(1563-1565)
Две молодые женщины в ту пору – самые желанные невесты в мире: ЕлизаветаАнглийская и Мария Шотландская. Во всей Европе едва ли сыщется обладателькоролевских прав, еще не обладающий супругою, который не засылал бы к нимсватов – будь то Габсбург или Бурбон, Филипп II Испанский или сын его донКарлос, эрцгерцог австрийский, короли Шведский и Датский, почтенные старцы исовсем еще мальчики, юноши, и зрелые мужи; давно уже на политическом аукционеневест не было такого оживления. Ведь женитьба на государыне – по-прежнемунезаменимое средство для расширения монаршей власти. Не войнами, аматримониальными союзами создавались во времена абсолютизма обширныенаследственные права; так возникла объединенная Франция, Испанская мироваядержава и могущество дома Габсбургов. А тут неожиданно засверкали и последниедрагоценности европейской короны. Елизавета или Мария Стюарт, Англия илиШотландия – тот, кто женитьбой приберет к рукам ту или другую страну, выиграетмировое первенство; но здесь идет не только состязание наций, но и войнадуховная, война за человеческие души. Ибо, случись, что британские островавместе с одной из владычиц достались бы соправителю-католику, это означало бы,что стрелка весов в борьбе католицизма и протестантизма окончательно склониласьв сторону Рима и «ecclesia universalis»[66]вновь восторжествовала в мире. А потому азартная погоня за невестами означаетздесь нечто большее, нежели простое семейное событие: в ней заключено решениемировой важности.
Решение мировой важности… Но для обеих женщин, для обеих королев здесьрешается также и спор всей их жизни. Нерасторжимо переплелись их судьбы. Еслиодна из соперниц возвысится благодаря браку, то неудержимо зашатается престолдругой; если одна чаша весов поднимется, неминуемо упадет другая. Равновесиелжедружбы между Елизаветой и Марией Стюарт может сохраниться, пока обе незамужем и одна – лишь королева Английская, а другая – лишь королеваШотландская. Стоит одной чаше перевесить, и кто-то из них станет сильнее –победит. Но неустрашимо противостоит гордость гордости, ни одна не хочетуступить и не уступит. Только борьба не на жизнь, а на смерть может разрешитьэтот безысходный спор.
Для блистательно развивающегося зрелища этого поединка сестер историяизбрала двух артисток величайшего масштаба. Обе, и Мария Стюарт и Елизавета, –редкостные, несравненные дарования. Рядом с их колоритными фигурами остальныемонархи того времени – аскетически закостенелый Филипп II Испанский,по-мальчишески вздорный Карл IX Французский, незначительный ФердинандАвстрийский – кажутся актерами на вторые роли; ни один из них и отдаленно недостигает того духовного уровня, на котором противостоят друг другу обеженщины. Обе они умны, но при всем своем уме подвержены чисто женским страстями капризам. Обе бешено честолюбивы, обе с юного возраста тщательно готовились ксвоей высокой роли. Обе держатся с подобающим их сану величием, обе блистаютутонченной культурой, делающей честь гуманистическому веку. Каждая наряду сродным языком свободно изъясняется по-латыни, по-французски и итальянски –Елизавета знает и по-гречески, а письма обеих образным и метким слогом выгодноотличаются от бесцветных писаний их первых министров – письма Елизаветынесравненно красочнее и живее докладных записок ее умного статс-секретаряСесила, а слог Марии Стюарт, отточенный и своеобразный, нисколько не похож набесцветные дипломатические послания Мэйтленда и Меррея. Незаурядный ум обеихженщин, их понимание искусства, вся их царственная повадка способныудовлетворить самых придирчивых судей, и если Елизавета внушает уважениеШекспиру и Бену Джонсону[67], то Марией Стюартвосхищаются Ронсар и Дю Белле. Но на утонченной личной культуре сходство междуобеими женщинами и кончается: тем ярче выступает их внутренняяпротивоположность, которую писатели с давних времен воспринимали и изображаликак типично драматическую.
