– Да, – бестрепетно заявила девушка.
– Ну, – начал он, – существуют ведь еще и газеты. Правда, там обо мне понаписано немало такого, о чем интересно потолковать длинными зимними вечерами, когда в камине уютно потрескивают сухие поленья, а трубки раскурены и беседа льется легко.
Джорджия кивнула:
– Знаю я эти разговоры! Но меня интересует, как было на самом деле.
– А я что‑нибудь получу взамен? – вкрадчиво поинтересовался Кид.
– Конечно, а как же? Думаете, у меня мало тайных грехов?
Малыш задумчиво балансировал ножом, держа его на кончике пальца.
– Ну же! – не выдержала Джорджия. – Я жду продолжения. Мы с вами заключили сделку. Вам придется считать меня своим другом.
– Да? – протянул он удивленно, но все так же вежливо.
– Да, потому что я всегда говорю то, что думаю.
Малыш вдруг заморгал, будто глядя на огонь, потом неожиданно спросил:
– Предположим, я расскажу, что случилось с той четверкой. И что тогда? Вы оставите меня в покое?
– А что вы хотите взамен?
– Ничего, – покачал он головой. – Я и так прекрасно знаю, о чем вы хотите рассказать, и у меня нет ни малейшего намерения это слышать.
Она в свою очередь покраснела, но не опустила глаз.
– Первого из них, – начал Кид будто ни в чем не бывало, – звали Турок Реминг. Он был смуглый до черноты, с такими усищами, что они торчали вперед да еще завивались на концах. На лбу у него были три глубокие морщины. Он постоянно улыбался, причем какой‑то поистине дьявольской улыбкой. Вскоре я узнал, что этот Турок – профессиональный наемный стрелок, громила и бандит. В то время от него проходу не было людям на шахтах Монтаны…
– А сколько вам было лет? – спросила девушка.
– Господи, да какое это имеет значение? – поморщился он.
– Значит, не больше пятнадцати, – вздохнула она.
– Да, что‑то вроде этого. – Похоже, ее настойчивость слегка его раздражала. – С Турком я не особенно торопился. Впрочем, как и со всеми остальными. Ведь моя мать умирала медленно, в страшных мучениях. Отец тоже умер, и до этого я ни разу за все девять лет не видел, чтобы он улыбался. А Пятнашка и Рыжуха?.. Разве они не умирали медленно, день за днем?!
Джорджия слегка поежилась, будто от холода. А Кид между тем продолжил:
– Я устроился на шахту – принялся копать и таскать породу. Кажется, это было в последний раз, когда я зарабатывал себе на жизнь честным трудом! – Он испытующе посмотрел на девушку.
Она ответила ему таким же прямым, открытым и серьезным взглядом.
– И вот, пока я там работал, то все вечера и выходные дни занимался тем, что переводил порох. Благодаря отцу я, можно сказать, вырос с винтовкой в руках, а потом, кроме этого, у меня, видно, был еще и талант. Постепенно люди на шахте начали узнавать меня. Даже приходили полюбоваться, как я стреляю, хлопали в ладоши, когда я попадал, и смеялись, когда пуля пролетала мимо. Надо сказать, что в лагере рудокопов то и дело устраивали соревнования. Стреляли, как вы сами понимаете, во что ни попадя. Но я держался в стороне, пока не убедился, что могу легко всадить пулю, куда надо. Потом дождался, когда как‑то субботним вечером Турок тоже решил попробовать свои силы на стрельбище, а заодно и похвастаться своей меткостью. Попасть надо было в бычий глаз, подвешенный меж ветвей дерева. Дерево изрешетили пулями, но задеть мишень удалось только одному Турку. И вот тогда вперед вышел я и с ходу всадил в бычий глаз одну за другой три пули. Не подумайте, что хвастаюсь, я ведь не только с винтовкой так управляюсь, но и из револьвера вряд ли промахнусь. Во всяком случае, ярдов за двадцать. К этому времени туда уже сбежались все, кто только мог. Так вот, всадил я, значит, все эти три пули, куда положено, а потом обернулся и этак, знаете ли, нахально улыбнулся Турку, так, чтобы все это видели. Он аж вспотел от злости. Сначала натужно рассмеялся, видно, рассчитывал превратить все в шутку. Но народ, который толпился вокруг, только молча ждал. Думаю, Турок с радостью пристрелил бы меня на месте, однако не решился.
