Между тем в 1963 году случился праздник и на улице яйцеголовых либералов, любителей серьезного кинематографа: в советский прокат вышел фильм Анджея Вайды «Пепел и алмаз». Как мы помним, лента была снята еще в 1958 году, однако тогда от ее закупки советские прокатчики вынуждены были отказаться по идеологическим причинам (в ленте воспевались подпольщики Армии Крайовой, в годы войны и сразу после нее воевавшей против Красной армии). Однако советская либеральная фронда все-таки добилась своего – буквально на закате хрущевской «оттепели» фильм Вайды был куплен для широкого проката в СССР.
Нельзя сказать, что «Пепел и алмаз» потряс воображение массового советского зрителя («кассу» он собрал более чем скромную), однако интеллигенция от него была в восторге. Никто из этих людей не задумывался, что этот, безусловно, талантливый фильм воспевает польских патриотов, которые без всякого сожаления проливали кровь их соотечественников – советских солдат. Впрочем, может быть, многие наши интеллигенты именно за это и полюбили данную картину?
В наши дни известный поэт и публицист Станислав Куняев, вспоминая свои первые впечатления о фильме, в итоге приходит к парадоксальному выводу. Дословно это выглядит следующим образом:
«Осенью 1963 года я был на двухмесячных военных сборах во Львове-Лемберге. А тут еще вышел на экраны «Пепел и алмаз» Анджея Вайды!.. Ах, какой это был фильм! От одной сцены, когда обреченный Мацек влюбляется перед смертью в Зосю, когда они в разрушенном костеле читают стихи о превращении угля в алмаз, мое сердце начинало сладко щемить...
Гибель Мацека в трепещущих на ветру белых простынях, пропитанных молодой кровью, тогда потрясла меня. Но сейчас я понимаю, что не менее героической, а может быть, и более величественной и поучительной для Польши была в фильме жертвенная смерть от руки юноши-террориста седого партийного человека, может быть, более нужного Польше патриота, нежели Мацек...»
Апологеты «Пепла и алмаза» обычно противопоставляют его фильмам другого ряда – тем, что воспевают подвиги другой польской армии – Людовой (вроде сериала «Четыре танкиста и собака»). Хотя на самом деле и те и другие были мифологизированы одинаково. Ведь «Пепел и алмаз» (как и «Канал» того же А. Вайды или «Потом наступит тишина» Януша Моргенштерна) снимался в явном расчете на то, чтобы как можно сильнее героизировать партизанское сопротивление фашизму в Польше. Героизм, конечно, был, вопрос только, в каких масштабах. Например, историк В. Кожинов пишет:
«По сведениям, собранным Б. Урланисом, в ходе югославского сопротивления погибли около 300 тысяч человек (из примерно 16 миллионов населения страны), албанского – почти 29 тысяч (из всего лишь 1 миллиона населения), а польского – 33 тысячи (из 35 миллионов). Таким образом, доля населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью в Польше, в 20 раз меньше, чем в Югославии, и почти в 30 раз меньше, чем в Албании!»
Взрывные новинки
Последний год правления Никиты Хрущева (1964) начался с очередного скандала в кинематографической среде. 3 февраля КГБ (а именно – заместитель председателя КГБ СССР Николай Захаров) представил в ЦК КПСС докладную записку об антисоветских настроениях студентов ВГИКа. Как мы помним, с этим вузом в последние несколько лет у властей возникали постоянные проблемы идеологического характера. Власть пыталась навести там порядок (вспомним события 58-го года), но толку от этого было мало. Вот и свой очередной документ чекисты начали с констатации именно этого факта: «Имеющиеся в органах КГБ материалы свидетельствуют о том, что в институте существенных изменений не произошло».
Далее в документе отмечалось, что «поступающая в институт молодежь в основном является политически выдержанной и устойчивой в моральном отношении. Однако через некоторое время у многих студентов появляются нездоровые настроения, нигилистическое отношение к современной действительности, ревизионистские суждения по вопросам литературы и искусства, а отдельные из них явно с антисоветских позиций оценивают мероприятия партии и правительства...
