Но постоянная манипуляция дает только временный выход, в общем и целом все большее количество людей не поддается ни на какие призывы, не провоцируется никакими действиями. На цинизм политиков массы отвечают собственным цинизмом и эскапизмом. Массы отказывают в доверии государствам и лидерам, а в это время большой вес получают межгосударственные образования (ТНК, бизнес в оффшорах, мировой терроризм и проч.), разрушающие государства, а каждое новое рухнувшее государство только прибавляет количество свободных радикалов.
Мир идет к новому трайбализму, новому общинному догосударственному, а точнее, постгосударственному хаосу (см. теории модных интеллектуалов Делеза, Барда и Зодерквиста, которые, как ни странно, совпадают с пророчествами террористов, например, Х.-А. Нухаева). Это в свою очередь уничтожает основу политики как искусства управления именно государством и требует новых теоретических категорий, адекватных новой реальности.
Даже если апокалипсические прогнозы не оправдаются, все равно существует насущная необходимость в обновлении категориального аппарата политической науки, мало менявшегося со времен Аристотеля, а также в инновациях в политической практике, могущих вернуть человечеству доверие к политике и ее лидерам.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ТЕХНОЛО� ГИИ — совокупность методов, техник, приемов воздействия на человека с целью изменить его мышление, убеждения, настроение и поведение.
Возникли так же давно, как и сама политика. Уже в первобытных обществах были жрецы, специалисты по ритуалам, внушению, манипуляции мнением толпы и т. д. В древней Греции благодаря искусству софистов были разработаны приемы публичной полемики, аргументации, логики, выборных технологий, в древнем Риме были усовершенствованы правовые механизмы и созданы институты, позволяющие управлять различными политическими процессами.
Особое развитие политтехнологии получили в Новое время (благодаря интенсивным выборным процессам) и в новейшее время в тоталитарных обществах (благодаря востребованности техник пропаганды).
В конце XX в. в условиях изменившегося общества произошла революция в понимании политических технологий. Если раньше их целью было подавление собственного со знания и воли индивидов, внушение, манипуляция бессознательными и иррациональными мотивами, то теперь манипуляция строится, наоборот, именно на провоцировании свободной воли, сознания и субъективности человека. Как писал известный французский социолог Ж. Бодрийар: «Совершается переход от предписания к расписанию».
Если раньше реклама и пропаганда требовали и внушали избрать Иванова и ни в коем случае не избирать Петрова, то сейчас пропаганда требует проявить сознание и волю и именно выбрать между Ивановым и Петровым. Только потом оказывается, что и тот и другой финансируется одними и теми же ТНК, и на практике будут делать одно и то же.
Спектр подобных приемов очень широк. Коварство современных мягких методов пропаганды в том, что они создают у тех, кто подвергся их воздействию, иллюзию полной свободы и самостоятельности. Так, в ходе «бархатных революций » десятки
Политкорректность
П
миллионов людей, подвергшихся манипуляциям, думали, что выступают за свободу и уверяли, что все решают сами, никто на них не воздействовал.
В связи с эффективностью новых политических технологий часто старые «горячие войны» стали заменяться на новые информационные холодные войны. Зачем уничтожать врага и тратить силы, если ты можешь заставить его самого разоружиться, самоуничтожиться, если ты сможешь даже заставить служить себе, направить его против других врагов?
Отследить воздействие мягких политических технологий довольно трудно, это требует специального образования и подготовки. Подобно тому, как современный человек вынужден самостоятельно, не обращаясь к специалистам как раньше, владеть элементарными знаниями из области права, медицины, психологии и т. п., ему в скором будущем придется овладевать и азами информационных и политических технологий.
В США уже ведется законодательная работа по защите личного пространства, персональных данных и идентичности от воздействия рекламы, пиара, политической пропаганды. Такие же меры должны предприниматься и у нас.
В последнее время среди экспертов-политологов распространяется мнение о вредности политтехнологий на основании того, что России пришлось очень сильно от них пострадать. Но это мнение является несостоятельным, поскольку с тем же успехом можно говорить, что раз Россия пострадала от каких-то совершенных видов оружия, то нам не надо их развивать, а лучше вовсе запретить. Подобная позиция маргинализирует Россию и приводит к отставанию в гуманитарных технологиях и вообще в сфере хай - хьюма.
