Аталыки обязаны были научить воспитанников безропотно переносить тяготы работы, уметь противостоять опасности, быть учтивыми и обходительными со старшими и соблюдать свой статус перед младшими. Аталыки неустанно занимались физическим воспитанием, закаливанием и брали своих подопечных в путешествия, расширяя их кругозор и давая возможность молодым людям найти новых знакомых и друзей. Помимо этого, аталыки знакомили воспитанников с произведениями народного творчества, обучали искусству петь и танцевать. Еще с пеленок, с колыбельных песен, воспитывали нравственность и патриотизм.
Об этом повествует Н. Дубровин: «При рождении младенца мужского пола будущий его воспитатель поручал импровизаторам сложить колыбельную песню в честь его юного питомца. Поэты, исполняя поручение, начинали свой рассказ со славы предков новорожденного, потом переходили к достоинству его родителей и, наконец, заканчивали картиною будущих подвигов и его заслуг на пользу родины. Начавший свой поэтический рассказ певец-импровизатор вдохновлялся и в своих поэтических сравнениях и красотах не жалел ни южного солнца, ни цветов и красок природы. Он воспевал не настоящее, а будущее своего героя, которое было точно так же беспредельно, как беспределен простор ума, сердца и воображение самого поэта» (32).
В жизни черкеса не было места безделью. Так, аталыки темными ненастными ночами поднимали своих воспитанников и уводили в лес, чтобы научить их ориентироваться, предугадывать опасность, находить дорогу домой. В какой-то момент аталык исчезал из поля зрения воспитанников, наблюдая за тем, как будут вести себя юноши: растеряются, испугаются, будут звать на помощь или же начнут действовать, как подобает выносливым мужчинам. Аталык уделял особое внимание выносливости, поскольку это одно из самых серьезных требований адыгской этики. Молодому адыгу, больному или раненому, не позволено было стонать от боли. Даже если это была смертельная рана или болезнь, адыг никогда не стал бы нарушать этикет перед старшими: ни при каких условиях непозволительно было выдать свою слабость или не исполнить статус младшего.
Жизнь адыгов изобилует примерами выносливости и терпеливости, когда больные выполняли все свои этические обязанности перед старшими наравне со здоровыми. Об этом повествует С. X. Мафедзев: «О тщательности и общем уровне воспитания у аталыка можно судить по материалам устного народного творчества. Вот один из примеров. Еще находясь у аталыка, воспитанник был тяжело ранен в бою. Он попросил перед смертью хотя бы раз показать ему отца. Сообщили об этом отцу, и он прибыл в дом, где лежал его умирающий сын. По обычаям адыгов, сыну не полагалось ни сидеть, ни лежать при отце. Поэтому раненый встал с помощью друзей и встретил отца, как надлежало, стоя. Он стоял, товарищи поддерживали его, а отец сидел и смотрел на умирающего сына. Однако недолго отец сидел. Вставая, он сказал: «Я не насмотрелся на своего несчастного сына, но все же я вынужден уйти, ибо стоять ему тяжело, а лечь при мне он не смеет».
О таком стоическом соблюдении этикета повествует и Б. X. Бгажноков в книге «Адыгский этикет». А в книге «Адыгская этика» тот же автор поясняет: «Это еще одна форма мужества, стойкости, именуемая «Шы1э». К ней приучают с детства, разъясняя, что неприлично жаловаться на усталость, жажду, недосыпание, голод, холод, жару и т. п. В контактах с людьми необходимо быть бодрым, подтянутым, внушая окружающим спокойную уверенность в своих силах и возможностях».
Аталык брал на себя моральную ответственность за воспитанника. Воспитатель считал для себя позором проступок воспитанника, даже если тот уже давно стал самостоятельным. Об этом - быль из абхазской и кабардинской жизни «Наставник», записанная Акакием Церетели, об этом же повествует Каламбий в «Записках черкеса».