Преподаватель диалектического и исторического материализма ВГИКа Мельвиль выразила беспокойство в связи с тем, что студенты на ее занятиях допускали нездоровые высказывания, заявляя, что «никакого социализма у нас нет», «справедливости также нет», появились «новые классы», создан «новый культ» и т. п. «Когда я пришла в институт, – заявила Мельвиль, – то просто растерялась, услышав политически неправильные высказывания студентов. Я думала, что это у меня одной, что надо мной издеваются, поскольку я молодой преподаватель. Теперь я вижу, что так дело обстоит у многих, и в институте к этому привыкли».
Следом в записке сообщалось об инциденте, произошедшем в марте 1963 года, когда с рыболовецкого судна «Симферополь», в районе пролива Унимак, вблизи американских берегов, исчез студент 5-го курса режиссерского факультета ВГИКа 22-летний Смирнов. На основании материалов расследования в записке делался вывод, что беглец изменил Родине. «В беседах со студентами Смирнов восхвалял отдельные моменты из жизни в капиталистических странах и клеветал на положение творческой молодежи в СССР», – констатировалось в записке.
Отметим, что некритичное восхваление западной жизни было характерным явлением в среде советской молодежи всегда. Однако массовые масштабы это явление стало приобретать после войны на фоне той разрухи, что царила тогда в СССР. К началу 60-х годов, когда во взрослую жизнь начало вступать молодое поколение, практически не помнившее и не видевшее войну (1943–1947 годов рождения), эти процессы стали необратимыми. В том же ВГИКе, к примеру, большинство студентов считали, что советский кинематограф – это «отстой» (слишком много идеологии и мало технических наворотов), зато Голливуд – супер-пупер (мало идеологии и в избытке различные технические новшества). На самом деле в этих взглядах было много спорного.
Советский кинематограф и в самом деле отставал от того же американского, например, в техническом отношении, но попытки сократить это отставание делались уже тогда, в начале 60-х годов. Взять, к примеру, фильм «Человек-амфибия» (1962), который во многом был создан по голливудским лекалам. В это же время на «Мосфильме» режиссер Сергей Бондарчук приступил к созданию грандиозной эпопеи из четырех фильмов «Война и мир», которая опередила многие голливудские блокбастеры не только по своим финансовым показателям (государство выделило на нее свыше 8 миллионов рублей), но и по техническим – батальных съемок такого масштаба в мировом кинематографе еще не было. В итоге фильм потрясет воображение тех же американцев, и те удостоят его премии «Оскар».
Что касается идеологической насыщенности советского кинематографа, то отметим, что голливудская продукция была не менее идеологизирована, причем эта идеология внедрялась практически по всему миру куда более агрессивно, буквально оккупируя мировые экраны своими фильмами, прославляющими именно американский образ жизни, и никакой другой. Хрущевская «оттепель» хотя и привела к некоторым послаблениям в искусстве, но они имели свой предел: тогдашняя власть еще не собиралась поступаться своими основополагающими принципами, а также брататься с Западом, о чем так мечтали представители либеральной части советской интеллигенции (а именно ее идеи разделяли многие студенты ВГИКа).
Между тем само течение кинематографической жизни опровергало мнения скептиков о том, что советское кино топчется на месте. Наоборот, оно успешно развивалось и приносило государственной казне весомую прибыль: более 2 миллиардов полновесных советских рублей ежегодно. Например, только за первые полгода 1964 года на экраны страны вышли сразу несколько фильмов, которым суждено будет стать классикой отечественного кинематографа. Так, 25 января состоялась премьера фильма Владимира Басова «Тишина», 8 февраля – мелодрамы Михаила Ершова «Родная кровь», 18 февраля – военной драмы Александра Столпера «Живые и мертвые», 13 марта – еще одной военной драмы «У твоего порога» Василия Ордынского, 11 апреля – комедии Георгия Данелии «Я шагаю по Москве», 24 апреля – на экраны страны вышел «Гамлет» Григория Козинцева.
Как видим, фильмы абсолютно разные по жанрам, но объединенные одним общим свойством – отменным качеством. Поэтому не случайно, что большинство из этих картин стали лидерами проката-64: «Живые и мертвые» – 41 миллион 500 тысяч зрителей (на I Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде фильм взял первую премию), «Родная кровь» – 34 миллиона 940 тысяч, «Тишина» – 30 миллионов 320 тысяч (на I Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде фильм взял вторую премию), «Гамлет» – 21 миллион 100 тысяч (назван лучшим фильмом года по опросу журнала «Советский экран»), «Я шагаю по Москве» – 20 миллионов, «У твоего порога» – 13 миллионов 600 тысяч.