Противоположность эта такая полная, что даже линии их жизни выражают ее сграфической наглядностью. Основное различие: Елизавета терпит трудности вначале пути, Мария Стюарт – в конце. Счастье и могущество Марии Стюартвозносятся легко, светло и мгновенно, как встает в небе утренняя звезда;рожденная королевой, она еще ребенком принимает второе помазание. Но так жекруто и внезапно свершается ее падение. Ее судьба как бы сгустилась втри-четыре катастрофы и, следовательно, сложилась как драма – недаром МариюСтюарт столь охотно избирали героинею трагедии, – в то время как восхождениеЕлизаветы свершается медленно, но верно (почему здесь уместно только плавноеповествование). Ей ничто не давалось даром и не падало в руки с неба.Объявленная в детстве бастардом и заточенная родной сестрой в Тауэр в ожиданиисмертного приговора, эта скороспелая дипломатка вынуждена поначалу хитростьюотстаивать свое право на самое существование, на жизнь из милости. У МарииСтюарт, прямой наследницы королей, на роду написано величие; Елизавета добиласьего своими силами, своим горбом.
Две столь различные линии жизни, естественно, стремятся разойтись в разныестороны. Если порой они скрещиваются и пересекаются, то переплестись не могут.Глубоко, в каждой извилине, в каждом оттенке характера неминуемо сказываетсяизначальное различие, заключающееся в том, что одна родилась в короне, как иныедети рождаются с густыми волосами, тогда как другая с трудом добилась,хитростью достигла своего положения; одна с первой же минуты – законнаякоролева, вторая – королева под вопросом. У каждой из этих женщин в силуособенностей ее судьбы развились свои, только ей присущие качества. У МарииСтюарт незаслуженная легкость, с какою – увы, слишком рано! – ей вседоставалось, порождает необычайную беспечность, самоуверенность и, как высшийдар, ту дерзновенную отвагу, которая и возвеличила ее и погубила. Всякая властьот бога и лишь богу ответ дает. Ее дело – повелевать, а других – повиноваться,и если бы даже весь мир усомнился в ее царственном призвании, она чувствует егов себе, в жарком кипении своей крови. Легко и не рассуждая одушевляется она;бездумно, сгоряча, словно хватаясь за рукоять шпаги, принимает решения;отчаянная наездница, одним рывком повода, с маху берущая любой барьер, любуюизгородь, она и в политике надеется единственно на крыльях мужества перемахнутьчерез любое препятствие, любую преграду. Если для Елизаветы искусство правления– это партия в шахматы, головоломная задача, то для Марии Стюарт это одна изсамых острых услад, повышенная радость бытия, рыцарское ристание. У нее, какоднажды сказал папа, «сердце мужа в теле женщины», и именно эта бездумнаясмелость, этот державный эгоизм, которые так привлекают к ней стихотворцев,сочинителей баллад и трагедий, послужили причиной ее безвременной гибели.