После этого я еще какое‑то время проболтался на шахте. Все следил за Турком. Под конец он уже привык, что я то и дело появляюсь как из‑под земли. Я ничего не делал, просто стоял и смотрел на него с издевательской усмешкой, и это выводило его из себя. Понемногу этим заинтересовались и его люди. Но выжидали, что будет дальше, и Турок отлично понимал, чего они ждут. Конечно, больше всего ему хотелось бы избавиться от меня, но нервишки у него уже начинали пошаливать. Он не забыл три моих пули, которые одна за другой попали точно в цель. Это его потрясло до глубины души. К этому времени и репутация Турка уже изрядно пострадала, но все же он не сдавался. Впрочем, в те времена на шахте орудовала целая шайка, которой верховодил Турок. Он был среди них самым жестоким и отчаянным. И чем больше с каждым днем он боялся меня, тем безумнее становился, тем больше старался запугать остальных. Только за один месяц не без его участия произошли три стычки, которые превратились в настоящую бойню – четверо попали в больницу, а один умер от ран. Но я видел, как с каждым днем у Турка все больше западают щеки и становятся затравленными глаза. Он перестал спать ночами. Однажды вечером ворвался в лачугу, где я сидел в полном одиночестве, и заорал, что пришел прикончить меня. Дрожь била его с головы до ног. Он обезумел от виски и от ужаса. Это была самая настоящая истерика. Но я только рассмеялся ему в лицо. Сказал, что не буду драться с ним, покуда вокруг не соберется целая толпа. Вот тогда‑то я и признался ему, кто я такой, рассказал, как умирали наши несчастные коровы, как вслед за ними умерли мои мать с отцом. Сказал, что собираюсь поджарить его на медленном огне и брошу ему вызов на глазах у всех.
– Господи ты Боже мой! – ахнула девушка. – И что, после всего этого он вас не пристрелил?!
– Представьте, нет. Только позеленел, как молодая травка, и вывалился за дверь. Выглядел он так, словно увидел привидение. Я слышал, как он бегом пронесся через весь лагерь. Думаю, от страха у него здорово помутилось в голове. Суеверный, панический ужас – страшная штука! Но те, с кем он той же ночью затеял драку, решили, что Турок просто допился до чертиков. Они пристрелили его, как собаку. Вот так плачевно закончил свои дни Реминг.
Следующий, Гарри Дилл, был человеком, в жилах которого текла изрядная доля немецкой крови. И лицо у него было… Как вам объяснить? Ну, вот вы же видели немцев? Круглое такое, с пухлыми розовыми щеками, между которыми сверкали маленькие поросячьи глазки. К этому времени он бросил баловаться стрельбой и открыл бар, владел самым популярным в городе салуном. Туда ходили все, весь город. А он их всех – понимаете? – всех до одного звал по имени и на «ты»! У него был дом, жена и пара ребятишек с такими же круглыми розовощекими физиономиями. Жена – славная молоденькая голландка, немного курносенькая, но ничего. Весь день только и делала, что скребла да мыла, так что домик ее и дети всегда сияли чистотой. Впрочем, сам Гарри тоже. Вот так обстояли дела, когда однажды я вошел в его бар, направился прямо к стойке и окликнул его. Он подошел, все еще смеясь над историей, которую рассказывал, отирая пиво с губ. Мне показалось, что он трясется весь, как желе, – такой был жирный и благодушный.
