— Нам нужно вернуться, — обратился Итан к своей спутнице, которая уже начала рыдать в голос и спотыкаться на каждом шагу. Решимость ее падала, рассыпаясь по кирпичикам, как здания Пантер-Ридж. Мальчик протянул руку, чтобы помочь ей сохранить равновесие. — Оливия, пожалуйста, мы должны вернуться... Мы должны убираться отсюда.
— Еще нет... — ответила она, всхлипнув. — Еще нет... мне нужно... найти... Винсента. Винсент? — позвала она сквозь темную пелену отчаяния. И затем громче: — Винсент!
Когда прозвучало последнее слово, Итан заметил какое-то движение прямо за спиной Оливии.
Сквозь дым и пыль, сквозь кровавое болото, сквозь спутанный клубок из обломков мебели и кусков бетона продвигался кто-то...
... и это был явно не Винсент.
Сначала он полз, а затем начал подниматься на ноги. Стало ясно, что это не солдат Сайферов. Существо двигалось со змеиной грацией — со странной, пугающей и очаровательной красотой — но при его приближении в сердце рождался холодный ужас. Хотя Итан не мог разглядеть существо во всех подробностях, увиденного было достаточно, чтобы его лицо исказилось от отвращения. Создание выглядело настолько чуждым для человека, что от одного его вида страх сковывал внутренности, замораживал тело и вызывал лишь желание бежать без оглядки. Итан и сам хотел бы умчаться прочь, но он не мог оставить Оливию наедине с этим ужасом. Она еще не заметила существо, но видела выражение на лице мальчика, и уже собиралась обернуться. Увиденное могло запросто ослепить ее, так же верно, как если бы глаза выжгло огнем...
— Нет! — закричал мальчик.
И его свободная рука вытянулась раскрытой ладонью в том направлении, куда оборачивалась Оливия. Он хотел спасти последний оплот ее здравомыслия... хотел, чтобы пилот Горгонов исчез, был стерт с лица земли. В его лихорадочных мыслях стала яркой лишь одна мысль: пусть огонь пройдет сквозь руку и сорвется с нее. Его ладонь и впрямь взорвалась болью, как будто ее окатили из ведра с кипящим маслом. Пространство между ним и существом исказилось. Или Итану лишь показалось, что воздух изменил свою структуру и стал твердым, как таран? Сверкнул ли огонь, такой же, что инопланетяне использовали, сражаясь друг с другом, и мощь которого превосходила любое земное оружие?
|
|
Видимо, так и произошло.
Потому что в следующую секунду существо взорвалось и разлетелось на кусочки, а Итана отбросило назад отдачей, словно он выпалил из ружья для охоты на слонов. Он догадался выпустить руку Оливии, иначе вывихнул бы ей плечо. Итана швырнуло на кучу обломков, и он ощутил, как длинный гвоздь, торчащий из доски, прошил ему джинсы и вошел сзади в правое бедро. Из его легких с хрипом вырвался воздух, в голове горячо пульсировала кровь. Казалось, он вот-вот взорвется от этой пульсации.
Рука Оливии ныла после рывка, но, по крайней мере, она не была вывихнута. Оборачиваясь, Оливия успела заметить лишь некое существо, тут же разлетевшееся на куски. Оливия моргнула, уставившись в темноту; слезы струились у нее по щекам, и уголков рта тянулись ниточки слюны.
— Что это? — спросила она, выйдя из оцепенения и разминая плечо. — Что это было? Что случилось?
Она боялась сделать хоть шаг к останкам существа, понимая, что это было нечто ужасное. Да, от него остались лишь ошметки, но Оливия не хотела их видеть.
|
|
Итан, скрипнув зубами от боли, выдернул гвоздь из ноги. Он заставил себя подняться, но снова упал на колени. В голове стучало, подкатывала тошнота, а во рту стоял горький вкус пепла. Огромным усилием воли он приказал себе встать. Оливия широко раскрытыми глазами уставилась на него. Ее ноги дрожали и могли вот-вот подкоситься. Позади нее Итан вновь заметил едва различимые скользящие фигуры. Он попытался заговорить, но голос не слушался. Пришлось приложить больше сил.
— Нужно уходить. Сейчас.
— Уходить, — тупо повторила Оливия. — Да. Нам нужно уходить.
