– Что вы, что вы, Вейде, – посмеиваясь, сказал Кранц, – это же госпожа Мальтсов, переводчица комендатуры. Идите, вы пока не нужны.
Верзила ушел, неслышно прикрыв дверь.
– Что ж, – сказал Кранц, вставая, – я вижу, Вейде вам не понравился? Да. Я вынужден иметь дело с подобными типами, фрау. Такова наша работа. – Он прошелся по кабинету и вдруг подошел и наклонился над ней.
– Кто ваш муж? Отвечать быстро!
– Мальцев. Мальцев... Николай, – пробормотала она. Рот у нее странно не слушался. Она пыталась сдержать эти конвульсии, но губы выпрыгивали и дергались.
– Его профессия? – спрашивал Кранц, вплотную приближая к ней яростное лицо с ровным, словно отъехавшим назад пробором.
– Врач!.. – она с испугом смотрела на него, но мозг работал четко. Что он знает, что?
– Где он сейчас? – спросил Кранц. Его глаза, приблизившись, в упор, с рысьим хищным выражением вылавливали что‑то в ее глазах.
– Он... В армии, – лепетала она, – я давно не имею сведений о нем... Мы разъехались до войны!
Губы прыгали, но она даже немного успокоилась внутри.
– Вранье! – резко сказал Кранц и зло засмеялся. – Говорите правду!
– О чем? – спросила она. – Какую правду?
– Правду, или я передам вас Вейде! – весь напрягшись, он впился в нее острыми зрачками. – Ваш муж приходил к вам! Ну? Зачем? Говорите!
Кто же мог его предать? Кто?
– Смотрите на меня, – потребовал Кранц, тряхнув ее за плечи, – говорите. Зачем он приходил?
– Его не было! Не было! – сказала она упрямо и взглянула прямо в невыносимые глаза Кранца. – Зачем вы заставляете меня говорить то, чего не было? Я не видела его с начала войны. «Неужели им в руки попал связной?»
– Нет, ты скажешь! – Кранц шагнул к ней и дернул ее за ухо. – Говори! – закричал он с ненавистью. – Зачем он приходил к тебе?
Рывком головы она выдернула ухо из его пальцев. Гнев ударил в голову как хмель.
– Как вы смеете на меня кричать? – она вскинула голову. – Вы! Холуй! Бездельник! Я буду жаловаться полковнику фон Шренку! Как вы смеете хватать меня своими грязными пальцами?
На столе заквакала трубка, и Кранц пришел в себя. Он с трудом оторвал от нее глаза, косо улыбнулся и прошел за стол.
– Прошу прощения, фрау, – сказал он, щурясь, но в глазах была злоба, – я слегка переборщил. Но вы должны понять: работа. – Трубка спять клацнула.
Он взял ее, другой рукой слегка оттянул галстук на шее.
– Ладно, – сказал он, – я не против. Может быть, вы и правы, полковник, – он положил трубку и откинулся на спинку кресла.
– Значит, он не заходил к вам? – спросил он, закуривая. – Не желает ли фрау, – он протянул ей портсигар.
Она отрицательно мотнула головой, со злобой глядя на него. «Не удалось испугать меня, скотина, – думала она со злой радостью, – и Вейде твоему ничего не скажу. Ни слова».
– Странно, – сказал Кранц, пуская вверх кольца дыма. – Но зачем же и к кому он приходил в Клинцы?
– Это не выдумка? – спросила она, заставляя себя быть разумной. – Он жив? И он был здесь?
– Скажите, фрау, какой смысл ему было приходить в Клинцы, если он даже не повидал собственную жену? А он был здесь. Его узнал кое‑кто из работников больницы.
У нее тяжесть спала с души. Никто не выдавал! Кранц ничего не знает.
– Но он мог не знать, что я здесь! – воскликнула она. – Поймите! Я поехала сюда, чтобы объясниться с ним окончательно. Из Москвы он уехал внезапно. Но когда я оказалась здесь, он был уже в армии. С тех пор я ни разу не видела его.
– Вы свободны, фрау, – сказал он, поднимаясь. – Простите за некоторые неприятности. Но такова уж профессия.