Так вот, я наклонился через стойку и прошептал ему на ухо пару слов: объяснил, кто я такой и для чего приехал в этот город.
– То есть попросту сообщили, что явились его убить?
– Да, именно так. Правда, сказал, что еще не решил, как это сделать. А пока, заявил, буду решать, придется ему каждый день терпеть мое присутствие. Конечно, это было довольно жестоко по отношению к бедняге Гарри. Стоило мне только появиться в его баре, как с него мигом слетала вся его веселость. Обычно я устраивался в самом дальнем углу, где меня и разглядеть‑то толком было невозможно. И все равно Гарри как завороженный то и дело поглядывал туда. Он путался, забывал, что хотел сказать, и уже не мог смеяться, даже когда ему рассказывали какой‑нибудь анекдот. Скорее всего, он просто сломался. А вы сами знаете, как посетители не любят, когда у бармена мысли витают где‑то далеко. Скоро я заметил, что того веселья, что царило здесь еще совсем недавно, уже не видно, хотя большинство завсегдатаев все еще оставались верны ему и приходили каждый вечер. Они уже стали толковать о том, что старина Гарри сдал, советовали ему лечиться и не замечали, что на уме у него совсем другое.
Он‑то сам хорошо знал, кто тому виной, поэтому спал и видел, как бы от меня избавиться. Однажды вечером подослал ко мне парочку лихих парней. Вот только не учел, что я давно был к этому готов. Пришлось вытрясти из ребят, сколько им заплатили и сколько обещали добавить после того, как работа будет выполнена. Каждый из них написал полное признание и поставил свою подпись. А потом я велел им убираться из города.
– Как вам это удалось? – удивилась Джорджия. – Или я чего‑то не поняла? Мне казалось, вы имели в виду, что они пытались вас убить?
– Они пробрались в дом через окно, – пояснил Кид. – А потом бесшумно проскользнули в комнату, где, как предполагалось, я должен был спать, и направились к кровати. Чтобы добраться до нее, им надо было встать на циновку. А я еще с вечера позаботился густо смазать ее клеем. Двух секунд не прошло, как они прилипли намертво. Ну, вот тут я и зажег свет. – Он хихикнул, как мальчишка.
Девушка, однако, не смеялась. Глаза ее сузились, и она нетерпеливо кивнула.
– На следующий день, – продолжал Кид, – я вошел в бар Гарри, направился прямехонько к стойке и сунул ему под нос оба признания. Честно вам скажу, перенес он этот удар крайне тяжело. Представляете, прошло десять лет с тех пор, как он перестал быть грабителем, не гнушавшимся обобрать даже ребенка, остепенился, разбогател и разжирел, а тут такое… Помню, как он повалился на колени… Но я только рассмеялся и сказал, что пока еще не решил, как именно прикончу его.
Прошло дней десять. Гарри Дилл превратился в призрак. Помню, как он в полном одиночестве стоял за стойкой, обхватив голову руками. Конечно, Гарри не раз пытался поговорить со мной. Плакал, умолял, пытался меня разжалобить. Даже в один прекрасный день прислал ко мне жену. Она не знала, в чем дело, понимала только, что я всему виной. Бедняжка упрашивала меня оставить Гарри в покое, дескать, лучше его и на свете никого нет! Я дал ей прочитать оба признания приятелей ее мужа. Держу пари, им нашлось о чем поговорить, когда она вернулась домой. Еще через пару дней Гарри угостил меня кружкой пива. Я вылил ее в поилку его любимого пса. И часа не прошло, как он издох.
Это происшествие еще больше его расстроило. Похоже, он души не чаял в своей собаке. В общем, спустя две недели, как я появился в городе, бедняга Гарри однажды вечером пустил себе пулю в лоб. Дети потом рассказывали, что накануне он поругался с женой.
– А как же они? Бедные малыши! – в отчаянии воскликнула Джорджия. Слезы навернулись ей на глаза.