ПОЛИТКОРРЕКТНОСТЬ (политическая корректность, от англ. political correctness) — культурноповеденческая и языковая тенденция, нацеленная на замену устоявшихся терминов, могущих задеть чувства и достоинство того или иного индивидуума эмоционально нейтральными и/или положительными эвфемизмами.
Термин впервые предложен в 1983 г. известной феминисткой Карен де Кроу, президентом Американской Национальной организации в защиту прав женщин. Политическая корректность как система взглядов стала распространяться в вузах США, студенческих городах-кампусах, а затем и во всех прочих сферах американского общества. С 1989 г. свыше 200 колледжей и университетов США приняли кодексы, запрещающие расовую и половую дискриминацию меньшинств.
Политическая корректность — один из продуктов общества постмодерна (см. Постмодернизм), характеризующегося мультикультурализмом, методологическим анархизмом, социальной фрагментацией и выходом на передний план более узких идентичностей. Демократия втаком обществе предстает как общественный уклад, предполагающий не власть большинства, но прежде всего защиту прав всякого меньшинства, вплоть до отдельного человека. В действительности даже самое демократическое государство не состоянии защитить все провозглашенные им права и обеспечить реализацию амбиций каждого члена общества.
Симуляцией решения этой проблемы является широкое распространение языковой практики политкорректности, предлагающей избегать использования тех слов и высказываний в отношении расовой и половой принадлежности, возраста, состояния здоровья, социального статуса, внешнего вида представителей определенных социальных групп, которые те могут посчитать оскорбительными и дискриминационными. Так, «политически корректно» называть негра «афроамериканцем» (african american), индейца — «коренным американцем» (native american), инвалида — «преодолевающим трудности из-за своего физического состояния (physically challenged), толстяка — «горизонтально ориентированным» (horizontally oriented), бедняка — «лишенным преимуществ» (disadvantaged), человека, роющегося в помойках — «собирателем вещей, от которых отказались» (refuse collectors) и т. д.
Чтобы предупредить стигматизацию «сексуальных меньшинств», или «людей с нетрадиционной ориентацией» (тоже политкорректные эвфемизмы), предлагается употреблять по отношению к ним, например, не термин «гомосексуалист», а «гомосексуал».
Оскорбительными были найдены и «сексистские» морфемы, якобы намекающие на превосходство мужчины над женщиной. Такие этимологически связанные с корнем «man» (мужчина) слова как chairman (председатель), foreman (начальник), fireman (пожарник), postman (почтальон) предлагается исключить из обихода в пользу, соответственно, chairperson, supervisor, fire fighter, mail carrier. По той же причине слово woman (женщина) надлежит отныне писать как «womyn» (или даже vaginal american), а вместо местоимений he, his (он, его) — всегда употреблять she, her (она, ее).
Во избежание проявления обидного для животных и растений антропоцентризма слова pets (домашние животные) и house plants (домашние растения), представляющие человека как их хозяина, предлагается заменить на animal companions (компаньоны-животные) и botanical companions (компаньоны-растения).
Американские издатели изымают из учебников для школ и колледжей слова «Бог», «старик», «слепой», «малыш», «мальчишеская фигура», «варвар», «яхта» и другие по той причине, что они могут вызвать у читателей отрицательные эмоции. Например, употребление слово «яхта», оказывается, неэтично по отношению к людям, которые не достигли соответствующего уровня материального благополучия. Комментируя политику издателей, профессор Нью-Йоркского университета Даян Равич заметил: «Новояз Джорджа Оруэлла становится реальностью».
Постмодернизм
Политкорректность не есть нечто насаждаемое на Западе структурами власти — она зародилась в недрах гражданского общества как некий общественный договор, фактор предотвращения конфликтов и утверждения толерантности. Человек, не придерживающийся политкорректности, становится политическим маргиналом, изгоем в обществе и может также быть уволенным с работы, привлеченным к суду и т. д. Возможно, вскоре для обозначения подобных неполиткорректных изгоев будет также изобретен свой политически корректный эвфемизм.
Как языковой феномен политическая корректность в той или иной форме существовала в разных культурах, не перерастая в особую идеологию. В СССР были распространены такие термины как «оператор машинного доения», «механизатор» — вместо «доярка» и «тракторист». Персонаж Л. Утесова настаивал, что он не «извозчик», а «водитель кобылы». Учебные заведения для умственно отсталых детей назывались «спецшколами», а смертная казнь — «высшей мерой социальной защиты».