...– Я так и думал, что это бред взбесившегося полицейского, – сказал фон Шренк, вставая, когда Притвиц ввел ее в кабинет. – Но я не мог запретить ему допрашивать вас, Полин... Однако вы прекрасно его отделали. Вы настоящая женщина, Полин, клянусь вам. А теперь домой! – приказал фон Шренк. – А вечером мы навестим вас и Руппа.
– Карл, отвезите фрау.
С трудом выпроводив из своего дома не потерявшего на ее счет надежд лейтенанта, она осталась одна. Было два часа дня. Она ушла в свою комнату и легла. Ступни ей сводило судорогой, и она еле справилась с этим. Она была разбита, вымотана. Нюша мертва! Но и она им не сказала ни слова. Бергман не скажет. Не может сказать. И она не в гестапо, а дома. Мысль, вдруг пришедшая в голову, подняла ее.
«Троянский конь»! Операция уже началась. Вечером все будет кончено. Она со злостью подумала о Николае. Он всегда все путал, был слишком занят своими мыслями и теперь не смог помочь себе и всем там в лесу. Не смог прийти или прислать связного!
Ей показалось, что в окно кто‑то скребется. Она отодвинула шторы, распахнула створки. Никого не было. Черемуха качала белыми ветвями перед ее лицом.
«Идти самой? – думала она. – Но надо предупредить Бергмана». Уход ее явно его скомпрометирует. И куда идти? Ведь она не знает, где партизаны.
– Полина Владимировна, – сказал чей‑то приглушенный бас. Она выглянула в окно. Прямо под ней сидел на корточках большой мужчина в нахлобученной кепке.
– Привет от Ивана Степановича, – сказал он, вставая. Она вскрикнула. Это был Шибаев.
– Вы?
– Я, – сказал он. – Какой отзыв?
– Я уже второй месяц жду письма, – сказала она машинально.
– Привет и от Николая, – сказал, угрюмо усмехаясь Шибаев, – просит, значит, прощенья, что долго не мог весточки подать... Да уж такая, значит, обстановка была...
Репнев рассматривал немецкие лекарства. Не все были ему известны. Принцип действия указывался на облатках, и он вчитывался в готический шрифт надписей, чтобы составить себе представление, когда и как их использовать.
Он сидел на пне неподалеку от кустарника, опоясывавшего поляну. Нина, жена Шибаева, помогала Наде в санитарной землянке. Они удивительно быстро сошлись – не умеющая ничего таить в себе Надя и скрытная Шибаева. Девочка играла у землянки с общим партизанским любимцем псом Рыжиком. Полуовчарка, полудворняга, рослый и безмерно добродушный гуляка, вечно рыскавший по лагерю и вокруг, гордый ее вниманием, Рыжик восторженно лаял. Несколько партизан, чистя автоматы, поглядывали на их игру, прислушиваясь к довольному рыку пса и звонкому голоску девочки.
Остальные были заняты хозяйственными делами или бездельничали. Целая толпа сопровождала осматривающих лагерь десантников. Те двое сержантов, что появились первыми, недавно принесли радиограмму от командования Ленинградского фронта и теперь были кумирами. Даже Редькин, в глазах многих неспособный проявлять какие‑либо чувства, обнял здоровой рукой рослого десантника со шрамом. Устанавливалась связь с Центром. Они больше не были «дикими». Лагерь ликовал.
Штаб уже второй час обдумывал ответную радиограмму. В семь часов их ждал командир десанта с тем, чтобы скоординировать планы и выйти на связь с Ленинградом. К Репневу подбежала Надя.
– Борис Николаевич, Мишина трясет, температура сорок, бред...
Репнев встал и пошел за ней в землянку. Мишин выживет, организм крепкий. Он дал раненому успокоительное, перебросился несколькими словами с Ниной и вышел на воздух.
