– Так оно что, во всех – спит?.. (Вновь проглянул лисёнок-философ, только вместо гриба он обнюхивал разлапистый яркий куст, с неведомыми, затаённой окраски ягодами.)
– Почти. Да. – Большое Белое Существо наклонилось к Иви, мимолётно щекотнув его кожу кончиками мягких перьев. Спросило: – Тебя это испугало, обидело?
– Немножко… Трудно понять: кто же тогда ходит по земле, живёт? – льдинки, что ли? Одни сплошные льдинки кругом? сугробы? …пыль?
Существо встревожилось. Существо поспешливо и легко покинуло стул и пересело на кровать, к Иви. Оно обняло его, закутав крылом, прижало к себе.
Иви слышал как бьётся большое горячее сердце Птицы…-Рыбы…-Зверя… но теперь – Птицы; он даже видел сверкание этого сердца, ничем не замутнённого, светлого, необъятного, сердца искреннего. Он, прижимаясь, чувствовал, что прижимается к Силе и Нежности, к тому, во что легко поверить и что легко любить. …Так надёжно здесь (ну, сразу же понятно!), так ласково…
– Сколько раз… – тихонько продолжало Большое Белое Существо (Большая Белая Птица), – о, сколько же раз ты рождался и рос! Ты, как и все тебя окружающие, увеличивался в размерах, накручивал на себя липкие нити опыта, обрастал никчёмными знаниями. Но всегда – слышишь? всегда! – в тебе, как и во всех, бодрствовал ребёнок, никогда не терявший ни голоса, ни ясности, ни всемогущества своего детства! Проклёвывался из каждого разлома, из каждой трещинки, из каждой царапинки… И Детство и Время…
Иви слушал, слушал… Ему больше ни о чём не хотелось спрашивать, – ему хотелось просто слушать… просто сидеть вот так долго-долго, может быть – сто лет… слышать голос Большой Белой Птицы, её дыхание, нежиться о близь прекрасного, взм ы вного в выси костра её сердца…
– …Встретились Детство и Время; встретились, сок о снулись, сплелись ветвями. И это – в тебе, ты. Нерасторжимое дело! Чудесная забота и правильная судьба!
Иви по-прежнему ничего не хотелось спрашивать, но он всё-таки спросил:
– Почему – во мне? Почему – я?..
– Почему? – Птица хмыкнула и дурашливо озаботилась. – Почему… почему… – Хмыкнула ещё раз и весело посмотрела на придремливающего Иви. – Почему бы нет? …Видишь ли, малыш, можно сказать и так и сяк, – бесконечность бесконечно разнолика, бесконечность бесконечно однообразна, – это будет ни так, ни сяк… А правильнее: ты и всё – всё-всё-всё – одно и то же, о д н о.
– Как это?..
Иви засыпал. Всё вокруг звенело, всё кружилось, хороводилось, мельтешило приятно и небывало. «А как это, – ты узнаешь потом… потом… Завтра…» – услышал он откуда-то отовсюду, но – из далёкого далека. И – засыпал… засыпал… засыпал…
Ему снились рёв моря… песчаная отмель, там, где рёв моря становился отчётливее и громче… шумный высокий лес, нескончаемо поднимавшийся из отмели, машущий зеленью и прохладой… хлюпкие застенчивые болота, ота ё нные… коса-островок посреди болот, и – посерёд островка – домик… В домике ярко горели окошки, из трубы выт е мнивался дымок, слышались голоса…
Иви не знал, зачем он оказался здесь, но оказавшись – радовался: ему так хотелось сюда, всегда, только прежде он не знал об этом, а теперь, оказавшись, – понял и принял, и возликовавал! …Но – робел, но – боязно было подойти к двери… постучать в неё… услышать призыв: «Войдите!», и узнать в призыве свой голос…
А потом – он увидел горизонт… И горизонт – только подумайте! – и горизонт увидел его; увидел – опрокинулся, как знающий ласку щенок, забарахтал в воздухе лапами; опрокинулся… замер… обернулся дорогой …
Дорога лилась, журчала; дорога обшёптывала домик. А Иви стоял между домиком и дорогой, осознавая необходимость шага, но самого шага никак не угадывая.
