалаш, накрыв его ветками и листьями папоротника. Затем он через Лес вышел к черному пляжу и, разрушив там свое старое жилище, уничтожил всякие следы своего пребывания.
Рана на груди по‑прежнему болела и здорово воспалилась. Торак обложил ее жеваной ивовой корой и перевязал куском кожи, оставшимся от старой куртки. Покончив с перевязкой, он почувствовал, что руки‑ноги у него дрожат от усталости. Похоже, он сегодня перетрудился. В последнее время он очень ослаб; видимо, гораздо сильнее, чем ему казалось. Решив немного отдохнуть, он прилег на опушке Леса, свернувшись клубком, и заснул.
Ему снилась Ренн. Он ощущал ее присутствие, но отчего‑то не мог ее увидеть. Хотя прекрасно слышал ее голос – так хорошо, словно она стояла у него за спиной.
– Ты бы лучше обратил внимание на свою рану, Торак, – назидательным тоном говорила Ренн; она всегда разговаривала с ним несколько суховато, но ласково. – Вот загниет она у тебя, тогда неприятностей не оберешься.
– Но я уже обложил ее кашицей из ивовой коры, – возразил он. – И перевязал.
– А она все‑таки болит, верно? Помнишь, у северного берега озера есть целебный источник? Вот туда тебе и надо пойти. И лучше прямо сейчас. Там ты свою рану промой хорошенько, да и сам искупайся, а потом…
– А ты со мной пойдешь? – спросил он. Ему отчаянно хотелось, чтобы она больше никуда не исчезала, чтобы осталась с ним.
– Может, и пойду, – ответила Ренн, и в ее голосе Торак почувствовал улыбку. Но по‑прежнему не видел ее.
– Не уходи, Ренн! – попросил он. – Не уходи! Я так по тебе скучаю!
– Правда? – Она, похоже, обрадовалась этому. – Я тоже по тебе скучаю!
Ах, как ему не хотелось, чтобы она уходила! Как хотелось и самому остаться там, в этом сне!
Но он проснулся и даже застонал от отчаяния.
Солнце скрылось за облаками, берег озера казался совершенно пустынным. Торак спустился к воде и, заглянув в озеро, увидел свое отражение – свою телесную душу. «Зрелище – так себе, – подумал он. – На лбу метка изгнанника, на груди грубый сочащийся шрам – то, что осталось от татуировки, сделанной Пожирателями Душ».
Лишь один день он чувствовал себя счастливым. Все обитатели этого островка – вороны, бобры, выдры, волки – его приняли. Но до чего же ему все‑таки не хватало Фин‑Кединна и Ренн!
Увидит ли он их когда‑нибудь снова?
Глава двадцать шестая
Уже на следующее утро после той бури, принесшей град и выбросившей их на крошечный каменистый островок, Ренн думала только о том, как бы им, во имя Великого Духа, оттуда выбраться?
Хотя еще вчера, когда ей удалось выползти из бурного озера на скалы, она была рада и тому, что осталась жива. И вот теперь растерянно и разочарованно смотрела вокруг и мечтала поскорее покинуть спасительный островок.
Деревьев там, по крайней мере, хватало, а значит, было и топливо для костра, да и шалаш можно было построить; однако, чтобы обойти этот островок кругом, ей понадобилось меньше времени, чем для того, чтобы содрать с белки шкурку. И, похоже, именно белкам суждено было стать их основной пищей, потому что здесь явно не хватило бы места для более крупных животных, а добраться до других островов было не так‑то просто – все они терялись где‑то в туманной дали.
Ренн заметила, что Бейл подошел к самой кромке воды; ее он не видел – она сидела в густом сосняке, растущем на прибрежных камнях. Они почти не разговаривали с тех пор, как пришли в себя и оказались на этих скалах. Ренн решила заговорить первой.
– У нас все еще имеются топоры и ножи, – сказала она. – И мой лук со стрелами тоже уцелел.