«Молочные братья, кабардинец и абхазец, с самого начала повествования резко отличаются друг от друга. Сафар - кабардинец, влюбленный в первую красавицу Зия-Ханум, требующую от своих женихов подвигов. Он обратился за советом к своему молочному брату после того, как красавица потребовала коня, принадлежащего одному из прославленных своими геройствами джигиту. Привести его коня без борьбы было бы очень трудно, а бороться с ним было опасно, да и одержать победу вряд ли удалось бы Сафару. Абхазец, выслушав брата, решил ему помочь. Утром он вернулся с конем счастливый, но дома его ждала беда. Гость оказался не из честных: обесчещенная красавица-жена от горя не помнила себя. Не сказав ни слова, абхазец накормил и отдал брату коня, а провожая, сказал ему: «Сафар-бег! Твоя низость мне известна. Есть обиды, которых не выговаривает язык и которые никогда не прощаются! Иди своей дорогой, скорее с глаз долой! Но берегись! Если взор мой подметит тебя где-нибудь, то захочет поглядеть и на твою кровь!» Сафар вздрогнул и прошептал: «Ты прав. Мне нечего сказать. Сам черт меня попутал и толкнул на злодейское преступление. Прошу снести мне с плеч эту голову. Смерть лучше постыдной жизни». На что его молочный брат ответил: «Нет, тебя не окровавит моя десница. Ты вскормлен грудью моей матери. Довольно с тебя, что ты, переступив завет предков, стоящий выше писаных законов, будешь терзаться угрызениями совести. Удались, я тебя не караю. Но когда ты вернешься на родину, первым долгом явись к своему наставнику, воспитавшему тебя, поведай ему откровенно про свою геройскую удаль и выслушай его приговор».
Его наставник, седовласый Аджи-Усуп, славился в народе честью, умом и мудростью. Ни одно мероприятие кабардинцев не обходилось без него. Он был стар, но бодр духом и плотью. Вся знатная кабардинская молодежь была воспитана им. Когда Сафар-бег пришел к наставнику и поведал о своем преступлении, старый воспитатель пришел в ужас. Поспешно старик достал свой пистолет, но, когда Сафар-бег покорно подставил ему грудь, старый Усуп покачал головой: «Нет, ты не заслуживаешь смерти, а твой наставник должен быть казнен потому, что он не сумел воспитать тебя». Грянул выстрел, и Усуп упал бездыханный...»(33).
Так было в жизни адыгов. В редчайших случаях, когда человек совершал тяжкое преступление, его изгоняли, от него отказывались всем обществом. В него никто не хотел стрелять: считалось, что гнусный человек не заслуживает даже смерти. От оставшегося без чести, имени, родства и родины, замаранного грязным поступком преступника отказывалась даже мать. Для адыгов это было высшим наказанием. Когда «волк» обнаруживал свой бесчестный поступок, его изгоняли как ничтожество, недостойное смерти. Адыги также серьезно оберегали честь женщины. Покушавшийся на ее честь становился объектом кровной мести и смерти.
Другой герой этого повествования являет собой пример воспитанности по всем понятиям и законам адыгов. Святость материнского молока, над которой не поднимется даже карающий за преступление меч, - завет предков, который выше всех писаных законов, его никогда не преступит достойный мужчина. Кротость и достоинство - вот мужество самого сильного и волевого человека перед лицом низости и подлости.
Аталык, воспитывающий настоящего воина-патриота, храброго и сильного, знатока этикета, был ответствен за моральные качества воспитанника. Единичный проступок навлекал позор и беду на голову воспитателя.
Аталычество имело большое значение в жизни адыгов, поскольку оно укрепляло связи не только между семьями, но и между соседними народами. Однако и у этого обычая существовали негативные стороны. О них повествует Хан-Гирей: «Легко представить себе, что таким образом унесенный под чужой кров младенец, не умеющий различать предметы, придя в юношеские лета, узнает своих родителей, братьев и сестер, к которым естественным образом не всегда может питать нежную любовь. Удивительно ли, что после этого нередко дети оказывают нерасположение к родителям, которых они привыкли почитать, так сказать, посторонними?»