Ибо Елизавета, натура насквозь реалистическая с близким к гениальностичувством действительности, добивается победы исключительно тем, что используетпромахи и безумства своей по-рыцарски отважной противницы. Зоркими,проницательными, птичьими глазами она – взгляните на ее портрет – недоверчивовзирает на мир, опасности которого так рано узнала. Уже ребенком постигла она,как произвольно, то взад, то вперед, катится шар Фортуны[68]: всего лишь шаг отделяет престол от эшафота, и опять-такитолько шаг отделяет Тауэр, это преддверие смерти, от Вестминстера. Всегдапоэтому будет она воспринимать власть как нечто текучее, повсюду будет ейчудиться угроза; осторожно и боязливо, словно они из стекла и ежеминутно могутвыскользнуть из рук, держит Елизавета корону и скипетр; вся ее жизнь, всущности, сплошные тревоги и колебания. Портреты убедительно дополняютизвестные нам описания ее характера: ни на одном не глядит она ясно, независимои гордо, истинной повелительницей: на каждом в ее нервных чертах сквозитнастороженность и робость, словно она к чему-то прислушивается, словно ждетчего-то, и никогда улыбка уверенности не оживляет ее губ. Бледная, она держитсяочень прямо, неуверенно и вместе с тем тщеславно вознося голову над помпезнойроскошью осыпанной каменьями робы и словно коченея под ее грузным великолепием.Чувствуется: стоит ей остаться одной, сбросить парадную одежду с костлявыхплеч, стереть румяна с узких щек – и все ее величие спадет, останется бедная,растерянная, рано постаревшая женщина, одинокая душа, не способная справиться ссобственными трудностями – где уж ей править миром! Такая робость в королеве,конечно, далека от героики, а ее вечная медлительность, неуверенность инерешительность не способствуют впечатлению королевского могущества; но величиеЕлизаветы как правительницы лежит в иной, неромантической области. Не в смелыхпланах и решениях проявлялась ее сила, а в упорной, неустанной заботе обумножении и сохранении, о сбережении и стяжании, иначе говоря, в чистобюргерских, чисто хозяйственных добродетелях: как раз ее недостатки –боязливость, осторожность – оказались особенно плодотворны на нивегосударственной деятельности. Если Мария Стюарт живет для себя, то Елизаветаживет для своей страны, реалистка с сильно развитым чувством ответственности,она видит во власти призвание, тогда как Мария Стюарт воспринимает свой сан какни к чему не обязывающее звание. У каждой свои отличительные достоинства и своинедостатки. И если безрассудно-геройская отвага Марии Стюарт становится еероком, то медлительность и неуверенность Елизаветы в конечном счете идут ей напользу. В политике неторопливое упорство всегда берет верх над неукротимойсилой, тщательно разработанный план торжествует над импульсивным порывом,реализм – над романтикой.
Но в этом споре различие сестер идет гораздо глубже. Не только как королевы,но и как женщины Елизавета и Мария Стюарт – полярные противоположности, какбудто природе заблагорассудилось воплотить в двух великих образахвсемирно-историческую антитезу, проведя ее во всем с контрапунктическойпоследовательностью.
Как женщина Мария Стюарт – женщина до конца, женщина в полном смысле слова;наиболее ответственные ее решения всегда диктовались импульсами, исходившими изглубочайших родников ее женского естества. И не то чтобы она была ненасытнострастной натурой, послушной велениям инстинкта, напротив, что особенно еехарактеризует, – это чрезвычайно затянувшаяся женская сдержанность. Проходятгоды, прежде чем ее чувства дают о себе знать. Долго видим мы в ней (и таковаона на портретах) милую, приветливую, кроткую, ко всему безучастную женщину счуть томным взглядом, с почти детской улыбкой на устах, нерешительное,пассивное создание, женщину-ребенка. Как и всякая истинно женственная натура,она легко возбудима и подвержена вспышкам волнения, краснеет и бледнеет полюбому поводу, глаза ее то и дело увлажняются. Но это мгновенное, поверхностноеволнение крови долгие годы не тревожит глубин ее существа; и как раз потому,что она нормальная, настоящая, подлинная женщина. Мария Стюарт находит себя каксильный характер именно в страстной любви – единственной на всю жизнь. Толькотогда чувствуется, как сильна в ней женщина, как она подвластна инстинктам истрастям, как скована цепями пола. Ибо в великий миг экстаза исчезает, словносорванная налетевшей бурей, ее наружная культурная оснастка; в этой до сих порспокойной и сдержанной натуре рушатся плотины воспитания, морали, достоинства,и, поставленная перед выбором между честью и страстью, Мария Стюарт, какистинная женщина, избирает не королевское, а женское свое призвание.Царственная мантия ниспадает к ее ногам. И в своей наготе, пылая, она чувствуетсебя сестрой бесчисленных женщин, что томятся желанием давать и брать любовь; ибольше всего возвышает ее в наших глазах то, что ради немногих сполна пережитыхмгновений она с презрением отшвырнула от себя власть, достоинство и сан.