– О, у них оставалась мать, прекрасная мать. А потом объявился и дядюшка, толстый, добрый. Он забрал их всех к себе, и они зажили вполне счастливо. Ну как, рассказывать дальше?
Девушка провела платком по вспотевшему лбу.
– Не знаю, – призналась она. – Честно говоря, я не думала, что это так страшно!
– Надеюсь, мой рассказ заставит нас с вами почувствовать себя – как вы сказали? – более близкими друзьями? На лице его заиграла. насмешливая улыбка.
– Пока что он заставил меня содрогнуться, – честно сказала она. – Но все равно я хотела бы услышать его до конца. Наверное, вы решили, что будет лучше, если вы каждого из этих людей доведете до самоубийства или…
– Видите ли, если бы я просто пристрелил их одного за другим, разве это можно было бы считать наказанием? – пояснил Кид. – Да и потом, с какой это радости мне болтаться в петле, да еще из‑за подобных ублюдков?
– Наверное, вы правы, – согласилась она. – И кто же был следующим?
– А следующим был шериф, – ответил Малыш. – Мне на своем веку довелось немало их повидать, и, скажу вам откровенно, большинство из них оказывались вполне порядочными ребятами, огромное большинство! Но бывают и исключения! Чикаго Оливер как раз был одним из них. Конечно, когда я напал на его след, он уже давно перестал именовать себя Чикаго Оливером. У него было совсем другое имя, и в своем округе он пользовался всеобщим уважением. Да что там! Люди его боготворили, ведь шериф был у них грозой всех мошенников и бандитов. И он обожал свою работу! Тем более, что на его стороне был закон.
В один прекрасный день мы с ним столкнулись на улице. Должны были состояться перевыборы. Оливер как раз приехал, чтобы выставить свою кандидатуру. Всем в городе и так было понятно, что шериф будет переизбран на новый срок, и все же каждый считал своим долгом агитировать за него, произносить зажигательные речи на тему о том, как они все его любят. Оливер был щуплым малым, с серьезным и всегда немного грустным лицом, на котором странно выделялись маленькие глазки, которые так и шныряли вокруг в надежде не упустить ни крупицы восхищения и обожания граждан. Так вот, остановив его на улице, я сообщил ему, зачем явился в этот город.
Естественно, шерифу это страшно не понравилось. Убедившись в этом, я отправился дальше, оставив его в глубокой задумчивости. Оглянувшись через плечо, я убедился, что он бессильно прислонился к изгороди, изо всех сил стараясь не упасть на тротуар.
Когда мы встретились в другой раз, он набрался храбрости спросить, что я задумал. Надо сказать, что у него уже было свое ранчо, да и коров хватало, так что Оливер мог не задумываясь выложить мне кругленькую сумму. Пришлось объяснить, что деньги меня не интересуют. Шериф принялся меня уверять, что, дескать, в ту ночь вовсе не хотел нас ограбить, а лишь подчинился большинству, когда на него насели остальные. Но я напомнил ему, как он сказал моей плачущей матери, что такой хорошенькой девушке нечего оплакивать мула или тем более каких‑то волов! Уж кому‑кому, а к такой красотке, издевался он, удача всегда повернется лицом. Это заткнуло ему рот.
Днем позже в городе произошло ограбление. Уж как он старался впутать меня в это дело! Дошло даже до ареста, но когда меня через весь город вели под конвоем в тюрьму, я дождался, пока вокруг нас столпилось побольше народу, и принялся рассказывать кое‑какие пикантные истории из прошлого Чикаго Оливера. Правда, успел я сообщить немного – шериф поспешил объявить, что произошла досадная ошибка. Задал мне парочку вопросов, потом извинился и снял наручники.