Шибаев не шел. Хотя по времени он уже мог бы и вернуться. Поведение его жены наводило на разные мысли. Она молчала, даже когда выгоднее было ответить. С ней можно было разговаривать только о деле. Например, ела девочка или нет, или сможет ли она сделать перевязку? Но любой вопрос о муже вызывал слезы. Высокая черноглазая, украинского типа женщина с истомленным красивым лицом, она вздрагивала от любого шума, затравленно озиралась. Это казалось Репневу подозрительным. Шибаев ушел в Клинцы. Не решился ли он сыграть в поддавки? Ведь не только его жена в руках Репнева, но и жена Репнева в его руках? Кроме того, Репнев, кажется, сказал ему чуть больше, чем нужно. Во всяком случае, похоже, Шибаев понял, что Полина и Бергман вызывают подозрение у партизанского начальства.
Утром Редькин наткнулся на девочку и рассвирепел. Если бы не подошедший Репнев, неизвестно, чем бы все кончилось.
– Это не отряд, а табор! – сквозь зубы, серея от боли и гнева, скрипел Редькин. – Может, детсад здесь организовать?
Репневу пришлось сказать, что он давно звал из Никитовки фельдшерицу и что та теперь пришла. Ему нужна квалифицированная помощница, а девочку они потом пристроят в деревне. Редькин унялся. Всего, по мнению Репнева, ему знать не полагалось.
Впрочем, унять его сегодня было легко. Связь с десантом заставляла всех верить в самое невозможное. Партизаны ходили обалделые от счастья. Теперь о них узнают за линией фронта. Юрка и Трифоныч уже поговаривали о том, дойдет ли весть о них до самого Сталина, и Юрка безусловно, Трифоныч с некоторыми оговорками это допускали.
Десантники в гурьбе сопровождающих остановились возле санитарной землянки, и Репнев в раздражении зашагал туда. Сейчас посетители ни к чему, у одного из раненых был кризис.
– Значит, санбат? – спрашивал десантник со шрамом.
– Санбат, – пояснил Трифоныч. – У нас, браток, все как в военной части.
– К сожалению, к раненым нельзя, – подоспел Репнев.
– Гостеприимство нарушаешь, Борис Николаевич?!
Толпа уже уходила дальше, а Репнев вдруг весь ослаб от спавшей тяжести – от деревьев постовой вел рослого мужчину в темном пропыленном костюме, серых от пыли сапогах и серой кепке. Было половина седьмого. Шибаев отсутствовал больше полусуток.
– Вот, товарищ врач, – сказал постовой, – пароль знает, говорит, к вам.
– Ко мне, – сказал Репнев, – идите на пост.
Паренек убежал.
– Успел, кажись, – сказал, валясь на траву, Шибаев. – Где мои‑то?.. – Он увидел девочку, и красивое тяжелое лицо его побледнело от силы нежности, которая была запрятана в этом огромном теле.
– А, с прибытием, – сказал, подходя, Юрка. – Сам пришел? Или привели? Главное, не опоздал. – Он нежно поглаживал «вальтер», затиснутый под ремень. – Давно мы до тебя добираемся, Алеха.
– Вот что, – сказал Репнев, – Юра, беги и зови сюда командира. Одного. Обязательно одного. Скажи, врач зовет, скажи, очень срочно. Пусть оторвется, что бы он там ни делал.
Он вывел Шибаева к просеке, они сели на ствол поваленного дерева.
– Как она там? – спросил Репнев.
– Десант тут? – спросил Шибаев.
– Тут, – ответил Репнев, – в семь часов командование пойдет к ним совещаться.
– Успел, – сказал Шибаев, утирая пот со лба, – первый раз за всю жизнь вором стал – лошадь увел. Иначе б не добрался... Спасла нас женушка ваша, спасла...
– Этот? – спросил, подходя, Редькин и вдруг узнал Шибаева, и дернулся всем телом: – А‑а, гнида!
Репнев встал на его пути.
– Товарищ командир... Судить потом будем.
Шибаев по моему поручению ходил в Клинцы и связался с подпольщиками.
– Это с какими же? – спросил Редькин, с презрительным вниманием разглядывая Шибаева.
– Товарищ командир, – сказал, вставая, Шибаев, – на понт вас берут. Десант этот предательский. Фон Шренк его прислал.