Елизавета, напротив, никогда не была способна так беззаветно отдаватьсялюбви – и это по особой, интимной причине. Как выражается Мария Стюарт в своемзнаменитом обличительном письме, она физически «не такая, как все женщины».Елизавете было отказано не только в материнстве; очевидно, и тот естественныйакт любви, в котором женщина отдается на волю мужчины, был ей недоступен. Нетак уж добровольно, как ей хочется представить, осталась она вековечной virginQueen, королевой-девственницей, и хотя некоторые сообщения современников (вродеприписываемого Бену Джонсону) относительно физического уродства Елизаветы ивызывают сомнения, все же известно, что какое-то физиологическое или душевноеторможение нарушало ее интимную женскую жизнь. Подобная ненормальность должнавесьма серьезно сказаться на всем существе женщины; и в самом деле, в этойтайне заключены, как в зерне, и другие тайны ее души. Все нервическинеустойчивое, переливчатое, изменчивое в ее натуре, эта мигающая истерическаясветотень, какая-то неуравновешенность и безотчетность в поступках, внезапноепереключение с холода на жар, с «да» на «нет», все комедиантское, утонченное,затаенно-хитрое, а также в немалой степени свойственное ей кокетство, не разподводившее ее королевское достоинство, порождалось внутренней неуверенностью.Просто и естественно чувствовать, мыслить и действовать было недоступно этойженщине с глубокой трещиной в душе; никто не мог ни в чем на нее рассчитывать,и меньше всего она сама. Но, будучи даже калекой в самой интимной области,игрушкой собственных издерганных нервов, будучи опасной интриганкой, Елизаветавсе же никогда не была жестокой, бесчеловечной, холодной и черствой. Ничто неможет быть лживее, поверхностнее и банальнее, чем получившее широкое хождениепонятие о ней (воспринятое Шиллером в его трагедии), будто бы коварная кошкаЕлизавета играла кроткой, безоружной Марией Стюарт как беспомощной мышкой. Ктоглядит глубже, тот в этой одинокой женщине, зябнущей под броней своегомогущества и только изводящей себя своими псевдолюбовниками, ибо ни одному изних она не способна отдаться, видит скрытую лукавую теплоту, а за ее капризнымии грубыми выходками – честное желание быть доброй и великодушной. Ее робкойнатуре претило насилие, и она предпочитала ему пряную дипломатическую игру «помаленькой» и безответственность закулисных махинаций; каждое объявление войныповергало ее в дрожь и трепет, каждый смертный приговор камнем ложился насовесть, всеми силами старалась она сохранить в стране мир. Если она боролась сМарией Стюарт, то лишь потому, что чувствовала (и не без основания) с еестороны угрозу, да и то она охотнее уклонилась бы от открытой борьбы, ибо былапо натуре игроком, шулером, но только не борцом. Обе они – Мария Стюарт посвоей беспечности и Елизавета по робости характера – предпочли бы жить в Мире,пусть бы даже это был худой, ложный мир. Но конфигурация звезд на небе в тотисторический момент не допускала половинчатости, неопределенности. Равнодушнаяк заветным желаниям отдельной личности, сильнейшая воля истории частовтравливает людей и стоящие за ними силы в свою смертоносную игру.
Ибо за антагонистическими чертами исторических личностей повелительно,исполинскими тенями встают великие противоречия эпохи. И не случайность, чтоМария Стюарт была поборницей старой, католической, а Елизавета – защитницейновой, реформатской церкви; в том, что каждая из них берет сторону одной изборющихся партий, как бы символически отражен тот факт, что обе королевывоплощают различные мировоззрения: Мария Стюарт – умирающий мир рыцарскогосредневековья, Елизавета – мир новый, нарождающийся. В их борьбе как быизживает себя эпоха перелома.