Термин «политическая корректность» в российской прессе впервые был зафиксирован в статье А. Плахова «Итоги кинофестиваля в Монреале», опубликованной в газете «Коммерсантъ-Daily» за 8 сентября 1993 г. Несколько позднее А. Плахов впервые применил сокращенный вариант этого выражения — «политкорректность».
В настоящее время этот термин становится все более популярным в России. Зачастую он используется как синоним несдержанности, неумения держать себя в руках. Так, например, в начале 2000-х гг. «Независимая газета» охарактеризовала нового спикера Совета Федерации С. Миронов а: «не знаком с Конституцией, не признает правил игры, не полит корректен». В обиход вошли понятия «российский» вместо «русский», «лицо кавказской национальности» и др.
По подозрению в неполиткорректности отменяется проведение некоторых праздников и юбилеев.
Так, в ноябрь 2005 г. было практически проигнорировано празднование 275-летие со дня рождения великого русского полководца А. В. Суворова, чтобы не напоминать лишний раз европейцам, что были они не раз биты русским оружием за вероломство и предательство.
Политкорректность часто критикуют за лицемерие, стремление уйти от реальных общественных проблем, замалчивание острых противоречий, за дискриминацию большинства, насильственную маргинализацию устоявшихся традиций. Многие американцы считают политкорректность одним из проявлений цензуры и посягательством на свободу слова, что противоречит Первой поправке к Конституции США.
Крайности, до которых подчас доходит политкорректность (например, требование писать якобы унижающее женщин слово history (история) как herstory, а также перевод на «политкорректный» язык детских сказок), становятся предметом насмешек. Есть также мнение, что педалирование «нормальности» представителей тех или иных общественных групп лишь подчеркивает их «ненормальность». По словам Умберто Эко, именно политическая корректность является на сегодня главным врагом толерантности.
Результаты насаждения политкорректности уже налицо. Так, массовые беспорядки во Франции в октябре — ноябре 2005 г., главными участниками которых были эмигранты из Северной Африки, во многом стали следствием политической корректности в отношении жителей бывших французских колоний. Сегодня арабы чувствует себя во Франции подлинными хозяевами. Почти каждый 10-й житель страны — эмигрант из Северной Африки. В пригородных кварталах, где живет их большая часть, практически в свободном обороте находятся оружие, наркотики, взрывчатка, ведут активную деятельность экстремистские исламские организации. Коренные французы не могут даже назвать араба арабом — неполиткорректно. Надо: «выходец с Ближнего Востока». Неполиткорректно защищать себя от издевательств этих «выходцев» на улице — можно прослыть расистом.
По словам журналиста «Известий» О. Осетинского, «учителя до такой степени задурили головы детям пресловутой “политкорректностью”, что французские девушки не решаются отказать хулиганам в случае откровенного насилия, чтобы не прослыть расистками. “Ну как я могла им отказать, — объясняла мне фактически изнасилованная школьница, — ведь их отцы и деды так страдали при колониализме. Мы теперь должны расплачиваться за вину наших дедов и отцов”».
ПОСТМОДЕРНИЗМ — одно из наиболее влиятельных идейных течений последней трети XX в., осмысляющее специфическое состояние западной цивилизации, обусловленное кризисом новоевропейской метафизики, научной традиции и социальной парадигмы.
Приставка «пост-» в составе термина указывает как на преемственность постмодернизма по отношению к до сих пор незавершенному модернистскому проекту, так и на требование преодоления последнего. В этом смысле понятие «постмодернизм» начало употребляться лишь в конце 1960-х гг., хотя в разных контекстах его использовали культуролог Р. Паннвиц (1917), литературовед Ф. де Онис (1934), историк А. Тойнби (1947) и др.
Постмодернисты заявляют об исчерпанности ситуации «модерна», «современности», для которой характерны прогрессизм, историзм, универсализм, культ новизны, вера в неограниченные возможности просвещенного разума.
Ситуация постмодерна предполагает недоверие к «метанаррациям» — единым объяснительным схемам и обобщающим теориям, служащим для «самооправдания буржуазного общества», отказ от универсализма и рационализма как проявлений «империализма рассудка».
Одним из первых суть постмодернизма сформулировал (по апофатической схеме) литературовед И. Хасан
Постмодернизм
П
(1971): если модернизм определяется такими принципами как законченность формы, предварительный проект, иерархичность структуры, возможность интерпретации, стандартность подходов, то постмодернизм отличают отсутствие целостности, разорванность смысловых структур, открытость, процессуальность, игра, случайность, анархия и т. п.