Все перечисленные фильмы снимались без каких-либо идеологических препон, разве что в «Тишине» и «Живых и мертвых» цензура смягчила тему культа личности Сталина, которая в них имелась. К остальным лентам у цензуры претензий не возникало, хотя некоторые из этих картин были полны самых конкретных аллюзий и острием своей критики были направлены в первую очередь против современной советской действительности. Взять, к примеру, фильм Григория Козинцева «Гамлет».
Слава Козинцева, как мы помним, началась еще в далекие 20-е годы, когда он вместе с Леонидом Траубергом снимал немые ленты на базе ФЭКСа. Однако широкая известность пришла к обоим в середине 30-х годов, когда они сняли на «Ленфильме» трилогию о большевике Максиме (за нее авторы были удостоены Сталинской премии в 1941 году). В 1945 году Козинцев и Трауберг поставили свою последнюю совместную картину – «Простые люди», судьба которой сложилась драматично. Любовная история о том, как двое людей – директор завода и его жена – разлученные войной, потом находят друг друга, показалась властям слишком мелодраматичной и была положена на полку (фильм вышел в прокат только в 1956 году).
После этого Козинцев и Трауберг стали работать самостоятельно. Так, первый ушел из современной темы и переключился на постановку фильмов, где речь шла о событиях прошлого («Пирогов», 1947; «Белинский», 1953; «Дон Кихот», 1957; «Гамлет», 1964). Двум последним фильмам суждено было стать самыми громкими проектами именитого режиссера за многие годы и вернувшими ему славу выдающегося постановщика не только у себя на родине, но и за рубежом. Например, «Дон Кихот» был удостоен призов на кинофестивалях в Локарно, Ванкувере, Сан-Себастьяне. Однако только «Гамлет» заставил заговорить о Козинцеве как об оппозиционном советскому режиму режиссере, типичном представителе той части советской творческой интеллигенции, кто, начав свой путь с апологетики режима (трилогия о большевике Максиме), к концу жизни перешел в стан его непримиримых критиков.
Козинцев давно мечтал перенести трагедию В. Шекспира на экран – с 1954 года, когда осуществил экранизацию трагедии на сценических подмостках, в Ленинградском театре имени А. Пушкина. В течение восьми лет Козинцев вынашивал мысль об экранизации, делая наброски будущего сценария, придумывая мизансцены. Наконец, в начале 60-х годов, в разгар хрущевской «оттепели», он окончательно дозрел – вынес свою идею на самый «верх», в Госкино. Там к этому отнеслись скептически, поскольку было ясно: Козинцев готовит не просто экранизацию, а фильм с огромной «фигой». Поэтому режиссеру было отказано в его желании, а повод был придуман такой: дескать, в мире уже сняли шестнадцать «Гамлетов», зачем еще один?
Однако именитый режиссер продолжал настаивать на своем. А поскольку сторонников у него в «верхах» тоже было немало (ведь «оттепель» вынесла наверх большое число либерально настроенных деятелей), им удалось пробить эту «брешь»: разрешение на экранизацию «Гамлета» было получено. Правда, опять с оговорками: министр культуры Екатерина Фурцева потребовала от режиссера сделать фильм цветным. Просьба эта была не случайной, а проистекала все из той же фигобоязни: цвет должен был разрушить мрачную атмосферу будущего фильма, которая могла нести в себе главную аллюзию с современностью. Но, как ни странно, просьба министра была проигнорирована: все те же сторонники режиссера разрешили ему обойти эту проблему и снимать картину так, как ему хочется – то есть в черно-белом изображении.
Между тем подготовительные работы по фильму были уже в самом разгаре, а Козинцеву никак не удавалось найти актера на центральную роль – Гамлета. Режиссер был уже в отчаянии, когда внезапно на съемках какой-то картины увидел Иннокентия Смоктуновского. И Козинцева осенило: это именно то, что надо! Придя домой, он записал свои мысли в дневнике: «Я вернулся домой и знал, что Гамлет есть! И никаких сомнений, колебаний, фотопроб, кинопроб не было! Был Гамлет только такой и никакой другой!..»