А пахло здесь! – лесом, цветами, травами… морем… Пахло сыростью и тишиной, ветром и облаками… Пахло чудесным… несказанным… пониманием и при и мностью… возвращением… А ещё: знакомый, но незнакомо приятный запах – сквозь запахи иные – всякие – присутствовал небывало; он доносился от двери, от окон дома, от дыма… он клубился над болотами и промеж древесных стволов… он вплетался в северные сквозняки и в густые повеивания морские…
Иви не выдержал. Иви заглянул в окошко. Удивительно! но почти ничего нельзя было разглядеть, хотя – понималось сразу – в домике чего только не было, домик был напоён, наполнен, пропитан многими присутствиями. Но: каким бы числом и мерой ни обладало присутствие присутствия, – ни что не облекалось в образ или штрих, ни что не я вилось, не определялось, – взбрыкивало, просвистывало, пенилось… оплёскивалось неярким светом, одновременно и пропадая и возникая вновь… Всё, что можно было угадать, а угадав – различить: край стола (только край…)… туманная лёгкая чашка на самом краю… Чашка была полна.
О, как пронзительно, как неотвязно – на грани бесстыдства и м у ки – захотелось испить из неё! Чудилось: изм а янные дымящиеся подмётки свисают в вечность, и вечность – и вечность… – в зубьях и воплях – ожидает босых ног; такая усталость… такая усталость! и только – о! – здесь, в рывковом сращивании чашки и губ – отдохновение, отстранённость…
Такая жажда… Такая жажда!
(Иви, во сне, метнулся головой по подушке; скрипнул зубами; скользнул языком – торопливо, надрывно – по шершавой сухости губ.)
Иви – сквозь стекло – потянулся к чашке. О-о-о! Нет! – он не размахивал руками, он даже не шелохнулся. Вот: всем собой… отовсюду…
И чашка – ка-ач-ну-у-увшись – упала. С края стола. Ах!.. Вдребезги.
О-о-о!..
Но – вот: ни одного осколка… ни одной капли (а чашка была полна)… а: звон, так – похоже – звенит напоённый букашками, солнцем – солнцем! – летний луг, так звенят, соприкоснувшись, сердца, так смеётся омытое эхо, обретая горстями любовь. …Так: стало понятно: в чашке-то и была решающая нелепость, качнувшая, стёршая грань – саму себя, гранью, несуществующим стержнем являющуюся. Тут – облегчённый вздох, и – вспышка…
Иви увидел себя… четыре стены… пол… крышу… Только это и было… А ещё – то, что вокруг: мир, мир…
«Мур-р-р!»
Уже пробудившись – почти… - но Иви заметил: скользнов е ние быстрого внятного следа… следов…: кошка. Кошка вошла и уселась у ног мальчика.
-
…Решающая нелепость. Это могло быть что угодно, но – вот: чашка. Но – вот: ни одного осколка, ни одной капли, а: звон-н-н…
…Тот запах… - что в нём необычного? что? ничего… Тот запах, – но мог быть какой угодно! – да вот поди ж ты… – да – запах, проступивший гранью, чтобы факт грани получил обозначение, и к обозначению – слился с ним, и – … …но ведь для того и проступила грань – да, – чтобы быть стёртой, самой собой.
-
Первое, что Иви почувствовал, проснувшись – запах (тот самый!). Он мгновенно отбросил шуршн у вшее от такой бесцеремонности одеяло, и, сидя в постели, полусонный ещё, крикнул:
– Ма-ам! Ма-ма!
Мама испуганно влетела в его комнату. Она была уверена, что случилось что-то ужасное, что-то кошмарное (вчерашнее – целый день почти! – сидение Иви на стуле всерьёз испугало и её и бабушку).
– Что!?... что случилось!!??