По мнению Ж.-Ф. Лиотара, наступление эпохи постмодерна знаменует закат метанарраций как тотальных, претендующих на статус единственно истинных способов высказывания. Диктат общих норм, «больших идеологий» и «планов спасения мира» уступает место «языковым играм» — плюрализму локальных языков, стратегий, структур, институций, имеющих отныне равные права.
Положение об ацентричности культурного, социального, научного и других пространств, равнозначности всех элементов и направлений носит в постмодернизме программный характер. В науке это выражается в стирании границ между научным и обыденным сознанием, в методологическом анархизме (принцип «все дозволено» П. Фейерабенда), в утверждении социально-исторической обусловленности, а стало быть, относительности научных истин (концепции «парадигм» Т. Куна и «эпистем» М. Фуко). В политике — в деградации «всех прежних центров притяжения, образуемых национальными государствами, партиями, профессиями, институциями и историческими традициями» (Ж.-Ф. Лиотар). В искусстве — в уничтожении граней между элитарным и массовым, в эклектизме, коллажности, пародийности, в превращении «произведения» как феномена авторского, обязанного своим бытием некому изначальному акту смыслопорождения, в «текст», понимаемый как некая сеть отсылок, аллюзий, совокупность скрытых и явных цитат (Р. Барт, У. Эко и др.).
Для описания способа организации целостности, альтернативного замкнутым линейным структурам, Ж. Делез и Ф. Гваттари предложили использовать метафору ризомы (фр. rhizome — корневище). В ризоме нет центра и периферии, нет ствола и ответвлений, нет устойчивой конфигурации — в любой момент каждая ее точка может быть произвольно связана с любой другой. Именно так, по мнению Делеза и Гваттари, строятся социальные связи в постсовременном мире — иерархичная и «древообразная» структура общества уступает место непрестанно и непредсказуемо меняющей очертания ризоме микрогрупп, субкультур, «племен» (см. также Трайбализм).
В теории деконструкции Ж. Деррида постулирование языкового плюрализма осуществляется в русле критики логоцентризма — свойственного метафизическому мышлению стремления к систематизации явлений, исходя из представления о неком центре, «первоначале», «первосмысле» (логос, архэ, эйдос и т. п.), относительно которого фиксируются различия между противоположными понятиями. В бинарных оппозициях один из их членов всегда превалирует над другим как основополагающий (мужское над женским, элитарное над массовым, рационализм над мистикой, оригинал над копией, естественное над искусственным, присутствие над отсутствием и т. д.). Деконструкция расшатывает отношения основного и маргинального, главного и второстепенного, девальвируя тем самым понятия центра, смысла, означаемого.
Учение Дерриды стало одной из теоретических основ политкорректности, уравнивающей в правах соци альное большинство и любые меньшинства (национальные, сексуальные, культурные и т. п.) и дезавуирующей понятие нормы как инструмент дискриминации.
Положение о взаимообусловленности политических, социальных и языковых механизмов является центральным для большинства представителей постмодернизма, от группы Тель Кель, М. Фуко и Р. Барта до У. Эко, зачастую определявших свою теоретическую деятельность (в рамках вскрытия «доминантного культурного кода» в СМИ, речевых практиках, моде и т. д., обнаружения сделанности тех вещей, которые претендуют на естественность, обучения людей «семантической герилье» против властного дискурса) как сугубо политическую.
«Политическая семиология» Р. Барта исходит из тезиса об укорененности власти в «самом начале языка», являющегося отнюдь не «нейтральным средством коммуникации», как это принято считать, но общеобязательной формой принуждения, инстанцией, сущность которой не в запрещении, но в понуждении говорить что-либо определенным образом. Это происходит за счет вторичного означивания слов и выражений, надстраивания над ними новых смыслов, т. е. мифологизации языка. В результате реальность кодифицируется таким образом, что человеку в неявной форме предписывается определенный образ поведения, определенные желания и потребности.
По Барту, буржуазное общество предельно мифологизировано, и всесилие мифа состоит в том, что он маскирует обличием естественности идеологию, делая ее анонимной и всепроникающей.