Мария Стюарт, как последний отважный паладин, борется и умирает за то, чтокануло без возврата, – за обреченное, гиблое дело, и это придает ее фигуретакое романтическое очарование. Она лишь повинуется творящей воле истории,когда, обращенная в прошлое, политически связывает свою судьбу с силами, ужеперешагнувшими через зенит, с Испанией и Ватиканом, – тогда как Елизаветапрозорливо шлет посольства в самые отдаленные страны, Россию и Персию, и сбезошибочным чутьем обращает энергию своего народа к океанам, как бы впредвидении того, что столбы, поддерживающие будущую мировую империю, должныбыть воздвигнуты на новых континентах. Мария Стюарт косно привержена традиции,она не возвышается над чисто династическим пониманием королевской власти. По еемнению, страна прилежит властителю, а не властитель стране; все эти годы МарияСтюарт была лишь королевой Шотландской, и никогда не была она королевойшотландского народа. Сотни написанных ею писем трактуют об утверждении,расширении ее личных прав, и нет ни одного, где шла бы речь о народном благе, оразвитии торговли, мореплавания или военной мощи. Как языкам ее в поэтическихопытах и повседневном обиходе всегда оставался французский язык, так и впомыслах ее и чувствах нет ничего национального, шотландского; не радиШотландии жила она и приняла смерть, а единственно, чтобы оставаться королевоюШотландской. В итоге Мария Стюарт не дала своей стране ничего творческивдохновляющего, кроме легенды о еврей жизни.
Но, поставив себя над всеми, Мария Стюарт обрекла себя на одиночество.Пусть мужеством и решимостью она неизмеримо превосходила Елизавету, затоЕлизавета не в одиночестве боролась против нее. Чувство неуверенности ранозаставило ее укрепить свои позиции, и она сумела окружить себя помощниками –надежными людьми с ясным, трезвым разумом; в этой войне она опиралась на целыйгенеральный штаб, обучавший ее тактике и практике и в решительные минутызащищавший ее от порывов и срывов ее нервического темперамента. Елизаветаумудрилась создать вокруг себя такую превосходную организацию, что и поныне,спустя столетие, ее личные заслуги почти неотделимы от коллективных заслугелизаветинской эпохи в целом, так что озаряющая ее имя бессмертная славаобнимает и достижения ее выдающихся советников. В то время как Мария Стюарт –это Мария Стюарт и только, Елизавета – это всегда Елизавета плюс Сесил, плюсЛестер, плюс Уолсингем, плюс энергия всего народа; не разберешь, кто же,собственно, был гением того, шекспировского, века – Англия или Елизавета,настолько они слились в некое, замечательное единство. Своим выдающимсяположением среди монархов своего времени Елизавета обязана как раз тому, чтоона не стремилась быть госпожой Англии, а лишь исполнительницей воли англичан,свершительницей национальной миссии. Она угадала веяние времени, от автократииустремленное к конституционному строю. Добровольно признает она новые силы,возникающие из преобразования сословий, из расширения мирового пространстваблагодаря выдающимся открытиям века; она поощряет все новое – сословныегильдии, купцов-толстосумов и даже пиратов, ибо Англии, ее Англии, онипрокладывают путь к преобладанию на море. Тысячи раз жертвует она (чего МарияСтюарт никогда не делает) своими личными желаниями ради общенациональногоблага. Наилучший выход из душевных затруднений – выход в деятельную жизнь;потерпев крах как женщина, Елизавета ищет счастье в благоденствии своегонарода. Весь свой эгоизм, всю жажду власти эта бездетная, безмужняя женщинапереключила на общенациональные интересы: быть великой величием Англии в глазахпотомства было самым благородным из ее тщеславных помыслов, и жила она лишь воимя будущего величия Англии. Никакая другая корона не могла бы ее прельстить(тогда как Мария Стюарт с восторгом сменяла бы свою на любую лучшую), и в товремя как та сгорела в свой час, вспыхнув ослепительным метеором, скупаядальновидная Елизавета отдала все силы будущему своей нации.