За день до выборов я столкнулся с ним в баре. Мы присели за столик в уголке, и Оливер со слезами принялся умолять принять от него все, чем он владеет. Представляете, заявил, что доброе имя для него – все! Я отказался. Объяснил, что еще не решил, как с ним покончить. В тот же самый вечер произошла развязка. Оливер прекратил предвыборную борьбу и тайком улизнул куда‑то на юг, а округ лишился своего любимого шерифа. Он оставил письмо с несколькими словами – вынужден, дескать, уехать по причине плохого здоровья. В общем‑то это было правдой, ведь с тех пор, как я перед ним появился, он потерял фунтов тридцать веса, не меньше. Вот и все, больше я о нем не слышал.
– Ах, так он единственный, кто остался в живых? – воскликнула Джорджия.
– В живых?! Ненадолго! Очень скоро все бандиты в наших краях каким‑то образом пронюхали, что шериф сломался. И принялись за ним охотиться с таким же рвением, как он сам когда‑то их преследовал. И так до тех пор, когда один из них, полукровка, не настиг Оливера в Веракрусе и не перерезал ему глотку. Нет, я не завидовал этому подонку, упаси Бог! Дело в том, что мне, знаете ли, почему‑то никогда не нравилось пачкать руки! – Кид снова рассмеялся скрипучим, невеселым смехом.
Девушка, немного испуганная, подскочила на месте, но, взглянув на него, быстро успокоилась и снова присела.
– Вы нервничаете? – полюбопытствовал Малыш.
– Нет, – выдохнула она. – Думаю, я выдержу. К тому же остался‑то ведь всего один. Я угадала?
– Знаете, – холодно усмехнулся он, – у вас такой вид, словно вы присутствуете на операции. Да еще когда кромсают вашего самого близкого друга!
Она небрежно махнула рукой и попросила его продолжать.
– Ладно, – согласился Кид. – Продолжу, чтобы вы, наконец, убедились, с каким чудовищем вас свела судьба. Последним в этой четверке был Микки Монро. Единственным из них, кто не бросил своего прежнего ремесла. Самый молодой из всех пятерых бандитов. Когда я напал на его след, ему едва перевалило за тридцать. Конечно, теперь и у него было ранчо и большую часть времени он проводил в делах. Но как только кончались деньги, а такое случалось часто, потому что страсть к игре сжигала его, Микки бросал коров и занимался куда более таинственными делами. Грабежи по‑прежнему оставались для него самым увлекательным занятием. Ну а какие чудеса он творил с клеймом для скота, признаюсь, мне не доводилось видеть. Да что там – такого артиста, как Монро, еще поискать! Украсть и припрятать корову для него было раз плюнуть!
Этот Микки, о котором я говорю, всегда был веселым, бесшабашным парнем. Все ему было трын‑трава. Постоянно улыбался, слыл душой любой компании. Все его обожали, кроме, естественно, тех, у кого то и дело непонятным образом исчезал скот, да еще тех немногих, кто понимал, какая черная душа скрывается за этим вечно смеющимся лицом. Сколько времени я ломал голову, гадая, как же прижать Микки, – вы не поверите! Наконец придумал одну забавную штуку.
Мне удалось узнать, что существовали на свете две вещи, по которым Микки сходил с ума. Одна – игра в фаро [5], а другая – премиленькая мексиканочка, делавшая вид, что дежурит за стойкой в небольшой гостинице. На самом деле ее посадили туда для того, чтобы посетители не замечали ни отвратительной стряпни, ни непомерно высоких цен. Плутовка и впрямь была хороша! Глядя на нее, мужчина с радостью слопал бы свой сапог, лишь бы только никто не мешал ему жевать и любоваться ее очаровательным личиком. Красотка принесла целое состояние тому мошеннику, которому принадлежала гостиница, походя разбила в округе немало сердец, но так было только до тех пор, пока на горизонте не появился Микки Монро.