– Да ничего… – Иви и сам чуточку перепугался, увидев мамино лицо. – Ну ты что, мам… Что ты…
– У тебя где-нибудь болит? Тебе плохо?!? – мама лихорадочно оглядывала сына со всех сторон, пытаясь таким образом отыскать причину его недуга. Потрогала лоб. Ничего не нашла; всё было цело, щёки розовые, температура нормальная, глаза ясные… Притиснула Иви к себе, крепко-крепко, – поняла, что может сейчас зареветь, но – сдержалась, изо всех сил! – прижала утреннего крикуна к себе ещё крепче.
– Мам… ну всё хорошо, мам… – Иви потёрся щекой о мамину руку. Насупился.
Мама шлёпнула его – пустяк о во, понарошку – чуть пониже спины и спросила:
– Ты чего орал, как перегревшийся верблюд? а?
– Так просто… Ты испугалась, да?
– Тут испугаешься… «Так просто»! – ну уж это…
– Мам, – затеребил её Иви, углядев, что мама немного успокоилась, – мам, а чем у нас вовсю пахнет? Такой запах… Вкусно!
– Пахнет? Запах?... – мама недоумев а юще посмотрела на сына. – …А, пахнет! – ремнём пахнет, вот чем! – заявила она с жалобной свирепостью. – Замечательный запах! Сейчас принесу вам, молодой человек, это блюдо. Прямо в постель.
– Нет, я серьёзно! Такой запах! Он мне приснился…
– Запах приснился? Вот как! – Мама подумала немножко. – Я не знаю, малышонок, – тут у нас много всяких запахов, как и в любом другом месте. …Может – чаем?
– Чаем?
– Да. Я сейчас как раз заваривала чай.
Мама поднялась с постели и потянула Иви за руку, за собой. Засмеялась:
– Пойдём, понюхаешь! Заодно и выпьем с тобой по чашечке, – мне ещё успокоиться нужно.
Они отправились, рука об руку, на кухню, где по полу, по стенам и потолку, по мебели, по посуде – везде – прыгали беззаботно-игривые солнечные зайчики, где в опрятности и чистоте окружения довольно гудел старенький облезлый холодильник, и где, под пёстро расшитой шапчонкой, раздумчиво и сурово потел толстый заварочный чайник. Мама сняла с него шапчонку, приподняла крышку, и кухню опахнуло пряным разноцветным запахом, – тем самым, из сна! – …запахом памяти и забвения, запахом о промети и покоя… узнавания…
…Он вспомнил: Большая Белая Птица…-Рыба…-Зверь… Птица…
-
Нынешний день, как и день вчерашний, был выходным, а потому детский сад Иви не грозил. Замечательно! Хотя завтра… Иви с трудом представлялось теперь, что снова придётся идти в это отвратительно тоскливое место, где ему опять не дадут остаться с самим собой, опять накажут за что-нибудь… а Славка и Юрка, из параллельной группы, снова будут дразниться и показывать кулаки, или… (Неделю назад было так: он разговаривал с веткой сирени; ветка сирени пожаловалась ему на отсутствие влаги. И только Иви задумался: как бы ему раздобыть воду, так тут и подскочил Юрка, – крикнул: – «Дурачок! – с деревьями болтает!», да за ветку-то и ухватился, – обломить хотел. Дерево аж застонало! Но Иви не дал обломить ветку: Юрку оттолкнул, насупился, – приготовился к драке. Юрка драться не стал; Юрка убежал с хохотом, выкрикивая: – «Дурачок! Дурачок!». А дерево – плакало после; больно было ему, дереву… страшно и больно… Иви долго пробыл с ним рядом.)
…Сегодня – с бабушкой, на улице. Гулять с бабушкой – одно наслаждение: она всегда идёт с Иви именно туда, куда ему больше всего и хочется; строгая, – но никогда не мешает; всегда отвечает на Ивины вопросы, – отвечает без вранья, честно, а если не знает чего-то, то так и говорит: не знаю. А обед бабушка всегда брала с собой: термос с чаем, сок, бутерброды… конфеты… Объеденье! Известное дело: побегаешь, попрыгаешь, – аппетит, как с горы летит! – летит, руками размахивает, рот разевает.