Итан посмотрел на свою ладонь, которую жгло, как огнем. Вопреки его ожиданиям, кожа не покрылась множеством волдырей и ожогов. Виднелись лишь пара красных пятен с небольшой припухлостью. Он не мог сказать наверняка: появились ли они давно или только что. Постепенно жжение уходило из ладони и руки. Итан ужасно устал, голова раскалывалась. Он даже не посмотрел на останки взорванного существа. Все, что он хотел — просто взять Оливию за руку и вывести ее отсюда. Его одежда была усеяна пятнами инопланетной крови — крови горгонского корабля. Она пахла мертвой змеей, и от этого запаха его начинало тошнить, но на проявления слабости не было времени. Скорее всего, запах учуяли и солдаты Сайферов, и в любой момент они могут появиться здесь. Возможно, они решат, что Итан — один из Горгонов, потому что пахнет как они.
Мальчик повел Оливию прочь тем же путем, которым они пришли. Время от времени рядом с ними возникали другие фигуры, но то были не пришельцы, а окровавленные выжившие, выбравшиеся из-под обломков. Итан никого не узнавал. Он видел мужчину с маленьким сыном на руках, а рядом с ними, шатаясь, шла женщина. На всех кровоподтеки и ссадины, одежда изорвана в клочья. Старик в заляпанной кровью рубашке внезапно остановился и сел посреди дороги в плетеное кресло, будто ожидая прихода автобуса.
|
|
Оливия смотрела прямо перед собой. Она больше не плакала, лицо ее было застывшим, как маска из воска.
— Все будет хорошо, — сказал ей Итан, но почувствовал дрожь в собственном голосе, а слова прозвучали, как самая глупая в мире шутка. Где Дейв? Что случилось с Джей Ди? А что насчет Роджера Пэлла, Кэти Мэттсон, Гэри Рузы, Джоэля Шустера и еще троих человек, с которыми Итану довелось разговаривать? Он сомневался, что после такой катастрофы осталось много выживших, но... он был жив, как и Оливия Куинтеро.
Итан подумал, что если бы Серые люди пришли сейчас, привлеченные шумом и запахом крови, все было бы кончено в считанные минуты. Впрочем, не все ли равно: с приходом Серых людей или уже сейчас? Пантер-Ридж превратился в руины. Выжившим придется уйти отсюда, хотят они того или нет.
Уайт Мэншн, подумал Итан.
Убежище или нет — сейчас это место тянуло его к себе сильнее, чем когда-либо раньше. Он должен добраться туда. Должен... но как? Кто мог помочь ему в этом путешествии, которое заведомо считалось невозможным? И ведь он даже не предполагал, что найдет там, но все же...
Я взорвал Горгона, подумал Итан. Просто взорвал. Силой своей мысли. Потому что захотел.
Он вспомнил, как Джон Дуглас, сидя напротив него в больнице, спросил: «Что ты такое? Я не уверен, что ты человек».
— Неправда, — прошептал мальчик, ни к кому не обращаясь.
Оливия слышала отдаленные крики и почти истерические просьбы о помощи, и поняла, что как лидер крепости она обязана вернуться за выжившими.
— Я человек, — снова прошептал Итан. — Я человек...
Но в то же время он осознавал, что...
…ни один человек не может вызвать землетрясение одним лишь желанием. Ни один человек не мог уничтожить жуткого монстра силой воли.
Итан начал плакать — тихо и неслышно. Ведя за собой Оливию, он чувствовал себя потерянным. Он потерялся... когда-то... где-то...
... и он должен был разгадать, кто или что он такое, или умереть, пытаясь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МУРАВЬИНАЯ ФЕРМА
Глава одиннадцатая
Хотя они спали в разных кроватях, она ощутила, как он проснулся. И знала почему, даже не глядя на часы. Она слышала, как он глубоко и прерывисто вздохнул, и в этом звуке крылось очень многое. Она продолжала лежать с закрытыми глазами, потому что не хотела смотреть на него, не хотела показать ему, что тоже не спит. Она ненавидела его. Он был сам по себе.