– Прекрасно! – откликнулся, не оборачиваясь, Бейл. – Зато мы потеряли все остальное. Еду. Теплые одеяла из бобровых шкур. Оба весла… – Он просто не мог заставить себя говорить о растерзанной лодке, лежавшей на берегу. По правде говоря, цел был только ее остов из китовых костей, но левый борт был разбит вдребезги, а покрытие, сшитое из тюленьих шкур, представляло собой настоящие лохмотья.
– Лодку‑то мы вряд ли починить сможем, – осторожно сказала Ренн.
– Нам придется ее починить! – сердито возразил Бейл.
– Тут есть деревья. Можно было бы лодку‑долбленку…
Он резко обернулся:
– А ты знаешь, сколько времени на это потребуется? Ты представляешь себе, ЧТО значит выдолбить ствол дерева? Ты когда‑нибудь этим занималась?
– Разумеется, нет. И вообще, в племени Ворона лодки делали в основном из веток ивы и оленьих шкур, скрепленных еловыми корнями.
– Вот именно! И я тоже долбленок никогда не делал! – прорычал Бейл. – Я из племени Тюленя! Мы пользуемся тем, что дарит нам Мать‑Море. Так что, если, конечно, у тебя не возникнет новой идеи – например, построить плот из тростника, – нам придется срочно чинить мою лодку!
Ренн не спорила. Хорошо еще, что Бейл не стал винить ее за то, что они попали в такую беду, а мог бы: ведь это действительно была только ее вина.
Но хуже всего было то, что Ренн так и не знала, подействовало ли ее колдовство. Она знала лишь, что никогда в жизни еще не чувствовала себя такой усталой, как после тех магических заклинаний. Она ведь пренебрегла всеми предостережениями Саеунн; мало того, она решилась противостоять воле колдуньи, во много раз превосходившей ее волю. И чего же она достигла? Она казалась себе воробьем, с налету атаковавшим неколебимую скалу.
Ветер шептал что‑то, раскачивая ветки сосен, и Ренн почудилось, что в этом ветре слышится чей‑то презрительный смех. Ну да, это, конечно же, она, Сешру! Должно быть, потешается над ее неудачей!
Бейл стоял на коленях возле своей лодки, поглаживая ее бока, словно она была старой верной собакой, которую нужно было подбодрить.
– Бейл, – сказала Ренн, – ты прости меня. Мне очень жаль, что так получилось.
Бейл только плечами пожал:
– Ты же Тораку помочь хотела. Оно того стоило.
«Надеюсь, что так», – подумала Ренн.
А Бейл, явно приободрившись, встал, расправил плечи и решительно заявил:
– Ладно. Я начинаю чинить лодку.
Ренн кивнула и ответила:
– А я тогда шалаш построю. И постараюсь какой‑нибудь еды раздобыть.
Им потребовалось четыре долгих дня, чтобы починить разбитую лодку.
Бейл срубил ясень и сделал новые поперечины. Достаточно хорошо выстругать их с помощью топора было невозможно, и ему пришлось сделать тесло, но не из кремня, которого, естественно, на островке не оказалось, а из осколка гранита, который он с трудом раздобыл, – ему пришлось откалывать кусочки гранита от одного цельного валуна с помощью другого. Наконец тесло было готово, поперечные «ребра» выструганы, но их нужно было еще распарить, потом, согнув, придать им нужную форму, а затем заново обтесать и старательно загладить все острые концы, которые могли бы проткнуть обшивку.
Чтобы залатать необходимые для обшивки тюленьи шкуры, они с Ренн использовали все, чем могли пожертвовать: рубаху Бейла, сшитую из рыбьей кожи, трутницу Ренн из кожи лосося и – с огромным сожалением – ее роскошный чехол для лука. Чехол был сшит как раз из тюленьей шкуры, но его было явно недостаточно. Бейл надеялся, что, наловив рыбы, сдерет с нее шкурку и с ее помощью залатает хотя бы небольшие прорехи. Он поставил верши, но улов оказался настолько ужасающим, что они не смогли заставить себя им воспользоваться.
К счастью, у Бейла уцелел набор костяных игл для починки лодки и прочная нить из кишок тюленя; они тут же принялись зашивать дыры, но шить загрубевшую тюленью кожу было очень нелегко, и дело продвигалось удручающе медленно.