Об этом говорит и выдающийся востоковед академик Генрих-Юлиус Клапрот, в 1807-м и 1808 году проводивший филологические и этнографические исследования на Кавказе: «Как только у князя родится ребенок, устраиваются большие торжества. Если это мальчик, то уже на третий день отец отдает его на воспитание одному из своих узденей (приближенных), каждый из которых стремится к тому, чтобы ему была оказана эта честь. Мальчик получает тогда кормилицу, когда дадут ему имя. Отец обычно не видит сына вплоть до его женитьбы, вследствие чего между родственниками возникает равнодушие»(34).
Французский аристократ Ж.-В.-Э. Тэбу де Мариньи, чья служба российской короне проходила на Северном Кавказе, писал: «Очень редко бывает, чтобы мальчик получал воспитателя под родительским кровом; право воспитывать его представляется первому мужчине, который появляется в доме. Если их появятся несколько одновременно, специальные арбитры решают вопрос о том, по скольку времени каждый из них будет заниматься воспитанием ребенка. Аталык уносит ребенка (иногда это бывает под секретом), поручает его кормилице, и как только ребенок начинает обходиться без ее забот, начинается его воспитание. Оно состоит из всякого рода упражнений для тела, чтобы сделать его сильным и ловким; из обучения верховой езде, борьбе, стрельбе из лука, ружья, пистолета и т. д.
Юношей обучают искусству руководить набегом, умению переносить голод и усталость; стараются также развить в нем красноречие с тем, чтобы он мог влиять на собраниях. Подобное воспитание напоминает нам героические времена Греции, и оно пользовалось таким признанием, что татарские ханы в древности посылали своих детей в Черкесию, на выучку к аталыкам. Возвращение молодого человека в отчий дом отмечается большим праздником, на который приглашаются все родственники и куда с большими почестями привозят аталыка. Возвращается аталык к себе домой, нагруженный подарками, и пользуется с этого момента в семье своего воспитанника той степенью родственного отношения, которое сохраняется навечно и не может быть ничем нарушено» (35).
Немецкий ученый-естествовед Карл Кох, совершивший два путешествия на Кавказ, описал праздник возвращения воспитанника от аталыка к родителям. «Ружейные залпы известили полных ожидания родителей о приближении их долгожданного сына, спешившего в родительский дом вместе со своим воспитателем.
Радость в родительском доме велика, и поэтому ничего не жалеют, чтобы торжественно отпраздновать встречу и официальное признание сына. Родители княжеского происхождения приглашают свою родню и клан, к которому они принадлежат, поэтому нередко бывает, что по такому поводу съезжаются от трехсот до пятисот человек.
В этом случае всегда недостает жилья, и, кроме непосредственных знатных участников праздника, каждый ищет себе место для ночлега. Так как хозяину нелегко одному обеспечить пятьсот человек в течение трех дней, то обычно каждый, особенно из родных и братства, привозят с собой кто козу, кто овцу, кто быка, чтобы передать их на общую кухню. На праздник сам воспитатель Алиби привез десять голов рогатого скота и тринадцать овец для общего стола.