Он был так же дьявольски хорош собой, как и она, к тому же легок на подъем и свободен как ветер. При этом умел обращаться с женщинами. Ну, короче, они влюбились друг в друга без памяти. Микки даже ненадолго выкинул из головы фаро. Работал как сумасшедший, хотел подкопить денег и жениться на девушке. Нет, только не подумайте, что Кармелита была жадной! Она готова была ютиться даже в хижине, лишь бы вместе с ним. Любопытная, черт возьми, парочка! Эта девушка, мексиканка, была совершенно бесчувственной, таким же был и Микки. Донжуан и отчаянная кокетка, при этом оба профессионалы, и без ума друг от друга! В те дни немного находилось охотников зайти в гостиницу пообедать, а те, кто отваживался, были обречены наблюдать, как эти двое пялились друг на друга телячьими глазами.
Как бы там ни было, я решил заставить Кармелиту передумать и выставить на роль жениха свою кандидатуру. Для этого мне пришлось вырядиться настоящим мексиканцем. Ну, вы понимаете: золотые и серебряные позументы, всякие там блестки, даже кружевные манжеты. На голову напялил самое огромное сомбреро, какое только удалось отыскать, и выдумал себе имечко – с ходу и не выговорить! После этого явился в город и устроил так, что Кармелита мигом узнала о моем приезде.
Малышка, похоже, тут же положила на меня глаз. Девчонки вроде нее вообще обожают яркие перышки. Тут уж забеспокоилась мужская половина города. Кое‑кто даже принялся утверждать, что я, дескать, никакой не испанский идальго, а самый настоящий неженка и хлыщ. Господи, да они были бы рады вышвырнуть меня из города уже на следующий день! Только такие дела больше по моей части. В общем, уже к вечеру Кармелита считала меня не только первым красавцем в округе, но и отчаянным храбрецом. – Кид замолчал и принялся сворачивать цигарку. Закурив, с блаженным видом выпустил дым и заметил: – Что‑то я разговорился сегодня.
– Но я же сама вас попросила, – запротестовала Джорджия. Голос ее немного охрип от волнения. – Так что же случилось с Кармелитой? Вы разбили ей сердце?
– Такое сердце, как у нее, не разбивается, – усмехнулся Кид. – Разве только если швырнуть его с десятого этажа небоскреба! С таким же успехом можно было бы надеяться разбить индийский алмаз щипцами для колки орехов! Но она была хороша собой, эта плутовка, дьявольски хороша! А танцевала как! Я просто с ума сходил! Приходилось то и дело встряхиваться и напоминать себе, для чего я здесь, не то совсем потерял бы голову!
Так вот, должен вам сказать, Микки Монро перенес удар очень тяжело. Первым делом он отправился к Кармелите, но услышал, что у нее от его крика раскалывается голова. После этого явился ко мне. Конечно, Микки привык сражаться до конца, но тогда еще не успели утихнуть слухи о том, как я разделался с теми, кто пытался вышвырнуть меня из города, поэтому ему даже не пришло в голову сделать еще одну попытку. Вместо этого он попробовал уговорить меня – принялся убеждать, что Кармелита не для такого, как я. Я уверил его, что он ошибается. А потом немного порассказал о себе и добавил еще кое‑что о нем самом и его прежних делишках, что его, естественно, заинтересовало больше.
Микки понял, что дело плохо.
Он попытался перерезать мне горло. Дурачок убедил себя, что стоит только мне исчезнуть с горизонта, как Кармелита тут же вернется к нему. В общем‑то он был прав. Память этой красотки, в особенности когда дело касалось мужчин, напоминала паутинку, которую любой, даже самый слабенький порыв ветра грозится унести прочь.
Стоило только Микки решиться убрать меня, как он принялся методично приводить свой план в действие.
Теперь, когда Кармелита была для него потеряна, по крайней мере на какое‑то время, само собой, он совсем потерял голову из‑за любви к ней. Я прожил в этом городе целых три недели, ожидая развития событий, и – не поверите! – за это время бедняга Микки так исхудал и посерел, что стал похож на дряхлого старика. Не думаю, что ему удалось хоть раз за эти дни забыться сном. Больше всего он напоминал мне загнанного в угол дикого кота.