– Ты не егози, не егози, – говорила бабушка, поудобнее примащиваясь на пригорке и стеля к трапезе скатёрку-платок. – Не егози, не тормоши сумку! Сейчас сама всё достану. – Выкладывала снедь, доставала термос, бутылки с соком. Подбрасывала с краешка салфетки. – Ишь как по буеракам бабку проелозил, басурман: всё платье в колючках, сверху донизу, – в колючках да трухе!
– Я тоже в колючках, – гордо говорил Иви, выдирая из волос вздыбленные мячики репейника. – Вон, видишь какие!
– Так тебе ведь и поделом, – сообщала бабушка, деловито сошлёпывая со спины внука мусор, – ты сам дорогу выбираешь. А мне-то за что такая м у ка? Для какой такой цели? Ох…
…А вокруг – буйствовало многотравье-многоцветье, сновала крылатая и ползучая мелюзга, гомон и лись песенки со всякой-любой стороны. Ласковый знойный июньский воздух подрагивал и переливался, шевелил, обнадёживал, согревал, умудряясь при этом удерживать безтревожно на плечах своих неспешные перистые облака. …О чём-то шептала бабочке юная полынь. Про что-то рассказывал мушкам-хохотуньям большущий глянцевый жук, развалясь и жмурясь, на мушек поглядывая лукаво.
Иви плеснул жуку капельку сока, рядышком, чтоб и жук мог тоже – поддержать компанию, принять своё, посильное, участие в трапезе. Но жук почему-то нахохлился и улетел.
– Ты колбасу и сыр ешь с хлебом, а не друг с дружкой, – назидательно говорила бабушка. – Повадился, охлом о ндия, бутерброды разорять! …Да и соком, соком перекладывай, чтоб не всухомятку.
– Сок – жукам, – информировал бабушку Иви, – а мне – чаю. Только доверху!
Он задумчиво смотрел на мягкий чайный парок, оглядывал его со всех сторон; касался ладонью тёплых влажных завитков, дул на них, убыстряя и всячески напутствуя их бег к солнцу.
Иви часто приводил бабушку на эти пустыри. Ему было здесь хорошо и спокойно, ему было здесь летуче. Он любил здешние места, – во всяком настроении, во всякое время года, – он любил эти места всем сердцем. И старался не обидеть никого; и его – не обижали, привечали, старались утешить, когда ему было грустно, скучали, когда его долго не было.
Бабушка понимала Иви. По-своему. По крайней мере, она никогда не донимала его опекой или приглядом, – бродил где вздумается и как вздумается. А бабушка тем временем занималась своими делами: читала, разглядывала букашек, вязала, или попросту – грелась на солнышке.
А Иви – Иви носился по тр а вным лабиринтам, без помех и чуждых вмешательств растворяясь во всём, в чём только желал раствориться, и – приветствовал, и – узнавал, и – принимал участие.
…Впрочем, весь сегодняшний день он был чуточку иным, не таким как всегда. Гуляя в пространстве внешнем – то и дело проваливался во внутреннее, а потому не всегда оказывал надобное внимание здешним друзьям, редко узнавал знакомых… Все мысли Иви были были в прежних – двух прошедших – ночах, и – в ночи грядущей (скоро уж…). …Он всматривался и оглядывался… Он бродил – не видя… Он оглядывался-озирался, пристально всматриваясь в пл я сье мят у щихся под покрывалом ветра кустарниковых теней: Иви пытался увидеть Птицу, её силуэт, её появление здесь и сейчас, задолго до ночного-обещанного.
– Эй! Ау-а у шки! Стрекоза голоногая, где ты? – Бабушка смотрела из-под козырька ладони, – смотрела-озиралась, пытаясь углядеть внука. Не углядела; ух и заросли! и впрямь – хорошо здесь… – А-у-у, Ивушка! Не пора ли собираться?... Да где ты!? – Бабушка ещё поозиралась. – А-у-у! – «Ну точно, спрятался, непослушник!» – Ну смотри, сейчас я одна уйду. А как уйду, – прискачут сюда козы, озорницы бородатые, и съедят тебя!