Однако эту радость режиссера разделили далеко не все его коллеги по съемочной группе. Например, оператор Андрей Москвин (он работал рука об руку с Козинцевым еще с 20-х годов) и художник Сулико Вирсаладзе были категорически против кандидатуры Смоктуновского. Москвин так и заявил Козинцеву: «Не вижу в Смоктуновском Гамлета. Снимать его не буду. Внешность не подходит. Никакой гример не поможет».
Этот спор разрешила сама жизнь: накануне запуска фильма в производство Москвин внезапно скончался (в феврале 1961 года, спустя две недели после своего 60-летия), и Козинцев запустился с другим оператором – Ионасом Грицюсом, который никаких претензий по поводу исполнителя главной роли постановщику уже не предъявлял. Что касается самого Смоктуновского, то он накануне начала съемок в 1962 году написал Козинцеву письмо, в котором честно признался: «Совсем не верю в себя как в Гамлета. Если Вы сможете вдохнуть в меня эту веру, буду очень и очень признателен...»
Судя по всему, режиссер эту веру в актера вдохнул, раскрыв перед ним те идеи, которые он собирался вложить в свою экранизацию. Что это были за идеи? Говоря простым языком, они заключались в следующем. Так, под Данией-тюрьмой подразумевался Советский Союз. Козинцеву, как и всем либералам, казалось, что простому народу в нем живется крайне плохо, и это терзает душу Гамлета, который олицетворяет собой в фильме совестливого героя-интеллигента. Зло в фильме изображает Клавдий и его приближенные – копии жестоких и недалеких советских руководителей. Намеки на это весьма недвусмысленны: например, на свадебном пиру Клавдия вместо музыки звучат визгливые музыкальные шумы Д. Шостаковича – явный отсыл к статье «Сумбур вместо музыки» 36-го года, которую каждый уважающий себя либерал знает чуть ли не наизусть (либералы убеждены, что в этой статье великий композитор подвергался несправедливой обструкции, хотя на самом все было вполне по делу). В другом эпизоде умирающий Клавдий с ревом несется мимо своих изображений – намек на портреты членов Политбюро, которые висели в каждом правительственном кабинете, а также на улицах и площадях советских городов. Ну и т. д.
Весьма недвусмысленно в фильме изображался и народ – забитый и раболепствующий. Как пишет уже упоминавшийся критик Е. Горфункель: «Массовые сцены фильма молчаливы и статичны, – мы видим колоритно некрасивые лица, как на подбор лишенные живого выражения. Молчаливость и монолитность толпы, ее „массовидность“, без разнообразия походок и обликов, – тоже образ, образ безмолвствующего народа...»
Конечно, одними этими идеями фильм не ограничивался, но интеллигенция в год выхода фильма на экран в основном судачила только о них. Что касается простого зрителя, то он вряд ли их понял, о чем можно судить и по тому не слишком большому интересу, который к фильму был проявлен в общей массе зрителей: всего лишь 19-е место в прокате, чуть больше 21 миллиона зрителей. Но интеллигенция, повторимся, фильм оценила по достоинству: по опросу читателей журнала «Советский экран», он был назван лучшим фильмом 1964 года, а Смоктуновский – лучшим актером. Год спустя Козинцев и Смоктуновский будут удостоены Ленинской премии.
Когда пытаешься понять, как получилось, что полный аллюзий фильм Козинцева удостоился самой высокой правительственной награды, в голову приходят разные мысли. Например, о том, что власть не могла проигнорировать столь выдающееся произведение киноискусства, которое вызвало беспрецедентный фурор за границей: за 4 года он собрал 23 (!) награды на различных кинофестивалях, в том числе и на шекспировском кинофесте в Висбадене (в Англии критики вообще сочли советского Гамлета более современным, чем даже Гамлета Лоренса Оливье). Кроме этого, очевидно, что эта награда могла быть обыкновенной уступкой либералам со стороны новых властей: сменивший Хрущева Брежнев избрал внутри страны политику компромисса между либералами и державниками и первые три года своего правления (до чехословацких событий в 1968 году) строго ее придерживался: усердно поощрял то либералов, то державников.