А потому не случайность, что борьба между Марией Стюарт и Елизаветойрешилась в пользу той, что олицетворяла прогрессивное, жизнеспособное начало, ане той, что была обращена назад, в рыцарское прошлое; с Елизаветой победилаволя истории, которая торопится вперед, отбрасывая отжившие формы, как пустуюшелуху, творчески испытывая себя на новых путях. В ее жизни воплощена энергиянаций, которая хочет завоевать свое место в мире, тогда как в смерти МарииСтюарт героически и эффектно отмирает рыцарское прошлое. И все же каждая из нихвыполняет в этой борьбе свое назначение: Елизавета, как трезвая реалистка,побеждает в истории, романтическая Мария Стюарт – в поэзии и предании.
Блистательна эта борьба, предстающая нам сквозь призму времени ипространства и в столь эффектном исполнении; жаль только, что презренны и мелките средства, какими она ведется. Ибо, хоть фигуры и незаурядные, обе женщиныостаются женщинами, они бессильны превозмочь свойственную их полу слабость –враждовать не в открытую, а изводя противника лукавыми происками, булавочнымиуколами. Будь на месте Марии Стюарт и Елизаветы двое мужчин, двое королей, неминовать бы им кровавого столкновения, войны. Тут притязание непримиримо всталобы против притязания, мужество против мужества. Конфликт между Марией Стюарт иЕлизаветой лишен честной мужской ясности; это драка двух кошек, которые,спрятав когти, бродят вокруг да около и сторожат друг друга, – коварная и вовсех отношениях нечестная игра. В течение четверти века эти женщины только иделали, что лгали друг другу (причем ни одна ни на секунду не дала себяобмануть). Ни разу не поглядят они в глаза друг другу, ни разу их ненависть невыступит с поднятым забралом; льстиво и лицемерно улыбаясь, приветствуют они, ипоздравляют, и улещают, и одаривают одна другую, и каждая держит за спинойотточенный кинжал. Нет, хроника войны между Елизаветой и Марией Стюарт не знаетни битв, ни прославленных эпизодов в духе «Илиады», это не героическая эпопея,а скорее глава из Макиавелли[69], пусть иувлекательная для психолога, но отталкивающая для моралиста, ибо это всего лишьзатянувшаяся на двадцатилетие интрига, но только не открытый, бряцающийбой.
Бесчестная игра начинается со сватовства Марии Стюарт и появления на сценеавгустейших женихов. Мария Стюарт согласна на любого из них, женщина в ней ещедремлет и не участвует в выборе. Она охотно пошла бы за пятнадцатилетнего донаКарлоса, хотя молва рисует его злобным мальчишкой, страдающим припадкамиярости, но так же легко согласилась бы и на малолетнего Карла IX. Молод илистар, красив или уродлив, – безразлично ее честолюбию, лишь бы этот союзвозвысил ее над ненавистной соперницей. Не проявляя большого интереса, онапоручает все переговоры своему сводному брату Меррею, и тот ведет их скорыстным рвением, ибо стоит его сестре заполучить корону в Париже, Вене илиМадриде, как он избавится от нее и снова станет некоронованным королемШотландии. Елизавета мигом узнает – ведь ее шпионы не дремлют – об этихчужеземных сватовствах и тотчас же накладывает на них свое грозное вето. Безоколичностей заявляет она шотландскому посланнику, что, коль скоро Мария Стюартпримет королевское предложение из Австрии, Франции или Испании, она, Елизавета,сочтет это враждебным актом, но это не мешает ей в то же время обратиться ксвоей дорогой кузине с нежным увещанием, умоляя довериться ей одной, «какие быгоры блаженства и земного великолепия ей ни сулили другие». О, она нисколько невозражала бы против принца протестантской веры, против короля Датского илигерцога Феррары – понимай: против недостойных, безопасных претендентов, – нобольше всего желала бы, чтобы Мария Стюарт нашла себе супруга «дома» –какого-нибудь шотландского или английского дворянина. В этом случае ей навекиобеспечена ее сестринская любовь и помощь.