– Нет, нет, делай двойные стежки! – сердился Бейл. – И шкуру насквозь не протыкай, иначе она протекать станет.
Он в этом деле оказался куда искуснее, чем Ренн, и вскоре она предоставила ему самому заниматься латанием дыр, взяв на себя другие заботы. Бейл, хоть и надел свой костяной наперсток, изранил себе в кровь все пальцы, пока наконец не закончил свое шитье.
В то время, что он занимался лодкой, Ренн построила шалаш, связав пучки тростника веревками, сплетенными из осоки, и прикрепив их к основе из ивовых ветвей. Она также собирала лопушник, мидии и корни водяных лилий, что и составляло основную их пищу, – правда, в первый раз она по ошибке выкопала болотный ирис, который оказался отвратительным на вкус.
Ренн, кроме того, распрямила свои стрелы и подстрелила золотоглазую утку, пожелавшую приземлиться на их островке. В результате они получили небольшой запас столь необходимого мяса, а из шкурки Ренн сделала себе новую трутницу, перья же приспособила для стрел. Она также приберегла немного утиного жира, чтобы смазать свой лук, несколько пострадавший от купания в озере. Смазывая его, Ренн испытывала легкую вину перед Бейлом: ведь он каждую капельку жира приберегал, чтобы смазать лодку и сделать ее водонепроницаемой.
Кстати, в этом Ренн вполне могла ему помочь. Она нагревала смесь из сосновой смолы, угля и утиного жира в плошке из бересты и этой кашицей обмазывала корпус лодки палочкой с намотанной на нее берестой. Ренн очень нравился запах смолы, но Бейл, морща нос, недовольно бурчал:
– Вот был бы у нас тюлений жир…
– Ну вот, теперь она совсем готова! – радостно воскликнула Ренн, закончив смолить лодку.
Торак ей больше не снился, но воспоминания о том страшном сне продолжали ее преследовать, и ей не терпелось отправиться в путь.
– Завтра поплывем, – сказал Бейл.
Ренн была огорчена:
– Как, еще целый день?
– Если мы не дадим лодке хорошенько высохнуть, то попросту утонем.
– Но ведь…
– Ренн, я знаю, о чем говорю. Мы отправимся в путь завтра утром.
Она горестно вздохнула:
– Мы и так сильно задержались! За это время с Тораком все что угодно могло случиться!
– Да знаю я! – огрызнулся Бейл. – Знаю!
И Ренн, чтобы хоть как‑то сократить мучительное ожидание, решила пойти на охоту.
Возможно, дело было в том, что она не забывала делать Озеру маленькие подарки; а может, им помогала та пара воронов, которую она не раз видела кружащей над островком, но ей опять здорово повезло. Ей удалось подстрелить еще одну утку, на этот раз крохаля. Эту птицу она приготовила так, как еще в детстве научил ее отец: обмазала глиной и закопала в уголья, а потом просто расколола обмазку и достала роскошное сочное жаркое.
Когда они поели, Бейл уселся на подстилку из сосновых игл и принялся полировать новенькое ясеневое весло пучком лесных хвощей. Ренн тем временем взяла второе весло, положила на его лопасть внутренности крохаля и аккуратно опустила их в воду – в качестве подношения духу озера. Вечер был тихий и теплый, в тростниках вовсю заливались лягушки.
Откуда‑то с запада донеслась песнь волчьей стаи.
Бейл приподнял голову:
– Ну вот, снова они там завыли.
Они довольно часто слышали этих волков, и Ренн даже казалось, что она узнает голос Волка, но голоса Торака в этом хоре она различить не могла и очень тревожилась: разве мог Торак расстаться с Волком?
Та парочка воронов снова кружила над их островом; птицы летали довольно высоко, но то и дело поворачивали голову, словно им хотело посмотреть на Ренн. «Странно, – думала она. – А что, если это добрый знак?» Дурных знаков они уже видели предостаточно!
– Что‑то ты больно тихая, – заметил Бейл.
Она повернулась, чтобы ответить, да так и замерла на месте.
– Ты что? – удивился Бейл.
– Помнишь, в самое первое утро после той бури ты подошел к воде – вот здесь, где ты сейчас сидишь.
– И что?