– Шренк? – прищурился Редькин. – А ты, часом, не рехнулся, дорогой?
– Эсэсманы уже частями подходят, – Шибаев опять отер лицо и с покорным вызовом уставился на Редькина. – Опять как прошлый раз. Только тогда егеря козырем были. А теперь десант. Кюнмахль подтянется, а они с тылу. Операция «Троянский конь» называется.
– Да кто ты такой, чтоб я тебе верил? – с тяжкой злобой сказал Редькин. – Перебежчик! Продажная шкура!
– Командир, – перебил его Репнев, – времени нет. В семь они вас ждут. Это провокация. Там они и возьмут вас. Теперь ясно.
– Так, – сказал Редькин, не глядя на Шибаева, но раздумывая. – А чем он докажет?
– Пусть разведка пройдет к хутору, – сказал Шибаев. – Эсэс уже там должны быть. А у этих главный, Полина Владимировна говорит, Мирошниченко, его...
– Мирошниченко? – откликнулся Редькин. – Он? Проверим. А ты, Шибаев, тут будешь. Под стражей. Отпустим, как выяснится. Но если, – он с сумасшедшим весельем осмотрел Репнева и Шибаева, – если он ко мне сам пришел, Мирошниченко, то я в бога поверю. Боялся, не сыщу.
Минут через десять Юркин взвод и разведчики незаметно исчезли из лагеря, где все еще бродяжили двое десантников. От гостей не отходили несколько партизан, получивших инструкции. Еще один взвод под командой Точилина уже раскинулся в лесу, за деревьями, выставив стволы пулеметов и автоматов. Он должен был остановить Кюнмахля. После ухода командира к десанту комиссар должен был поднять в лагере тревогу.
В семь Редькин (у которого в бинтах спрятан был браунинг) и Репнев в сопровождении десантника со шрамом двинулись в лагерь парашютистов. Второй десантник оставался. Ему у партизан нравилось. Тем более что подошло еще четверо парашютистов, а у одной землянки уже позвякивали кружки – готовилось угощение гостям.
Редькин шел вслед за десантником, Репнев позади. Он был почти спокоен, почему‑то с Редькиным всегда было спокойно. Высвистывали и кричали лесные птахи, сыпались листья с обламываемых парашютистом кустов – тот старался уберечь раненую руку Редькина. Широкоплечая спина командира, обмотанная бинтами шея и вызывающе заломленная фуражка двигались от него в двух шагах. Хворост поскрипывал под ногами. Редькин все время о чем‑то расспрашивал десантника, а тот, приостанавливаясь, отвечал ему. Репнев вспоминал Коппа. «И надо убить первым, чтобы он не убил тебя».
Десантники расположились у самого болота, не более чем в двух километрах от партизан. Там, на болоте, была гать, и только по этой гати партизаны могли уйти в труднодоступные чащобы, если немцы нажмут с опушки. Редькин обычно такие и выбирал места для лагеря. Но теперь на пути к гати были парашютисты, и Репнев сейчас способен был оценить план Шренка. Редькин, повернувшись вдруг, подождал его и сказал вполголоса:
– А колпаки варят у Гансов. Со всех сторон нас обложили.
Редькин присел на пень. Десантник впереди забеспокоился.
– Товарищ капитан, надо поторапливаться.
– Ладно‑ладно, – добродушно отозвался Редькин, отводя здоровой рукой еловую лапу. – Руку заломило, к тому же мы партизаны, браток, а не армия. У нас без опозданий не обходится. – Редькин оттягивал время. Ему важно было, чтоб Юркины парни успели. А лагерь уже был рядом. Слышались голоса, виднелась впереди защитная парусина палаток, и тут Редькин вдруг сказал:
– Вот что, сержант, пожалуй, мы это переиграем.
– Что переиграем? – с испуганным озлоблением спросил парашютист со шрамом.
– Без осторожности нельзя, – пояснил Редькин. – Иди к своему начальству и скажи: встретимся здесь. К вам я не пойду...
– Договорено же было, товарищ капитан! – взмолился сержант, багровея.