День прибытия, особенно если гости приехали издалека, становится днем отдыха, и каждый наслаждается отдыхом и бездельем, чтобы собраться ссилами перед следующими днями торжества. Воспитанник со своим воспитателем уединяются в родительском доме, и обычно взаимные сердечные поздравления длятся до поздней ночи. С этого дня воспитатель имеет право беспрепятственно входить во внутренние покои княжеского дома, и рассматривается как почетный член семьи. Между ним и другими членами семьи скоро возникают такие доверительные взаимоотношения, как будто они с давних пор жили вместе. На следующее утро князь выходит вместе со своим взрослым сыном и приветствует, как галантный черкес, сначала женщин и девушек, которые... получают в свое распоряжение отдельные от мужчин дома... Затем он обращается к прочим гостям, приветствуя их по очереди. По обычаю каждый гость вручает хозяину подарок, который может состоять по желанию из лошади, седла, кинжала и тому подобное. Передача подарков происходит или в то время, когда хозяин приветствует гостей, или чаще, когда хозяин с сыном располагаются в каком-либо подходящем месте на воздухе. Каждый гость по очереди подходит к хозяину и передает ему подарок, называя его обычно на цветистом языке «незначительным». Слуги принимают все это и несут или везут подарки в определенное место, где все выставляется для всеобщего обозрения и восхищения. Часто происходит так, что отдельные члены обеих партий взаимно одаривают друг друга. И так проходит большая часть дня. Молодежь в это время стремится провести время по-своему. И так как женщины, по крайней мере молодые девушки, ходят с непокрытой головой и не отделяются, таким образом, от молодых мужчин, то вскоре наступает громкое веселье. Пожилые люди находятся с хозяином и принимают участие в его трапезе. Женщины, отделенные от мужчин, едят также вместе.
Увеселения молодежи состоят примерно в том же, но сопровождаются, кроме того, музыкой, танцами и играми...
Вскоре внимание публики переключается на всадника, который, держа в руке знамя, призывает все общество участвовать в состязании. Все юноши бросаются на лошадях вслед за знаменосцем. Ловким всадникам, наконец, удается догнать его и схватить знамя. Число состязающихся все увеличивается. Знамя переходит из рук в руки, борьба продолжается до тех пор, пока от знамени не останется ни клочка, и схвативший его видит, что в его руках находится только древко. Состязание заканчивается всеобщим смехом...
Второй день празднества, как правило, бывает еще более шумным...
Третий день праздника посвящен отдыху. Хозяин стремится в этот день порадовать гостей. Торжества открывает бешеная скачка на лошадях. Выбираются судьи, которые решают вопрос о присуждении призов и распределении их.
Обычно это лошадь, оружие, бык. Героя дня все хвалят, девушки теснятся к нему, и какой-либо певец импровизирует в его честь песню.
Далее следует вручение подарков со стороны хозяина, и каждый из гостей с нетерпением ждет момента, когда хозяин обратится к нему. Воспитатель получает самые богатые подарки, и его возводят в Дворянский титул. Таким образом, он становится родственником княжеского дома и рассматривается отныне как полноправный его член. Его воспитанник испытывает по отношению к нему высокое почтение... Затем наступает очередь родных воспитателя, и даже самый ничтожный из них почувствовал бы себя оскорбленным, если бы ему не перепал хоть какой-нибудь подарок.
Родственники воспитанника не получают ничего и, наоборот, обязаны сами проявить гостеприимство и щедрость по отношению к воспитателю и его родным.
Само собой разумеется, что при распределении таких больших даров невозможно удовлетворить всех. Но в случае, если хозяин проявил жадность или скупость, рассматривающиеся у черкесов как большой порок, все же никто не выскажет открыто свое недовольство, а будет вести себя так, как будто бы он полностью удовлетворен. Но, конечно, следствием этого будет последующее неодобрение или даже презрение. В противном случае, похвала щедрому хозяину переходит из уст в уста, и его щедрость обсуждается в течение нескольких месяцев.
За этим следует большой пир, который и венчает праздник. Как правило, в домах не хватает места, чтобы посадить всех гостей. Для пира выбирается поэтому удобное место на свежем воздухе, и слуги пешком, или даже на лошадях, обносят столы с блюдами и кушаньями. Женщины не имеют права принимать в этом участие, но им выделяют обычно специально оборудованный для этого дом, где они едят отдельно от мужчин. Всеобщее веселье усиливается всевозможными напитками. Пир продолжается вплоть до ночи, пока не будет съедено все, что может предложить богатая кухня хозяина.
Каждый имеет право принять участие в таком пире, и если уж такой пир устраивают в честь гостя, то на него собираются все мужчины из округи. При этом было бы нарушением гостеприимства, если бы даже нищему отказали в приеме. Прекрасным обычаем черкесов является то, что каждый делится тем, что он ест, с любым голодным, которого он увидит во время трапезы...»(36).