Парадоксально, но сразу после принца Датского Смоктуновский сыграл в кино роль... Ленина, в фильме Ильи Ольшвангера «На одной планете», где речь шла об одном рабочем дне вождя пролетарской революции – с вечера 31 декабря 1917 года до 1 января 1918 года (этот пример в очередной раз доказывал, что ленинская тема по-прежнему была прерогативой режиссеров-евреев). Стоит отметить, что поначалу Смоктуновский собирался отказаться от этой роли, но у него из этого ничего не вышло. Его вызвали в Ленинградский обком партии и пообещали за исполнение роли вождя мирового пролетариата дать новую квартиру, а также повысить актерскую ставку. А в случае, если он будет упорствовать, грозились «задвинуть» его кандидатуру при выдвижении на Ленинскую премию за фильм «Гамлет». Прикинув все «за» и «против», актер согласился.
Судя по всему, все происшедшее было не случайно. Ведь в советском кинематографе было достаточно прекрасных актеров, кто легко справился бы с ролью Ленина даже без всяких уговоров. Но выбрали почему-то именно Смоктуновского, который, во-первых, на Ильича был мало похож внешне, да и внутренне был далек от этого образа. Но власти сошлись именно на его кандидатуре. Почему? Видимо, таким образом они хотели смикшировать тот резонанс, который актер приобрел в кругах либералов в связи с ролью принца Датского.
Однако, как ни старалась власть, но либеральная часть критики легко раскусила ее хитрость и простила Смоктуновскому его компромисс: никогда не попрекала за роль Ленина. В ее сознании он навсегда остался Гамлетом – мятущимся интеллигентом, ищущим справедливости в несправедливом обществе (в начале следующего десятилетия Гамлета-Смоктуновского затмит другой бунтарь – Владимир Высоцкий, сыгравший принца Датского в Театре на Таганке).
Но вернемся в 60-е годы.
На излете «оттепели» среди части кинематографической братии повелось чуть ли не с презрением смотреть на тех постановщиков, кто не держал в кармане какую-либо «фигу». Например, так было с Георгием Данелия и его фильмом «Я шагаю по Москве», который вышел на экраны страны одновременно с «Гамлетом» (в апреле 1964 года).
Сценаристом ленты был тот самый Геннадий Шпаликов, который навлек на себя гнев властей фильмом «Застава Ильича». Однако на этот раз он написал диаметрально противоположную историю: в ней тоже было четверо главных героев (три парня и девушка), однако это был глубоко оптимистический сюжет, да еще комедия. Правда, худсовет объединения эту работу тормозил, опасаясь, видимо, имени Шпаликова в титрах. Но эту проблему удалось быстро разрешить с помощью зампреда Госкино Владимира Баскакова. Когда Данелия принес ему сценарий для ознакомления, тот его читать не стал, а спросил напрямоту: «Без фиги в кармане?» Данелия ответил так же прямо: «Без». – «Слово?» – вновь спросил Баскаков. «Слово», – ответил режиссер. В итоге «добро» на запуск фильма было получено.
Когда картина вышла в прокат и собрала хорошую кассу, нашлись люди из киношной среды, которые этот фильм не приняли именно по причине отсутствия в нем пресловутой «фиги». Вот как об этом вспоминает сам Г. Данелия:
«Фильм вышел на экраны. Кому-то он нравился, кому-то нет. Говорили: „Вчера Хрущев велел показать советскую жизнь позитивно, а сегодня вы подшустрили и преподнесли на блюдечке то, что заказано“. А писатель Владимир Максимов (позднее, в 70-е годы, он эмигрирует на Запад и будет оттуда поливать грязью все советское. – Ф. Р.) даже сказал, что теперь нам руки не подаст. Гена Шпаликов очень расстроился:
– Чего это они? Может же фильм быть – как стихотворение. Написал же поэт «Мороз и солнце, день чудесный...».
– Еще он написал «Хулу и похвалу приемли равнодушно», – сказал я...»