Много же раз он пытался избавиться от меня. Сначала подсыпал яд, потом подложил бомбу домашнего изготовления с часовым механизмом. А уж сколько раз пытался подстрелить из‑за угла или в темноте пырнуть ножом – не сосчитать! Но ему не везло, хотя бомба и взорвалась. Правда, я, как ни странно, остался цел, а пострадали четверо ни в чем не повинных людей, причем двое чуть было не умерли.
Само собой, я не преминул сообщить их приятелям, кто это позаботился подложить несчастным такую игрушку. После этого для бедняги Микки события стали разворачиваться совсем скверно.
Теперь он мог пробираться в город только темной ночью. За ним охотились, как за бешеной собакой. Кармелита, стоило ей только увидеть его в гостинице, смеялась ему в лицо, потому что теперь окончательно убедилась: связаться с подобным типом – только зря терять время.
Ну вот, вскоре и в этой истории наступила развязка, правда, довольно скучная. Хотя я по сей день уверен, что бедняга Микки намучился куда сильнее, чем остальные трое, вместе взятые. Видите ли, в нем еще оставалось достаточно благородства, по крайней мере для того, чтобы искренне любить женщину. Так что, говорю я вам, сердце его было разбито, и именно это послужило причиной его смерти. Однажды ночью я слышал сам, как он стонал и плакал у нее под окном. Ну, как ребенок… А эта негодяйка только крикнула, чтобы он убирался, иначе она, мол, кликнет меня и попросит вышвырнуть его из города. И Микки уехал. Понимаете, дух его был сломлен! Он не стал бороться дальше, просто выкинул белый флаг!
– Как все остальные! – тихо прошептала девушка.
– Да, – задумчиво протянул Кид и глубоко затянулся. – Доктор потом утверждал, что это было попросту алкогольное отравление – ведь в тот вечер он в одиночку выпил целую бутылку виски, но я лично продолжаю думать, что Микки умер от разбитого сердца.
– А девушка, Кармелита? Что стало с ней?
– С ней? Знаете, имена первых двух ее мужей мне какое‑то время еще удавалось держать в памяти, но потом я сбился со счета и бросил эту затею.
Глава 28
ПЯТЫЙ
Как только Кид умолк, Джорджия вскочила на ноги и принялась шагать по лужайке, стараясь перевести дыхание, успокоить бешено колотившееся сердце. А Малыш, поглядывая на взволнованную девушку из‑под полуопущенных век, молча курил. Он лениво следил, как от цигарки медленно поднимался вверх голубоватый дымок, а потом подносил ее к губам и глубоко затягивался.
– Похоже, вас не слишком волнует, что я об этом думаю, – вдруг спросила она, остановившись прямо перед ним.
Он вздрогнул, будто очнулся от сна, и вскинул на нее глаза.
– Волнует? – озадаченно переспросил Кид. – Ну конечно волнует, а как же иначе?
– О Господи, а то я не вижу?! – взорвалась она.
– Ну что вы! – невозмутимо покачал головой Малыш. – Это, можно сказать, единственное, что меня волнует в этом мире!
Он заявил это так торжественно, что Джорджия невольно отпрянула назад, упрямо вздернув подбородок. Но щеки ее по‑прежнему заливала бледность.
– Я – не Кармелита! – заявила она.
– Нет, конечно, – с полным самообладанием подтвердил Кид. – У меня и в мыслях не было флиртовать с такой девушкой, как вы.
Джорджия окинула его подозрительным взглядом и призналась:
– Не знаю, что и сказать.
– А вы не спешите, – посоветовал он. – Но что бы ни выразили, предупреждаю – я переживу.
Наконец Джорджия собралась с духом:
– Знаете, никогда в жизни не слышала ничего подобного тому, что вы рассказали! Я имею в виду эти четыре истории. Даже не хочется верить! И я не поверила, так и знайте! Вы, скорее всего, совершили нечто ужасное, такое ужасное, что и поделиться нельзя! А теперь выдумали все это, чтобы не шокировать меня. Я угадала?