Воспитателем мог стать только равный, то есть приличествующий роду человек. Родители не платили ему за воспитание, а также за питание и одежду своего ребенка. Родство по аталычеству считалось более тесным, чем кровное. Часто оно было двойным. Родственницей становилась кормилица. Бывали случаи, что аталыка отчуждали от семьи воспитанника, но последний принимал сторону аталыка. По родству аталычество связывало не только две семьи, но и две фамилии, два рода, целые сословия. По свидетельству Н. Дубровина, «один из ближайших родственников, соседей или приятелей дарил счастливому отцу корову, лошадь или овцу, смотря по состоянию, приносил хлеб, вино и другие съестные припасы и получал за это право дать имя новорожденному, становясь для него «вторым» отцом».
На черкесских игрищах адыгская молодежь демонстрировала красоту, грацию, достоинство, смекалку. А молодые люди - еще и смелость, ловкость, талант наездника и умение пользоваться оружием. Высокой культуре этих игрищ предшествовало кропотливое воспитание. Потому именно на этих праздниках на поверхность выходила вся гамма культуры отношений, воспитанность, достоинство, физическая закалка и природная красота.
Естественно, адыги, давшие миру самых красивых скакунов - кабардинских, очень гордились своими прекрасными лошадьми. Коневодство было одним из любимых занятий кабардинцев.
В 1828 году в Кабарде побывал некий русский путешественник. В своих записках «Поездка на Кавказ», опубликованных «В Северном архиве», он писал: «Отличительную свою ловкость и мастерство в верховой езде черкесы показали при стрельбе в цель, следовавшей за скачками. На длинном шесте прикреплена была дощечка с наклоном, род кровельки, и в эту метку должно было попадать на всем скаку из ружья или пистолета, обернувшись совершенно назад. Можете представить себе, сколько много потребно твердости в седле и меткости в стрельбе. Увеселения Вайрама закончились поднятием серебряных рублей с земли также на всем скаку. Эта забава утвердила нас еще более в высоком мнении на счет мастерства черкесов ездить верхом, ибо, кроме того, что нужны цепкость и ловкость, еще более нужно удержать равновесие, чтобы всем корпусом опуститься под седло и опять на нем утвердиться»(37).
На протяжении веков адыгам противостояло множество врагов. Постоянная необходимость оборонять свою землю от захватчиков закаляла адыгов.
О красоте, мужестве и ловкости воинов-черкесов много свидетельств хранит историческая летопись. Об этом и строки поэмы «Кавказский пленник» А. С. Пушкина:
Но европейца все вниманье
Народ сей чудный привлекал. Меж горцев пленник наблюдал
Их веру, нравы, воспитанье,
Любил их жизни простоту,
Гостеприимство, жажду брани,
Движений вольных быстроту,
И легкость ног, и силу длани;
Смотрел по целым он часам,
Как иногда черкес проворный,
Широкой степью, по горам,
В косматой шапке, в бурке черной,
К луке склонясь, на стремена
Ногою стройной опираясь,
Летал на воле скакуна,
К войне заране приучаясь.
Он любовался красотой
Одежды бранной и простой.
Черкес оружием обвешен;
Он им гордится, им утешен:
На нем броня, пищаль, колчан,
Кубанский лук, кинжал, аркан
И шашка, вечная подруга
Его трудов, его досуга.
Ничто его не тяготит,
Ничто не брякнет; пеший, конный -
Все тот же он; все тот же вид
Непобедимый, непреклонный (38).