Выявление способов принуждения и контроля, осуществляемых помимо сознания индивидов, было одним из направлений теоретической деятельности М. Фуко. По его мнению, современные структуры власти принципиально децентрированны и несубъектны. Власть есть некий дискурс, социальная стратегия. Власть «исходит отовсюду», у нее нет пространственно фиксированного источника, «трона» — она пронизывает силовыми полями весь социум, действуя уже не посредством запретов и принуждений, но на микроуровне социальной жизни, в области наиболее тонких и самых персональных поведений, в сфере вкусов, желаний, удовольствий, «инвестируясь в тело». Именно здесь надежнее всего осуществлять постоянный незримый контроль над каждым моментом индивидуального выбора. Могущество неинституциональной
Права человека
П
власти в том, что, делая выбор, человек уверен: он делает его самостоятельно, исходя из собственных желаний, принципов, представлений о благе.
Если многие постмодернисты «левого толка» (Ю. Кристева, Р. Барт, М. Фуко, Ж. Деррида и др.) ставят своей задачей разработку способов сопротивления диктату властных дискурсов, то ряд других авторов (Ж. Бодрийяр, П. Вирильо) уже не видят в этом смысла: революция в сфере средств коммуникации привела к перенасыщению общества информацией и, как следствие, к утрате им способности к реакции как на властные, так и на антивластные импульсы.
Социальные процессы больше не подпадают под привычную модернистскую схему эквивалентного обмена, «стимула и реакции», «призыва и отклика». Массы, «молчаливое большинство», становятся неподконтрольными классическим социальным институциям и невосприимчивыми к содержанию самой информации. И их безразличие и «пассивно-вещный цинизм» (П. Слотердайк), которые еще в начале — середине XX в. считались необходимым условием для эффективной манипуляции со стороны власти, теперь оказываются для последней огромной проблемой. Если нет «общественного мнения», «отклика», «запроса», «причастности», власть не может легитимировать свое существование — представлять общество, обслуживать его запросы и чаяния.
Если политические процессы не высвобождают заключенные в массах социальные энергии, то гибнет сам принцип политической репрезентации. Отсюда необходимость в провоцировании у инертной социальной массы субъектности, в формировании в ней позиции, отношения, мотивов, потребности реагировать. «От масс постоянно требуют, чтобы они подали свой голос, им навязывают социальность избирательных кампаний, профсоюзных акций, сексуальных отношений, контроля за руководством, празднований, свободного выражения мнений и т. д., — пишет Бодрийяр. — Но время уже ушло. “Масса” стала “критической”».
По мнению Бодрийара, апатия масс — результат характеризующего общество постмодерна кризиса репрезентации. Тотально транслируемая современными медиа (компьютеры, телевидение и пр.) «картина социального» не имеет ничего общего с репрезентацией некого реального объекта — это гиперреальность, которая не есть нечто вторичное по отношению к действительности, но то, что ее превосходит, ее экстатичность.
Господствовавшая веками система репрезентации и референтности, согласно которой каждое представление предполагает соответствующий ему реальный объект, оказалась разрушена. Знаки, обособившиеся от своих референтов и не имеющие оригинала в реальности («симулякры»), оказываются способными опережать реальность, которая превращается в «секрецию симуляционных моделей». Именно здесь, в поле гиперреальности, происходит «исчезновение социального». Продуцируемое электронными СМИ «событие» не является со-бытием, интерсубъективным феноменом. Социальное взаимодействие заменяется пассивным созерцанием (ср. с идеями Ги Дебора о дезинтегрирующих свойствах информации в «Обществе спектакля»), а социальная реальность — «обольстительным обманом» симуляций.
Ряд положений постмодернизма коррелируют с теорией постиндустриального общества (Д. Белл, Э. Тоффлер), согласно которой в результате модернизации и сопутствующего ей экономического роста в обществе происходит смена приоритетов как в экономике и политике, так и в социальной жизни.
Капитал и труд как основа индуст риального общества уступают место информации и знанию, унификация — многообразию, децентрируется власть и социальные структуры, формируется меритократия, в экономике начинает доминировать принцип не производства, а потребления.
«Достижительная» мотивация индивида заменяется все большим акцентированием качества жизни, а массовое политическое участие, прежде подразумевавшее приверженность тем или иным политическим партиям, — более активным, независимым от элит и проблемно-специфицированным формам (Р. Инглхарт, см. также Медиа-активизм).
ПРАВА ЧЕЛОВЕКА — права для каждого человека, независимо от его гражданства, пола, возраста, национальности и или религиозной принадлежности.
В рамках «теории естественного права» права человека считаются врожденными, независящими от политического, экономического и проч. устройства. В рамках теории «позитивного права» права человека возникают только в государстве, фиксируются, записываются и отражаются законах, моральных, нравственных, религиозных, культурных нормах.