Позиция Елизаветы – это, конечно, беззастенчивая foul play[70], и ее скрытое намерение очевидно: королева-девственницапоневоле, она старается лишить соперницу ее крупного шанса. Столь же искуснымприемом отбивает Мария Стюарт брошенный ей мяч. Она, разумеется, ни минуты недумает о том, чтобы признать за Елизаветой overlordship – право решающегоголоса в ее матримониальных прожектах. Но великая сделка повисла в воздухе,главный кандидат, дон Карлос, все еще медлит с решением. И Мария Стюартлицемерно благодарит Елизавету за материнскую заботу. «For all uncles of theworld»[71]не стала бы она рисковатьдрагоценной дружбой английской королевы, оскорбив ее самовольным решением, – онет, боже сохрани! – она готова следовать любому ее совету, пусть толькоЕлизавета вразумит ее, которые женихи дозволены («allowed»), а которые нет.Поистине трогательная покорность, но словно между строк вставляет Мария Стюартневинный вопрос: каким образом намерена Елизавета вознаградить ее покорность?Она как бы говорит: «Изволь, я исполню твое желание и не выйду за человека,знатностью и могуществом превосходящего тебя, о возлюбленная сестра. Но и тысоблаговоли дать мне гарантию и не откажи разъяснить: как обстоит дело с моимиправами преемства?»
Тем самым конфликт по-прежнему благополучно застрял на мертвой точке. Кактолько Елизавете надо сказать что-то членораздельное на тему о преемстве, онапрячется в свою скорлупу, и клещами не вырвешь у нее ясного слова. Кружа ипетляя, лепечет она что-то сугубо косноязычное: «она-де сердечно преданаинтересам своей сестрицы» и намерена позаботиться о ней, как о родной дочери;потоком сладчайших слов исписываются целые страницы, но нет среди них искомого,решительного, обязывающего слова: точно два левантинских купца[72], хотят они сварганить дельце, так сказать, из рук в руки –ни одна не рискует разжать горсть первой. Избери того, кого я тебе прикажу,говорит Елизавета, и я объявлю тебя своей преемницей. Назови меня своейпреемницей, и я изберу, кого ты мне велишь, отвечает ей Мария Стюарт. И ни однане верит другой, потому что каждая намерена обмануть соперницу.
Целых два года тянутся переговоры о замужестве, женихах и преемстве. Но,как ни странно, оба шулера, сами того не желая, подыгрывают друг другу.Елизавете только и нужно, что водить Марию Стюарт за нос, а Марии Стюарт, к еенесчастью, приходится иметь дело с самым медлительным из монархов, Филиппом II.И лишь когда переговоры с Испанией окончательно заходят в тупик и надо ужедумать о других предложениях, Мария Стюарт решает покончить с намеками иэкивоками и безоговорочно приставляет своей милой сестрице к груди пистолет.Она приказывает ясно и недвусмысленно спросить, кого же предлагает Елизаветакак достойного претендента.
Елизавете очень уж неповадно отвечать на вопросы, заданные в столькатегорической форме, а тем более на этот вопрос. Ибо давно уже обиняками далаона понять, кого имеет в виду для Марии Стюарт. В одном из писем онамногозначительно промямлила: она-де «намерена предложить ей такого жениха, чтоникто и не подумал бы, что она может на это решиться». Однако шотландский дворделает вид, будто не понимает намеков, и требует позитивного предложения –назовите имя! Припертая к стене, Елизавета уже не может ограничиться намеками.С усилием выдавливает она из себя имя избранника: Роберт Дадлей.