…«Ага… Как же… Делать им больше нечего…»
Иви фыркнул, и крепче и внятней вжался лицом в траву. Вдохнул поглубже....Перевернулся на спину. Прищурился…
Небо… небо качается, – сквозь всё и повсюду, – на си я нных плечах лебеды, на летящих ушах ромашек… Небо… Небо и трава переплелись-перемешались, сомкнулись в бессвязном танцующем взмахе… Ясная неделимость…
Неудивительно, думалось Иви, что цветы часто смеются людям вслед, – ахают и жалеют, – да, – пожимают плечами. …Вот: Иви лежал и слушал шепчущийся где-то неподалёку (но и для него!) рассказ об унылом мужчине, который повстречался с фиалкой. …А может быть и не рассказ, но: повстречался унылый мужчина с фиалкой, и завязался у них разговор, короткий разговор, внятный. А Иви слушал… а Иви улыбался… а Иви смотрел на небо…
-
«– А ты, однако, мимолётное существо, – удивлённо сказала фиалка Унылому Мужчине. – Это ж надо ж! Такая огром а дина – и полные дритат у шки!
– Ну, ты полегче… – уныло сказал Унылый Мужчина. – Ты уж не тов о … Ну уж как-то так – не так уж…
– Это как? – поинтересовалась фиалка.
– Ну, поделикатней, что ли… Мне и так не сладко, – ответил Унылый Мужчина.
– Вот как? – фиалка прищурилась.
– Ну да!.. Ты бы мне приятное что сказала… или – подарок какой… А? Денег бы дала.
– Вот как!
Фиалка захохотала.
– А что? жалко тебе? Взяла бы и дала.
– Да на!
И перед Унылым Мужчиной возник – а хоть бы и так: из ниоткуда! – мешок с деньгами. Большой.
– Доволен?
– Доволен… – уныло сказал Унылый Мужчина. И, мешок на плечи взвалив, отправился себе… непоймёшь-куда… – уныло… уныло…»
-
Иви рассмеялся.
– А, вот ты где, – торжествующе сказала бабушка, заслышав негромкий заливистый смех. – Попался!
– Слушай, а тебе Унылые Мужчины встречались? – спросил Иви. Раскинувшись по траве, он смотрел на бабушку снизу вверх и пытался разглядеть сквозь неё небо.
– Да тыщу раз! – бодро ответила бабушка. – И унылые мужчины, и женщины, и даже каракатицы. …А ну, вылезай из травы!
-
…(с белого лёгкого неба
мягкий струится хлеб
льются кусты к тропинке
пляшет сосна под сурдинку
аист растёт из дымки –
клювом колышет мир
-
льнётся и дышит мир –
мир облачённый в свирель –
звук: это – я
а рядом: маленький жук Мираб е ль
-
…вспомни меня малышка – маленький жук Мираб е ль
ты прожужжишь – встрепенёшься
ты прожужжишь – улыбнёшься
я проплываю на лодке мимо травинки твоей
-
я проплываю на лодке –
в яркой зелёной шляпе –
ты мне качнёшь крылами
шляпой махну в ответ
ты самовар раздуешь
ты приготовишь чашки:
я, Мираб е ль и лодка сядем вокруг стола
-
ластится чай, кивает –
где по реке проплывает
жук Мираб е ль на лодке мимо травинки моей
-
вспомни меня малышка – маленький жук Мираб е ль –
-
где золотятся звёзды –
вместе плывём на лодке –
я, Мираб е ль и травинка –
вместе плывём на лодке…)
-
Вечером Иви забрался в постель раньше обычного времени.
– То не уложишь тебя, а то – сам в постель заскакиваешь. С чего бы это? – поинтересовалась мама. – Может, нездоровится?
– Нет, всё хорошо, – быстро ответил Иви, натягивая одеяло. – Здоровее всех быков и драконов на свете.