– Договорено не договорено, а передай своему капитану, что, как равные по званию, мы должны один на один встретиться. Пусть сюда приходит и с тобой. С одним. Поговорим, а там решим.
– Эх, товарищ капитан, – сказал, бычась и зло усмехаясь, парашютист, – а нам тут о вас: «Какой Редькин смельчак»!.. Хороша смелость!
– Вижу, разболтали тебя в десанте, – сказал Редькин, прищуриваясь. – Выполнять приказание! – поднял он голос.
Парашютист дернулся, вытянулся и убежал. Долго еще покачивались кусты, указывая его след.
– Нарушили им планчик, – засмеялся Редькин. – А прийти придут. Добыча‑то рядом. Легкая!
– А вдруг наши? – подумал он вслух. – Что тогда?
Репнев не ответил, он как‑то обмяк от ожидания.
Минут через десять послышался треск хвороста, и парень со шрамом вывел на полянку высокого черноволосого человека со шпалой в каждой петлице комбинезона. Фуражку тот держал в руке, но, увидев поджидавших его, надел на голову.
– Васин, – представился он, подходя и улыбаясь.
– Капитан Редькин. – Редькин встал, пожал протянутую руку и какими‑то отрешенно‑нежными глазами оглядел командира десанта. У того на красивом черноусом лице плутала улыбка, он тоже во все глаза смотрел на Редькина.
Редькин отступил и положил руку на бинты раненой руки. Репнев подтянулся к сержанту. Десантник следил за своим командиром. Репнев шагнул. Тот взглянул на него и осклабился. Но во всей его крепкой фигуре была готовность.
– Встретились, значит? – сказал Редькин, оглядывая командира десанта.
– Встретились, товарищ Редькин, встретились, – сказал тот, хищно улыбаясь. – А я...
– Погоди, Мирошниченко, погоди! – сказал Редькин. – За тобой еще будет слово...
От этих слов командира десанта согнуло, а сержант сделал шаг вперед.
– Знаешь? – спросил шепотом Мирошниченко, он был бел, одни глаза как‑то сладострастно светили из‑под густых бровей.
– Знаю, – тоже полушепотом сказал Редькин, – потому и пришел!
– Знаешь – и пришел? – не слушая, спрашивал Мирошниченко. Рука его ползла к кобуре на ягодице.
Сержант завертел головой, озираясь.
– Знаю и пришел, – сказал Редькин, выдергивая из бинтов браунинг.
Мирошниченко кинулся, а Репнев упал от прыгнувшего первым сержанта. Два выстрела хлестнули в тишине.
Репнев пытался вывернуться из‑под насевшего на него десантника, когда стукнул еще один выстрел и тот обмяк на нем. Сейчас же грохнули разрывы, раздался вопль атакующих и сплошной треск автоматов и пулеметов. Репнев выбрался из‑под сержанта и отвалил от себя труп. Редькин стоял над Мирошниченко. Тот еще дергался у его ног.
– Аньку помнишь? – спрашивал Редькин, а с земли на него ненавидяще глядел пригвожденный «парашютист». – Помнишь Аньку мою?
– Су‑ка, – выхрипел, дергаясь, Мирошниченко, – мало я вас перестрелял, перерезал...
– Мало, – сказал Редькин и выстрелил еще раз. – Видно, мало, раз сам напоролся... По всему видать, наши их там кончают, – повернул он голову к Репневу. – Айда! – Он пошел к лагерю десанта и вдруг обернулся: – Как, Шибаев, говорил операция‑то называлась у Шренка?
– «Троянский конь»! – сказал Репнев.
– Мы им другого коня покажем, – сказал Редькин, – буденновской породы. Попляшет он у меня, фон Шренк этот.
На кухне тикали ходики. Полина закрывала глаза и вновь открывала их. Ей начинало казаться, что ходики все убыстряют и убыстряют темп. Настойчивое тик‑так перебивало ход мыслей, упорно долбило в висок металлическими молоточками. Сначала они, как пальцы терапевта, обстукивали височную кость, потом, ускоряя удары, разрывали ткани, вот они бьют уже в мозг, их бешеный выпляс никак нельзя остановить. Они молотят, они расшибают голову: «Гес‑та‑по, – грохочут молоточки, – Ши‑ба‑ев – а‑гент гес‑та‑по! Как ты мог‑ла по‑ве‑рить, – безумствуют в мозгу молоточки, – те‑бя про‑ве‑ря‑ли, и ты про‑бол‑та‑лась!»