Кабардинская пословица гласит: «Джигит, пусть будет честь твоя тверда, а слово может легким быть». В многовековой культуре адыгов восхищают радушие, гостеприимство, толерантность, скромность, тактичность, героизм во имя родной земли и своего народа, патриотизм. В любых жизненных ситуациях от каждого члена общества требовалось добиться предписываемого этикетом уважения. Требования этики нашли отражение в народных пословицах: «Восхвалять себя напрасен труд, если ты хорош, и так поймут», «Джигит, достойный и на самом деле, о подвигах не говорит в постели». Красноречие, бахвальство претит настоящим джигитам, даже если на их счету тысяча подвигов, которыми можно по праву гордиться. Во время застолий не пили спиртное: считалось большим позором показаться в обществе в нетрезвом виде.
Прогрессивная часть современных адыгов обеспокоена возможной потерей родного языка, многих чисто светских высоконравственных обычаев народа. Талантливый современный кабардинский поэт Анатолий Бицуев пишет:
Хакум
Бжезмы1э куэдрэ псалъэ зыпхуэзгъазэу, Уэращи псалъэу сигум илъыр зейр
Къалэмым се1усэхук1э си1эр къису,
Сэ сыхуэусэу себгъэсащ дунейм
Уи нобэрш, зыхуэгъэпсыр си уэрэдхэр. Ит1ани сыгъуэлъыжмэ, жэщ къудей
Уи шагъдийхэм - къыхолъэтри тхыдэм,
Ирижэу си бгъэм - сэ самыгъэжей
Мыхужьыми си шхьэр, сысэбийкъым нобэ
Псалъэ дыгъэл, щ1алагък1э, уэзмыпэс.
Утыку силъадэу, тесхынум уи напэ –
Уи щ1ылъэ сызытетым сыкъырес!
Уи блэк1а жыжьэм си гур ирохъыжьэ,
Уи къэк1уэн дахэм - си псэр ныхуопхъэр.
А т1ур сэ нобэ быду схузэпыщэм –
Арш, шызлажьауэ щ1ым схулъэк1ыу хъуар.
Сыхуейкъым си псэм псэху ищ1эну махуэ
Сыхуейкъым сытыншыну жэщ къудей, Къэк1уэну уи пщэдейм и нэхук1э
Сащыщщи сэри псэухэм, Къэбэрдей!
Каждый сознательный человек должен чувствовать ответственность за будущее. Об этом пишет Б. Кагермазов:
Сыт хуэдэу мыхьэлъами ди
псэук1эр,
Ди Хэкум сыкъуэтыну сэ
сыхуейщ. Сыт щы1э жыф1эт хьэл
абы нэхъык1э -Сымаджэ хъуа уи анэм
зыщыбдзейм?! Къэралыр нобэ поплъэ
е1эзэнум. Дохутыр сыхуэмыхъуфми
слъэк1 хуэсщ1нщ, Зэрыт щытык1эм
Къик1ыу ф1ы хуэзэным
Сигъащ1эри, сигуащ1эри пысщ1энщ (39).
Истинные ценности человека - этика, нравственность, совесть. Не берегущий святых ценностей ничтожен. Дорога в рай ему закрыта, и его жизнь на земле подобна потухающему очагу. Нельзя прожить на земле праведно и счастливо без намыса, без бережного отношения к своей совести, к нравственным понятиям, хранимым в памяти народа, к добропорядочности и, самое главное, без святого отношения к понятиям веры, благонравия.
Наши предки относились к таким понятиям с человеческой мудростью, как было уже сказано, и жили разумно. Благонравие их было еще в том, что они не юлили, не кланялись каждому богачу, который своим воспитанием и поступками не заслуживает уважения. Независимость, чувство собственного достоинства были характерны для адыгов во все времена. И во времена феодальных отношений понятия нравственности и безнравственности имели очень большое значение. Любое нарушение правил традиционной скромности так или иначе замечалось. А слово «честь» для адыгов значило если не все, то очень многое.
Адыгство превалировало в выборе нравственного поступка при любом общественном строе, будь то феодализм или капитализм, которые, таким образом, имели отличия от аналогичных общественных порядков в остальном мире. Обращение с поклонами к князю или уорку адыгский крестьянин или бедняк не признавал, хотя отлично понимал, что жизнь его находится в руках господина.