– Уж и драконов? – недоверчиво поинтересовалась мама.
– Ага! – подтвердили из-под одеяла.
– Да!.. Всегда – ты бабушку на пустырях своих ухаживаешь, а сегодня, видать, она тебя уходила. – Мама приподняла край одеяла и сообщила таинственно – туда, в темноту постельной пещеры: – Между прочим, по телевизору через десять минут – мультики. Что скажешь?
– Ну и фиг с ними! – весело донеслось из пещеры.
– Вот дела! – мама удивлённо покачала головой. – Вот ведь…
Она поправила свесившуюся подушку, выключила свет и вышла из комнаты.
…Иви решил: не засыпая – ждать. Ждать, и всё тут!
Он хотел собрать-приготовить все-все вопросы, что накопились у него за долгую шестилетнюю жизнь (а заодно – и за сегодняшний день), подсчитать и выложить на ладошках – трепетно, гордо! – все-все накопленные догадки, все понимания. …Иви подоткнул одеяло со всех сторон, включил фонарик, подаренный ему на день рождения и ещё не опробованный, и – вообразил: он – степняк, он – кочует, и вот теперь разбил посреди степи шатёр и ждёт на полночный пир важного гостя – друга – из далёких краёв. А в степи – ветер, дождь…
Тут и впрямь – поднялся за окнами ветер, забарабанил по карнизу дождь. Стало уютно повсюду, где только были стены и крыша, а в Ивином шатре – вдвойне. Стало мечтательно и приятно.
Иви – довольный – глубоко вздохнул. Он закрыл глаза; прижимая к груди фонарик, заёрзал-закрутился, устраиваясь поудобнее, выискивая самые милые и желанные местечки своего шатра. Устроился. Замер.
А дальше… – каким-то образом вышло так, что Иви уснул…
-
3 третья ночь
«Иви, Иви… Где ты, Иви…»
Иви открыл глаза. На стуле, у изголовья, сидела Большая Белая Птица-…Рыба-…Зверь. Но скорее всего нынче – Рыба. Рыбьи пёрышки-чешуйки напоминали капельный п е вный поток летнего ливня. Крылья-жабры посверкивали слюдяными огоньками, разноцветными и спокойными, такими же, как россыпи небесных светил в крошечных, но уверенных лапках снежинок. Тонкие прозрачные линии-завитки невесомых охв о стных кружев разбрызгивались куда-то в темноту, и в темноте – таяли, наполняя, зав е ивая её собою.
– Привет тебе, Иви, – прошелестела-пропела Большая Белая Рыба. – Ты что-то всё спишь и спишь, будто бы – не ночь вовсе…
– Привет! – Иви старательно захлопал ресницами и тут уж проснулся окончательно. – А я ждал тебя. Ждал-ждал, ждал-ждал… а потом как-то взяло – и уснулось…
– Ну уснулось – и уснулось. Делов-то! – Покладисто сказало Существо. – Главное – себя не проспать, а в остальном – сплошная приятность.
– А как это – себя проспать?
– Это, милый, когда ты всё время спишь, и только иногда – во сне – тебе кажется, что ты бодрствуешь, что ты навроде как и не спишь…
– А часто такое бывает?
– Да сплошь и рядом, – в голосе Большого Белого Существа промелькнула грустинка. – Сколько угодно, малыш…
– Почему же так? Зачем?
– Лень… да и ещё кое-что… – Существо вздохнуло. – Проснувшемуся – наполнение, спящему – лежи себе да лежи, раз уж лежится. Или – сидится… Или – идётся… Сну ведь не важно – в каком положении замер-застыл пришедший в него: пришедший-сновидец – сновидение в сновидении, поток в потоке. Иллюзия. … Сновидец – иллюзия в иллюзии, проснувшийся – намёк на реальность в иллюзии, возможность воплощения намёка…
Как ни странно, но всё, о чём говорило Большое Белое Существо, было Иви понятно. Он даже не перебил ни разу, – ему попросту не о чем было переспрашивать. Всё ясно, всё так отчётливо! Смысл непонятных слов проникал сам собой, шёл напрямую, минуя привычное и усвоенное. Смысл приходил вне слов, ничуть не теряя от этого своей очерченности и сути.