Она стиснула голову ладонями, сожмурила глаза: раз‑два‑три‑четыре. Что я делаю? Надо соскочить с этого конвейера. Сбить темп. Но откуда Шибаев мог знать пароль? Откуда? Его знали только она, Бергман и Коля... Может, настоящий связной попал им в руки?
Но Шибаев же сбежал вместе с Кобзевым от гестапо!.. Кобзев не взял семьи – и это куда достовернее, а Шибаев сбежал с семьей. Как это похоже на спецзадание!
Она спустила ноги с кровати и села. Так можно сойти с ума. Надо отвлечься. Сейчас уже нет выхода. Надо ждать. Выход есть. Уйти. Но Рупп. Он тогда погиб. Со всех сторон был обложен неблагонадежными... Где он? Уже пора прийти... Фон Шренк поможет ему... Шренк обещал появиться. И Притвиц. Господи, хоть эти бы... Сейчас все равно кто...
Ветер ворвался в окно, заколыхал шторы. Она вздрогнула. Нет. Никого. Померещилось. Откуда‑то наплыл звук мотора. Рупп? Нет, это на шоссе.
Грохнула входная дверь. Она села, окостенев. Простучали шаги. Голова Бергмана возникла в проеме распахнутой двери. В гостиной горел свет. Он мешал ему увидеть ее в темноте.
– Полин? – позвал он низким взволнованным голосом.
– Я тут! – Она смотрела на него из тьмы. Он повернул выключатель. Лампочка слабым светом озарила комнату.
– Маленькая Полин, – сказал вздрагивающим голосом Бергман и вдруг притянул ее к себе, и она припала к его прочному плечу и зарыдала. Как хорошо, что он здесь. Но мозг, успокоившись (она с изумлением подмечала это в себе), уже ставил вопросы.
– Тебя допрашивали, Рупп?
Он, поглаживая ее горячей сильной ладонью по спине, молчал. Потом сказал, с трудом подавляя рвущиеся нотки в голосе:
– Кранц сам заехал в госпиталь. С ним был лейтенант из абвера. Расспрашивали о Ньюш и о тебе. Это не было прямым допросом.
Он все поглаживал сильно и медлительно ее спину, волна тепла и слабости захлестывала ее.
– Полин! – шепнул Бергман. – Мы только двое в обезумевшем мире. Полин...
Она услышала ходики. Боже мой! В такую минуту... С усилием она отклонилась.
– Как ты думаешь, Рупп, – она старалась говорить как можно озабоченнее, – история с Нюшей кончилась?
Бергман отодвинулся, выдохнул, чтобы установить дыхание.
– Трудно сказать что‑либо определенное. Но Шренк за нас.
– Он потребовал от Кранца не класть трубки и слушал, как Кранц допрашивает меня, – сказала она, – но долго он не сможет нас поддерживать. Вернее, не будет.
– Если у Кранца появится что‑нибудь новенькое... – сказал Бергман.
Голос его был тускл, и от этого все в Полине опять завибрировало страхом: «Шибаев, кто же он?»
– Куда‑то исчез Иоахим, – говорил в темноте Бергман, – и это меня тревожит.
Взвизгнули тормоза. У крыльца остановился автомобиль. Грохнула дверца кабины. Они вскочили одновременно.
– Я не закрыл дверь! – пробормотал Бергман, но по дому уже грохотали шаги, и через секунду Притвиц всунул в комнату свою голову в фуражке.
– Пардон, мсье и мадам, – сказал он, – господин майор и вы, Полин, немедленно принимайте решение. Я только что от шефа. Он опять беседует с Кранцем, и тот вновь требует разрешения взять вас, Полин.
– Но что за бред? – угрюмо глядя на него, спросил Бергман. – Откуда это сумасшествие?