Еще одна история, связанная с этой картиной, хорошо характеризует то отношение к кино, которое существовало тогда у советских людей (сегодня подобного чувства давно нет и в помине – вытравили). Фильм посмотрела некая девушка из одного далекого провинциального городка и, плененная показанной в нем Москвой, решила на свой страх и риск отправиться в столицу. Однако эта поездка получилась недоброй. В Москве девушке не удалось устроиться ни в одну из гостиниц, поэтому ночевать ей пришлось на вокзале. Там у нее украли все ее деньги, после чего забрали в милицию как проститутку. Короче, столица повернулась к гостье не лицом, а тылом. Обескураженная этим обстоятельством, девушка написала письмо Данелия, где высказала свое недоумение произошедшим. Режиссер ей ответил следующим образом: мол, жизнь разная, и в ней случается всякое. Мой фильм – о хорошем. Но, к сожалению, столица бывает и другая, и именно такой вам довелось ее увидеть.
И все же финал этой истории оказался таким же оптимистическим, как и в фильме. Вскоре девушка написала режиссеру ответное письмо, где сообщила, что неприятности, произошедшие с ней в Москве, она уже начала забывать, а фильм помнит и до сих пор смотрит с удовольствием.
Резюме этой истории может быть двояким. Люди типа Владимира Максимова наверняка сказали бы, что этого следовало ожидать: сними, мол, Данелия правду о Москве (то есть наравне с положительными сторонами показав и отрицательные: переполненные гостиницы, вокзальное воровство и грубость милиции) и, глядишь, народ не был бы столь легковерным. Приверженцы другой точки зрения наверняка возразили бы: мол, грязь и недостатки мы видим каждый день и не хотим лицезреть это еще и на экране. И в самом деле, какое счастье всей семьей прийти в выходной день в кинотеатр и вместо красивой сказки увидеть грустную историю про унылых людей и грязный город. Уверен, что сними Данелия такого рода кино, и оно никогда бы не стало народным. Как писал А. С. Пушкин: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».
То, что упомянутая девушка написала в своем письме Данелия, конечно, было правдой: в Москве 60-х годов имелись свои недостатки и даже пороки, без которых жизнь огромного мегаполиса (а тогда в столице проживало 7 миллионов человек) просто невозможна. Однако эти недостатки хоть и мешали жить москвичам, но испортить общего приятного впечатления о городе все равно не могли. Главное: в нем было удобно и довольно безопасно. Например, в конце 1963 года вся Москва была в ужасе от преступных деяний маньяка, которого жители прозвали «Мосгаз». Этот преступник входил в дома москвичей под видом работника этой службы, грабил их и убивал. Однако милиции хватило меньше двух месяцев, чтобы изобличить и поймать маньяка. С тех пор подобного рода душегубов в столице долгое время не было. А про киллеров советские люди вообще ничего не слышали, разве что из газет в колонке «В странах капитала».
Каждый день в Москву приезжали тысячи гостей, и если кому-то из них не хватало места в гостиницах, они могли найти приют у своих знакомых, переночевать на вокзалах или на худой конец на лавочке где-нибудь в тихом скверике (в фильмах 60-х это часто показывалось). А теперь?
Например, в последние годы (2004–2006) в Москве были снесены сразу несколько гостиниц, построенных еще в советские годы: «Москва», «Интурист», «Минск», «Россия». В результате в городе стала остро ощущаться нехватка гостиничных мест, а те, что остались, стали стоить значительно дороже. И вот уже журналист В. Литов сетует, что «если в Париже суточные цены на номера в отелях экономического класса колеблются от 70 до 213 долларов, в Берлине – от 58 до 134, то в Москве это соотношение при более низком качестве обслуживания составляет, соответственно, 100 и 360 (речь идет об октябре 2006 года. – Ф. Р.). В летний же сезон в некоторых гостиницах, причем отнюдь не элитного класса, цены доходят до 700 долларов. Московские гостиницы стали самыми дорогими в Европе, даже состоятельные иностранцы, приезжая в российскую столицу, жалуются на запредельность их цен. Что же говорить о наших людях с их куда более низкими доходами. Москва становится для простых россиян недоступной, ведь далеко не у всех есть родственники в столице. Москва все больше становится городом для богатых при огромном количестве малоимущих и бедных. И этот процесс идет по всей России. Но таков капитализм, где верхние «десять тысяч» жируют на фоне десятков миллионов обездоленных людей...»