И тут дипломатическая комедия рискует на минуту превратиться в фарс.Предложение Елизаветы можно понять либо как чудовищное надругательство, либокак чудовищный блеф. Уже одно предположение, что королева Шотландская,вдовствующая королева Французская, может удостоить своей руки какого-тоничтожного подданного, subject своей сестры-королевы, захудалого дворянчика безединой капли королевской крови, по понятиям того времени, близко к оскорблению.Однако наглость предложения усугубляется особым обстоятельством: всей Европеизвестно, что Роберт Дадлей уже многие годы состоит у Елизаветы в потешныхлюбовниках, в партнерах ее эротических игр, и, стало быть, королева Английская,словно свой обносок, дарит королеве Шотландской как раз того человека, скоторым сама она погнушалась вступить в брак. Впрочем, всего лишь несколько летназад тяжелодумная Елизавета играла этой мыслью (именно играла: для нее этовсегда игра). И только когда Эйми Робсарт, жена Дадлея, была найдена убитой призагадочных обстоятельствах, она поспешила отказаться от этого плана, дабы ненавлечь на себя подозрения в соучастии. Сватать дважды скомпрометированногочеловека – во-первых, той темной историей, а также некими интимными отношениямис ней, Елизаветой, – предложить его в мужья Марии Стюарт было из многих грубыхи бестактных выходок, ознаменовавших ее правление, пожалуй, наиболеебестактной.
Чего Елизавета, собственно, добивалась этим непонятным сватовством – вряд ликогда-либо станет ясно. Кто возьмется перевести на язык логики взбалмошнуюприхоть истерической натуры? Мечтала ли она как преданная любовница наградитьлюбовника, которого не осмеливалась взять в мужья, отписав ему по духовной,вместе с правами преемства, самое ценное, чем она располагала, – своекоролевство? Хотела ли просто избавиться от прискучившего ей cicisbeo?[73]Надеялась ли через преданного человека вернеедержать соперницу в узде? А может быть, она лишь испытывала любовь Дадлея?Мечтала ли она о partie à trois[74]–объединенном любовном хозяйстве? Или же это просто фортель, рассчитанный на то,что Мария Стюарт своим отказом проявит себя неблагодарной? Каждое из этихпредположений законно, но скорее всего причудница и сама не знала, чего она,собственно, хочет: по-видимому, то была опять лишь игра воображения, ведь ейтак свойственно играть решениями и людьми. Трудно себе представить, чтопроизошло бы, отнесись Мария Стюарт серьезно к предложению выйти замуж заотставного любовника английской королевы. Быть может, Елизавета, внезапноодумавшись, запретила бы Дадлею этот брак и, унизив соперницу оскорбительнымсватовством, осрамила бы ее вдобавок позорным отказом.
Для Марии Стюарт предложение выйти замуж за претендента некоролевской крови– это нечто вроде дерзостного богохульства. Неужто его госпожа серьезно думает,что она, помазанница божия, позарится на какого-то «лорда Роберта», спрашиваетона посланца под впечатлением свежей обиды. Но она сдерживает недовольство имило улыбается: такую опасную противницу, как Елизавета, не стоитпреждевременно гневить столь резким отказом. Надо сперва выйти за испанскогоили французского престолонаследника, а там она сполна рассчитается заоскорбление. В этом поединке сестер один нечестный поступок неизменно вызываетответный – на коварное предложение Елизаветы следует лживое заверение МарииСтюарт в дружбе и признательности. Итак, Дадлея не отвергают в Эдинбурге, какпретендента, боже сохрани, королева делает вид, будто клюнула на эту удочку,что позволяет ей разыграть презабавный второй акт. Сэр Джеймс Мелвилоткомандировывается с официальным поручением в Лондон, якобы для того, чтобыначать переговоры о кандидатуре Дадлея, а на самом деле – чтобы еще большезапутать этот клубок лжи и притворства.