– Вот что, дружище, – сказал Притвиц, входя в комнату и осматриваясь в ней, – у меня есть вариант. Не знаю, насколько он вам подойдет. Весь этот ажиотаж может продлиться несколько дней. Если они не будут иметь фактов, шеф не выдаст им Полин. Я в этом убежден. Но считаю, что сейчас ее надо укрыть. Да‑да, укрыть. Надо спрятать Полин, и да поможет нам бог!
– Но куда? – с отчаянием спросил Бергман.
– У меня, – Притвиц с минуту наслаждался их растерянностью. – И только у меня. Кто будет искать преступницу у адъютанта начальника гарнизона. А через несколько дней головы прояснятся. Вы согласны, Бергман?
– Я согласен, Карл! – Бергман оглянулся на Полину. Та молчала. Она знала, почему Кранц снова взялся за нее. Шибаев! Проклятая доверчивость!..
– Тогда скорее! – Притвиц шагнул и потянул за руку Полину. – Нельзя терять ни секунды. По тону шефа я понял, что он не сможет долго сопротивляться. СД – это СД.
Они выскочили на улицу. Было темно. Ветер ворочался в кронах лип.
– Бергман, приезжайте часов в двенадцать! – крикнул Притвиц, включая зажигание. – Я думаю, они еще не установили за вами наблюдение? Операция к полночи кончится, и шеф оторвется от рации.
Он включил фары и крикнул назад Полине:
– Надо пригнуться. Вас могут увидеть.
Машина рванулась. Полина сквозь наружное стекло кабины видела мелькание ветвей.
– Утрем нос гестапо! – хохотал за рулем Притвиц. Его молодой голос легко перекрывал рев мотора, – Мы уже откалывали такие номера... В тридцать девятом в Потсдаме, слышите, Полин, мы украли работницу у крейслейтора НРСХА – вы слушаете? Мы, пехотные юнкера, у самого крейслейтора? Она была влюблена в одного нашего парня! А крейслейтор жаждал от нее не только работы на кухне!
Он вдруг умолк, и встречная машина, ослепив мгновенной вспышкой фар, пронеслась мимо.
Притвиц обернулся.
– Это их машина, а пташка улетела, – хохотал он. – Полин, посмотрим, как их встретит Кранц, когда они вернутся с пустыми руками.
Он хохотал, а Полина, вслушиваясь в этот беспечный голос, думала о том, что этому человеку невозможно доверить ни крохи из того, что она знала. Он явно ввязался в смертельную игру с гестапо из одного молодого озорства.
– Шренк знает, что вы задумали? – спросила она.
– Что? – он задрал голову, положив ее на спинку сиденья, чтобы было слышнее. Она повторила.
– Это будет для старика сюрпризом, – смеялся Притвиц. – Он любит, когда коричневым вставляют перо.
Машина со скрежетом остановилась. Притвиц открыл дверцу.
– На посту! – крикнул он.
Затопали сапоги по булыжнику и смолкли.
– Рядовой Шмидт, господин обер‑лейтенант!
– Вот что, старина, – сказал Притвиц, сидя за рулем, – я знаю, это не по уставу. Но я прошу тебя. Сбегай на второй этаж, вот ключи. Позвони в комендатуру и спроси у дежурного: необходим ли полковнику обер‑лейтенант Притвиц? Или у обер‑лейтенанта есть хотя бы час времени?
– Но пост, господин обер‑лейтенант!..
– Это две минуты. Я подменю тебя.
Брякнули передаваемые ключи. Зацокали, удаляясь, сапоги.
– Полин, на первый этаж, первая дверь направо, – шепнул Притвиц, – я буду чуть позже.
Полина выскользнула из машины и пробежала за ограду. Дверь была открыта. Сверху слышался голос солдата. С лестницы падали отсветы лампочки. Она увидела сбоку дверь, толкнула ее и, бесшумно затворив ее за собой, упала на кушетку у самой стены. Мимо двери протопали сапоги. Все это отсрочки. Как только Притвиц скажет о ней Шренку, все будет кончено. Теперь у Кранца в руках факты... Скорее бы приходил Рупп. Она посмотрела на часы. Уже половина одиннадцатого. В комнате было темно, пусто и страшно. Хлопнула входная дверь, вошел Притвиц и остановился, чернея на фоне двери.