Можно представить, что стало бы с той девушкой, что написала письмо Данелия, если бы она попала в современную Москву. В 60-е годы ее только назвали проституткой, а сегодня бы затащили в какой-нибудь подпольный бордель и заставили торговать своим телом за миску похлебки (подобными историями, случившимися с провинциальными девушками, пестрят страницы всех столичных газет). О том, каково живется современным российским проституткам, весьма правдиво живописует наше новое кино: взять хотя бы фильм Юрия Мороза «Точка» (2006). Но вернемся к кино советскому.
Именно своей нацеленностью на отображение положительного и был славен советский кинематограф. Даже самые его слабенькие и беспомощные произведения отличались оптимизмом и верой в лучшее будущее. Вот почему, если, к примеру, взять любой сегодняшний российский блокбастер, то он в сравнении с любым блокбастером советских времен непременно проиграет. Каждый нынешний средний российский фильм в подметки не годится самому плохонькому советскому фильму. Поскольку там и драматургия на должном уровне, и актеры собраны не чета нынешним, и авторская мысль не страдает излишней заумностью. Но главное – там позитив бьет ключом. Вот и выходит, что все те ужасы, якобы царившие в советском кинематографе и о которых с таким упоением вот уже почти добрых два десятилетия нам расписывают либеральные киноведы, имеют мало общего с правдой. Не ужасы это были, а строгое и ответственное отношение к своей работе всех деятелей кинематографа – от режиссера с осветителем до редактора и председателя Госкино, благодаря стараниям которых даже халтура тогда выглядела почти как шедевр. А все стенания самих руководителей советского кинематографа о якобы большом количестве серых фильмов на экранах страны были элементарной болезнью совершенства. Знали бы тогдашние плакальщики, какое кино будут снимать в постсоветское время, наверняка бы вели себя иначе.
Миф об ужасной советской цензуре был придуман либеральными киноведами и режиссерами исключительно в личных целях: чтобы демонизировать советское время и создать себе на этом капитал, объявив себя непримиримыми борцами с тоталитаризмом. Однако капитал оказался убогим: ничего путного в искусстве ниспровергатели так и не создали. И слава тех режиссеров, о которых сегодня знает вся страна, держится исключительно за счет наследия советских времен. Ну кто из сегодняшних россиян восторгается последними фильмами Эльдара Рязанова или Георгия Данелия с таким же темпераментом, как это было в советские годы? Что же сегодня мешает этим мастерам создавать такие же «нетленки», как это было в «ужасные» советские времена? Ответ дает хорошо известный нам политолог С. Кара-Мурза:
«Если присмотреться к творческой судьбе особенно страстных ненавистников советского строя, то можно заметить, что у всех у них, ставших известными и любимыми художниками в советское время, с падением СССР вдруг как будто кто-то вынул из души творческий аппаратик. То, что они теперь производят на свободе и при „своей“ власти, оставляет гнетущее ощущение полного творческого бессилия. Это само по себе – необычное и важное явление в культуре.
Э. Рязанов, снимавший в советское время гармоничные и остроумные фильмы, с тонкими ассоциациями и многослойной мыслью, вдруг, перейдя открыто в антисоветский лагерь, стал раз за разом выдавать тупую, натужную и бестактную муру. Как может произойти такой моментальный распад?..
На мой взгляд, дело в следующем. В ходе культурного строительства в СССР была создана целая индустрия, производящая «продукты культуры», и такая же индустриальная система подбора и подготовки кадров. Обширная категория людей обладает хорошими способностями для художественного творчества по жесткому заказу, «в рамках системы». Эта система должна задать им главные, «высокие» идеи и общий пафос (идеологическую базу), а также установить эффективный контроль (цензуру). В этих условиях Э. Рязанов снимает фильм «Берегись автомобиля», а А. Кончаловский фильм «Первый учитель» – шедевры мирового кино.
Как только эта система рушится и эти люди остаются без заданных идей и без цензуры, а вынуждены вынимать высокие идеи (сверхзадачу) из своей собственной души, сами устанавливать для себя этические и эстетические рамки и нормы, то оказывается, что на выполнение таких задач их душа неспособна. И при всем их мастерстве на уровне малых задач они не могут создать этически приемлемое и художественно целостное произведение – не могут они быть художниками без художественного совета и цензуры...»