Представления о правах человека складывались в глубокой древности. По необходимости они обеспечивались суровыми, нередко карательными мерами тогдашних обществ и, как правило, облекались в форму императивов — соблюдение религиозных табу, поклонение властителю или вовсе его обожествление. Вместе с тем, уже в первых письменных памятниках юридической мысли были основательно прописаны многие права человека, до сих пор считающиеся базовыми: право на жизнь, право на защиту собственности («Законы Хаммурапи», римские «Законы двенадцати таблиц» и Кодекс Юстиниана, германские «варварские правды» и «Русская правда» Ярослава Мудрого и пр.).
Мощный толчок в осознании человеком своих прав произошел в античное время, в Греции и Риме. Возникло понимание того, что гражданина полиса и его общину связывают некие взаимные обязательства, зафиксированные в правовых установках.
Представления о правах человека обусловлены как историческими обстоятельствами, так и национальным
Права человека
П
характером. В Китае, например, долгие столетия были убеждены, что законы вообще не следует доводить до народа, чтобы не возбудить у него чувство обладания правами. Во взаимоотношениях древнего народа Израиля (а позднее — христиан) и Рима выкристаллизовалась норма о «свободе совести» — праве человека молиться своему Богу, а не тому, который чтится официальным государством, гражданином или гостем которого на данный момент человек является.
Истоки современных представлений о правах человека, до сих пор определяющих отношения между государствами и, во многом, облик нынешней цивилизации, восходят к XVII–XVIII вв.
Основы буржуазного права были заложены в ходе буржуазных революций в Англии, ее североамериканских колониях и Франции. Оно базировалось на идеях Б. Спинозы, Т. Гоббса, Г. Гроция, Дж. Локка о «естественном праве», вытекающем из природной сущности человека.
Представления о неотчуждаемых правах человека — свободы исповедовать любые политические взгляды и религиозные убеждения, обладать и распоряжаться собственностью, равенство всех перед законом и другие — оформились в нормы социального поведения и, подкрепленные концепцией «общественного договора», легли в основу нынешнего «правового государства».
Разумеется, процесс развития правосознания не прекращается и по сей день. Еще в XIX в. в самых развитых демократиях мира — США, британской и французской колониальных империях — существовало рабовладение, женщины в большинстве европейских стран были лишены избирательного права вплоть до начала XX в., существовал имущественный ценз.
Две страшные мировые войны потребовали от человечества введения в мировое право таких понятий как «преступления против человечности», ответственность за геноцид и этноцид.
В значительной мере именно СССР серьезно изменил представление в мире о правах человека. По примеру СССР в законодательствах разных стран был отменен имущественный ценз, предоставлены права женщинам. Только в 1960-е гг. в США официально прекратилась дискриминация негров.
СССР требовал расширения прав человека за счет гарантированного права на труд, на бесплатное образование, бесплатную охрану здоровья, на гарантированную пенсию.
Право на свободу слова и свободу собраний рассматривалось правительством СССР как право на демагогию, как второстепенное для человека. Поэтому во время холодной войны СССР и США взаимно обвиняли друг друга в нарушении прав челове ка и предъявляли свои доказательства: одни показывали всеобщую занятость, гарантированное жилье, бесплатную медицину и образование, другие демонстрировали свободную прессу, суды присяжных, митинги против правительства в доказательство большей свободы народа.
Стремительный научно-технический прогресс заставил мировую общественность по-иному взглянуть на свободу слова: бурный рост количества пользователей интернета радикально меняет сложившиеся представления о пределах этого краеугольного принципа современной демократии.
В условиях всплеска активности международного терроризма в ревизии нуждается и право на ношение оружие, зафиксированное в качестве одной из основополагающих поправок к американской Конституции.
Деятельность деструктивных, тоталитарных сект и экстремистских организаций заставляет более серьезно задуматься о границах толерантности в отношении вероисповедания. Право человека на свободу частной жизни нередко вступает в противоречие с интересами окружающих, когда его поведение начинает носить девиантный характер (однополые браки, случаи усыновления детей представителями сексуальных меньшинств, легализация «легких» наркотиков, пропаганда «безопасного секса» среди младших школьников и т. п.).
Основополагающие нормы международного права, обозначающие основные права и свободы, зафиксированы в Уставе ООН, международных документах о гражданских, политических, экономических, социальных и культурных правах, в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки, 1975 г.) и нашли отражение в конституциях практически всех стран мирового сообщества.