– Полковник не нуждается во мне, – сказал он, – и собирается скоро быть сам. Пикантная ситуация, не правда ли? Обер‑лейтенант и прекрасная женщина в темноте. Я решительно против службы в такие минуты.
Она поняла, что, если не сбить с Притвица его возрастающую игривость, положение может стать невыносимым.
– В чем, собственно, Кранц меня обвиняет? – спросила она.
– Этот дьявол создаст обвинение против самого господа бога, – сказал Притвиц, подходя и присаживаясь на кушетку. – Вы чем‑то не понравились ему, Полин. Или наоборот – слишком понравились. Кроме того, он органически не выносит русских. – Притвиц придвинулся к ней. – А я напротив, Полин, – он осторожно двинулся к ней. – Я, как вы видите...
– Не приближайтесь, Карл, – приказала она, – ни шагу больше. Иначе я плохо пойму ваше теперешнее джентльменство.
Притвиц постоял, потом повернулся и вновь присел на кушетку.
– Я вам так неинтересен, Полин? – спросил он с обидой в голосе.
Она улыбнулась.
– Напротив. Но я умею любить только одного, Карл.
– Я всегда считал русских женщин несколько ненормальными, – объявил Притвиц, поудобнее устраиваясь на кушетке, – нет, вы несовременны, Полин.
– Возможно, – сказала она и вздрогнула, услышав взвизг входной двери. К ним постучали. Притвиц, стараясь загородить собою вход, приоткрыл дверь.
– А, это вы, господин майор, – сказал он без особого удовольствия. – Ну теперь не хватает только шефа.
– Они тебя расспрашивали? – спросила Полина, подходя к Бергману. В темноте на его лице видны были одни глаза. Они обдавали злым и нервным блеском.
– Перерыли вашу комнату, Полин, – сказал он, – оставили там засаду.
– А вас?.. – Она прикусила губу, увидев его приложенный ко рту палец.
– Пикантная историйка, – сказал Притвиц, и в этот миг где‑то далеко ухнуло, и сразу по всему поселку загрохотали взрывы, загремели очереди.
– Это сон? – закричал Притвиц. – Разбудите меня, господа!
– Пар‑ти‑заны! – ахнула Полина. «Милый! – думала она о Шибаеве, – дошел, милый! Коля! Спасибо тебе».
Стрельба с нарастающей силой приближалась.
– Телефон! – Притвиц ударился телом в дверь и выскочил в вестибюль.
– Наши! – шепнула Полина Бергману, – наши, Рупп.
Но лицо его испугало ее.
– Раненые, – пробормотал он, – что они сделают с ранеными?
Совсем близко загрохотал пулемет, и в наружную дверь вскочило несколько солдат.
– Господин обер‑лейтенант! – крикнул один из них с выражением ужаса и надежды на лице. – Что нам делать, господин лейтенант?
Притвиц, погасив свет на втором этаже, спускался с лестницы.
– Обороняться, дружище, обороняться, – сказал он спокойно. – Майор, вы примете команду?
– Командуйте вы, я врач, – ответил Бергман, и тут же грохотнуло, и пули с цокотом и лязгом защелкали по стенам и паркету, посыпался щебень, зазвенело стекло.
– Огонь! – закричал, прыгая к стене, Притвиц. – Огонь! – Он, не целясь, выстрелил несколько раз в окно.
Опять ударила очередь. Один из солдат закричал, а трое остальных помчались вверх по лестнице. Скребанули пули, и двое с криком покатились вниз. Бергман бросился к ним, начал оттаскивать их в угол. Притвиц выпустил в окно оставшиеся в обойме пули и завозился, перезаряжая пистолет.
– Обходи, Юрка! – услышала Полина русский выкрик и сама закричала от радости.
– Успокойтесь, Полин! Сейчас я...
Притвиц обернулся. Очередь через окно бросила его на пол. Тотчас же, ударом распахнув раму, прыгнул в дом какой‑то человек.