– Дорогая моя, – отозвался Кид, – уверяю вас, в этой истории нет ни слова лжи! Ни слова, ничего, кроме грустной правды.
Подозрительно уставившись на него, Джорджия убедилась, что он не обманывает.
– Тогда… – воскликнула она, но остальные слова замерли у нее на губах.
А Малыш сидел и молча ждал.
– Теперь вы – мой судья и суд присяжных, – наконец сказал он. – Можете считать меня виновным и приговорить к смерти.
– Для чего вы мне все это рассказали?!
– Потому что вы сами об этом попросили.
– Нет, – твердо произнесла она. – Не только поэтому! Вряд ли вы решились бы на это просто потому, что я попросила!
– Мне хотелось, чтобы вы представляли себе, что я за человек, – терпеливо пояснил Кид. – Вот поэтому я и сознался.
– Вы хотели бы, чтобы я знала?
– Да, это так.
– Ответьте мне еще на один вопрос.
– Хорошо, попробую.
– Вы получили удовольствие от того, что сделали с этими людьми?
– Когда я добрался до первого из этих ублюдков, – не задумываясь ответил он, – то готов был разорвать его в клочья, а потом сжечь на костре. Наверное, я был бы счастлив слышать, как он воет и скулит от боли, будто волк в ночи. Но еще задолго до того, как все это закончилось, я признался себе, что пресытился местью.
– Тогда почему же вы не бросили все это?
– Потому что каждый раз конец этой истории уже не зависел от меня. Понимаете, я только писал сценарий, а потом актеры сами играли до конца, а я был лишь одним из зрителей. Посмотрите. Репутация Турка Реминга – то, чем он дорожил, была погублена задолго до его смерти. Бизнес Гарри Дилла пришел в упадок, а с ним – и его счастье. Всегдашняя уверенность Оливера в том, что все ему подвластно – а именно так он привык думать, – лопнула, как яичная скорлупа. И, наконец, Микки Монро, на глазах превратившийся в развалину. Под конец я даже вроде как испытывал к ним нечто похожее на жалость. Но было уже слишком поздно.
– Предположим, в один прекрасный день кто‑нибудь возьмется судить вас по тем же законам, что и вы их? – проговорила девушка. – Как бы вы это восприняли?
Кид с понимающим видом кивнул:
– Кажется, я понял, что вы имеете в виду. – Подняв голову вверх, он всмотрелся в гущу листвы, откуда доносился неумолчный стук дятла. Треск раздавался беспрерывно, будто кто‑то у них над головой водил палкой по штакетнику. Чешуйки коры легким дождем сыпались вниз, а лесной санитар все не унимался. – В один прекрасный день так и случится, – произнес он. – И это будет самый черный день в моей жизни. Я не пытаюсь найти себе оправдания. И все же, доведись мне снова решать, поступил бы точно так же. И опять прошел бы этот путь до конца.
– Но что двигало вами? – все не унималась Джорджия. – Мне кажется, вы ничуть не раскаиваетесь в том, что сделали, верно? Что же толкнуло вас на это? Скорбь? Гнев? Желание отомстить за смерть матери?
– Нет, – немного подумав, ответил Кид. – Не только. Конечно, о ней я помнил каждую минуту. Да и об отце тоже, о том, какая боль навсегда застыла в его глазах. Но что больше всего преследовало меня все эти годы и жгло, как огнем, так это воспоминание о двух тощих, старых коровах, которые тащили нас через пустыню и умерли. Эти несчастные создания отдали свои жизни ради меня. Я все время помнил о них, помнил, какая стояла жара, когда мы тащились через пустыню, помнил, как подо мной пошатывалась и стонала старая Рыжуха – вот о чем я думал, когда смотрел на каждого из этих четверых, которые стали причиной всех наших бед.