Тембот Керашев в повести «Абрек» отразил эту черту черкесской жизни: «Однажды в аул прискакал нарочитый с извещением, что приезжает пристав. Атаман аула, подобострастный служака, засуетился, собрал сход и долго поучал, как надо встречать такого высокого гостя, как отвечать на его приветствия и как кланяться. Последнее труднее всего давалось аульчанам. По обычаям адыгов поклоны не приняты. Атаману пришлось немало повозиться со стариками, прежде чем они усвоили этот новый для них прием учтивости - поклон. А молодежь, как ни старался атаман, не захотела таким образом проявлять
свое уважение» (40).
Совершив достойный адыгской этики поступок, главный герой этой книги становится абреком, показав всю гордость и независимость адыгского характера.
Вот о чем повествует одно из кабардинских (адыгских) преданий: «Жил когда-то молодой, храбрый, красивый князь, пользовавшийся в народе уважением за свою ласковость и щедрость на подарки... который очень сильно наказал свою молодую супругу. Спартанские обычаи древних адыгов не допускали, чтобы молодая жена не ожидала мужа до тех пор, пока он не вернется, бодрствуя, как бы поздно он ни возвращался. Муж, когда был дома, аккуратно приходил в «лагуна» на половину жены, поужинав с гостями в кунацкой, что, по обыкновению, случалось в полночь. Жена встречала его с опущенным взором, около сложенных тюфяков, одеял, подушек, принадлежностей постели, занимающих заднюю стену черкесской сакли. В камине горел яркий огонь, освещая небогатое убранство сакли. Кровать к приходу мужа всегда убрана, так что оставалось только раздеться и лечь. Но молодой князь, как и всякий порядочный адыгский дворянин, никогда не раздевался сам. Войдя в саклю, он мерным шагом, не поворачивая головы ни вправо, ни влево, шел прямо к кровати, молча садился на нее посередине, причем никогда ни позволял себе даже облокотиться на подушку. Сопровождавший его из кунацкой товарищ-сверстник принимал от него неразлучное оружие и вешал на одной из боковых ручек кровати или на задней стене, где висело и остальное вооружение князя; снимал с него черкеску, ноговицы, чувяки и, убрав их, куда следует, возвращался к входной стене, чтобы там почтительно ожидать приказания удалиться. У той же стены, у постели стояла горничная хозяйки в ожидании приказаний от своей хозяйки. В сакле в ту пору царствовала полная тишина, прерываемая лишь треском поленьев в очаге. Никто из присутствующих не говорил и не поднимал глаз друг на друга; все молчали и глядели в землю или куда-нибудь в сторону; того требовал неумолимый древнеадыгский этикет. Раз как-то князь замечтался дольше обычного. Огонь в очаге несколько раз потухал, так что горничная должна была подкладывать вновь дрова. Само собой разумеется, ни хозяйка, ни прислуга не смели прерывать молчание хозяина. Они хранили также безмолвие, стоя неподвижно на своих местах. Как ни был благовоспитан юноша, удостоенный князем чести и доверия сопровождать его в саклю жены, но в эту ночь он не выдержал и, едва слышно, зевнул в рукав своей черкески. Спустя какое-то время, против своей воли, зевнула и княгиня, разумеется, еще тише и стыдливее, чем княжеский спутник. Тут князь внезапно очнулся и, мрачно насупив брови, дал понять, что прислуга может разойтись. Такой невинный поступок для княгини и для юноши обернулся большой бедой. На помощь семье пришла умная старуха-кормилица. Благодаря ее смекалке удалось дать понять князю, что зевок - самый заразительный звук, об этом даже гласит пословица. Впоследствии князь, заподозривший тайную любовь вследствие напавшей на обоих сразу зевоты, искренне испросил у княгини прощение и стал жить с ней в большем согласии, нежели прежде.
Это лишь один пример почти суровой атмосферы семейного быта Древних адыгов» (41).