-
(Раньше для Иви в говоримом со стороны было так много непонятного, колобр о дного. Значения звуков, из которых слова состоят и значения предполагаемых смыслов были совсем не вместе, вяло игнорировали друг друга. Теперь же он понял: почти все слова, скользящие ныне по миру, – лишь пустые шкурки от того, что прежде – жило, а теперь – д о хлость. А нужно так: заш а гивать, запрыгивать за слова, приникая к тому, что этими словами движет, что ищет выражение и форму, и вот – всё что есть…)
-
Большая Белая Рыба – проплёскивая крыльями-плавниками – шелестела по комнате. Она внимательно всматривалась в углы, изучала стены, приглядывалась к трещинам в половицах.
– Ты нравишься своей комнате, – оборотясь к Иви, сказала она. – Ты ей мил.
А Иви и сам знал об этом, вернее – чувствовал.
– Она скучает, когда меня долго нет. – Вздохнул, покрепче обхватил руками колени. – А когда мне плохо – успокаивает, напевает, о хорошем говорит. … И ты знаешь, – глаза Иви засияли, много-много интересного рассказывает! Часто!
-
(Месяц назад Иви захотелось написать письмо. Вдруг… Только вот – это «вдруг» было такое, что хоть криком кричи, до того приспичило-потянуло, до того занадобилось!
Так: написать письмо, а в письмо – всё самое важное, истерпленное, прожит о е, самое неотложное. Непременно! Обязательно! Самое-самое-самое! Написать, не утаивая ничего, делясь всем, – до донышка, без остатка.
И (иначе зачем и писать) – чтоб поняли. Чтоб поняли и приняли. Посоветовали. Утешили. Изумились!.. …Это нужно всем. Каждому. И маленькому и большому. …А когда ты переполнен…! – о!!...
…Иви не написал письма. Оказалось, что хотя он и прожил так мало лет, ему уже некуда писать. …Иви удивился, Иви испугался, – ему это совсем-совсем не понравилось!
Но тут… тут комната окружила его со всех сторон! закружила, залопотала: «Иви! Иви!» Да: комната получила его письмо, комната прочитала и поняла. Комната написала ответ…
Иви улыбнулся. Иви ухватил листок бумаги, на котором собирался кричать, кричать, шептать… и – нарисовал большущего ушастого кита. Кит был зелёный, круглый, над собою держал зонтик… И плыл и плыл зелёный кит под зонтиком… плыл по зелёному морю… в неведомые края…)
-
Иви – да с чего бы? но вот: мир … Иви увидел мир. Большущий и крошечный, – всё сразу; …весь, сразу. Мир спал, но не было в этом покоя и тепла, а было – оцепенение. А было: мир натужился изо всех сил, мир натужился – оцепенелый, – клокотал, лихорадился, хрипло дышал, пел… пел!
«Это я, – подумал Иви. – Мир – я…»
«Что же со мной? – подумал Иви. – Как мне быть?»
Холодным острым коготком царапнулось, скуля, одиночество; проскользнуло, из глуби – в глубь, оставляя за собой тусклый протяжный след… выдохнуло…
Иви мотнул головой. Поёжился. …Вспомнил: вчерашний сон…
– А что такое сны? Это то, что есть или то, чего нет?
– Сны – намёк на очевидность. – Большая Белая Рыба, подрагивая, колыхалась посреди комнаты. Раскачивалась-наклонялась, поглядывая на Иви то левым, то правым глазом. …Неожиданно – плавным сполохом молнии, белоснежьем – метнулась к креслу, стоявшему напротив кровати. Уселась-проплеснулась-подобралась…; вот: это уже не Рыба, скорее – что-то похожее на Зверя. – Да-да! сны – всего лишь намёк на очевидность, – улыбчиво мерцая, повторил Большой Белый Зверь. – До той поры намёк, пока не осознается: попросту – очевидность, ничего иного и быть не может. Но, разумеется, будучи очевидностью – это то, чего нет. …Не очень понятно?
– Понятно…
Иви рассматривал Зверя, восхищённо дивясь-угадывая: вот – обмельк лосиной морды… печальный оскал енота… лукавый зигзаг белки… Вот – слон, внимательный и трубящий… мышь… обезьяна… жираф… мокрое лицо крокодила… Вот – тюлень, листающий быстрыми зрачками стылые искры звёзд… талая мордочка жабы… румянец – картофельный, затаённый – черепахи… Вот – треугольные кружева лиса… пламенный взгляд медведя… кобра… пёс… полынная морщь скунса… кролик… зебра… дракон… корова… лев… улитка… Всё это не менялось, не чехардило, но – было одновременно, рядом. Так: одно лицо, ничуть не делимое, ничуть не размывное, и – вмещающее в себя всё.
Иви встал с кровати, подошёл к Большому Белому Зверю и втиснулся рядом с ним в кресло.
– Мне часто снится, что я иду к горизонту. Иду, иду… Долго-долго иду… И мне нужно туда, так хочется там оказаться! Понимаешь?
– Конечно, конечно, Иви. Чего же тут не понять! – Зверь улыбнулся.
– И это не только снится, – это хочется постоянно. – Иви врылся поглубже в тёплую мшистую морось звериной шерсти…-перьев…-чешуек. – Стою на дороге, смотрю… А мне всё говорят: нельзя до горизонта дойти, – горизонт, это то, чего нет… …Его нет?
– Есть, малыш.
Дыхание Зверя напоминало терпкую пляску ромашек, клевера, земляники. Казалось – август, и ты весь – в августе, с ног до головы. Здесь замечательно! Здесь безопасно: никто не тревожит, никто не суетится, никто не оттаскивает за уши от земли и неба. Даже попросту смутить – нет. Непроницаемо!..
-
(«Иви! Иви! Иди скорей обедать! …Да ступай, ступай же, наконец, сюда, непослушник!»
…Он обернулся. Он закрыл руками уши, упал в траву. …Вот: закачался над ним, разгоняя облака и стрекоз, конский каштан, проплеснули тонкими волнами строгие линии подорожника, заплясали-заторопились лиловые колокольцы. Вот....И голос – тугой, протяжный, имеющий лапы и смутное тело, проскочил по верхушкам трав, оскользнулся у кромки пруда, – растёкся дымкою над водой и осокой.
«Иви! Иви!..»
-
– А до него можно дойти?
– До горизонта? Можно! – Зверь, ликующе оскалясь, дунул на Ивину чёлку. Затормошил ободряюще. – Конечно! Без всяких сомнений! …А зачем тебе туда, Ивушка?
– Ну как это…! Ну… Ну я не знаю… – засумб у рился немножко. – Мне же нужно туда!
– Зачем, малыш? – Большое Белое Существо неотрывно и ласково смотрело на Иви.
– Сейчас… – Задумался, заморгал. – …Мне кажется, что если я доберусь… что если кто-нибудь доберётся до горизонта, то везде – везде, везде! – станет хорошо.
-
(Ему часто приходило в голову, что МИР – болен. МИР – разорван. Что все беды, обиж а нья, непонятности, одиночества – это разорванность МИРА, его бесприютность и сиротливость в ошибке разорванности.
…Вот поэтому никто до сих пор не смог дойти до горизонта.
…Вот поэтому – так ясно!: стоит только дойти до горизонта, обнять его, сцепить-склеить собою МИР – и всё станет так, как надо, как необходимо, как правильно. По-настоящему правильно!)
-
– Я глупости говорю, да?..
– Нет, малыш. Ты говоришь вовсе не глупости. …Да не смущайся же, – говори! Говори, Ивушка.
– А что?.. А! – я видел вчера сон: дом… дорога… я разбил чашку… и ещё, кажется, – какая-то кошка, но это я не очень помню…