Мужчина по имени Джефферсон Джерихо направился в ванную и запер дверь, прежде чем включить свет. Его жена Регина осталась на месте. Она даже крепче зажмурила глаза, вспоминая то апрельское утро два года назад, когда она решила, что с нее хватит, что она не может терпеть больше ни минуты. Он тогда сидел на лужайке под большим дубом, в своем синем кресле «Адирондак», с кружкой кофе, на которой был изображен Бог — вроде как, единственный и великий повелитель мира. Джефферсон пил кофе с половинкой ложки сахара. Он всегда сидел на том же месте — в прохладной тени возле пастбища в Теннесси. Прямо напротив него за оградой паслись лошади. Регина смотрела, как он с удовольствием вытягивает перед собой ноги и усмехается, глядя на солнце, и думала, что больше не выдержит этого ни минуты... ни секунды!
Поэтому она покинула крыльцо их дома, построенного в стиле английского особняка, направилась в кабинет Джефферсона и открыла ящик стола, где он держал свой «Смит-Вессон» 38-го калибра. Она не раз видела, как он практиковался в стрельбе, поэтому знала, как зарядить оружие и снять предохранитель. Регина родилась на ферме и проделала долгий путь к тем богатствам, которыми обладала сейчас, и которые теперь ее мучили. Но, слава Христу, она умела стрелять и могла спустить курок, если потребуется.
Сегодня Регина поняла, что потребуется.
В своей желтой шелковой ночной сорочке, кружащейся вокруг нее от дуновения приятного весеннего ветерка, с заряженным револьвером в руке, она сошла с крыльца и пошла по дорожке из широких каменных плит, которые тянулись мимо декоративного колодца и беседки. Она смутно помнила, что это был третий день апреля, и ей еще надо было постирать и прибраться, но... к черту все это!
Сегодня был день, когда она собиралась убить пастыря.
Лжеца. Ублюдка. Любителя вешать лапшу на уши людям, выдавая себя за искателя истины. Она ненавидела то, как он усмехался, ненавидела то, как он во всем одерживал победу, ненавидела его удачу, красоту его движений, которая сопровождала каждое его рукопожатие, ненавидела то, что он мог совратить даже примерную христианку и превратить ее в последнюю шлюху. А если эта новоиспеченная шлюха была красива и доверчива, он даже мог показать ей «проблеск рая», но она должна была стать «Рисковым Игроком», как и он сам. Должна была стать Мечтателем, Искателем... и прочими высокопарными словами, которые он использовал, чтобы люди рядом с ним чувствовали себя более важными, и их было легче контролировать.
Пастырь, подумала Регина и поняла, что, возможно, она все еще немного пьяна после бурбона, выпитого вчера вечером. Мой верный муж и любовник, спутник и демон ночи... пришло время стереть эту чертову ухмылку с твоего лица.
Она была разочарована и раздавлена, у нее не осталось сил так жить, точнее, позволить ему прожить еще один день. Возможно, было бы правильнее уйти вместе? Последней каплей стала та шестнадцатилетняя девочка, подсевшая на метамфетамин и покончившая с собой. О, это грустное, залитое слезами письмо на листе, вырванном из школьной тетради, которое Регина нашла, готовя костюм мужа для химчистки! Неужели он хотел, чтобы она его нашла? Он положил письмо во внутренний карман, чтобы Регина наткнулась на это послание и поняла, как мало значила для него. Это была своего рода рекомендация держать рот на замке, а иначе все эти «Рисковые Игроки» обратят ее в дым и пепел. Хотел ли он, чтобы она узнала, как он грабил тех битых жизнью девушек и женщин, пришедших к нему в надежде на помощь? Всех тех девушек из программы по борьбе с наркотиками, матерей-одиночек, девочек, подвергшихся домашнему насилию? Всех тех девушек, девочек и женщин с разбитыми сердцами, которые так жаждали любви?
Регина знала, что девочки, у которых были проблемы с отцами, всегда искали любви. Искали везде, где только могли найти. Они жаждали ее, желали быть любимыми. Она знала, потому что была одной из них. И вот... теперь она получила то, что хотела. Ухмыляясь и расслабляясь, в своем любимом кресле «Адирондак» сидел такой-прекрасный-и-удивительный, такой-весь-из-себя-святой и непогрешимый-блядский-отец Джефферсон Джерихо, чьи стены вот-вот собирались рухнуть, потому что его фермерская-девочка-жена выросла — ей было уже за тридцать — и, пережив достаточно насилия, внезапно обрела свою веру.
Эти стены были больны. Испорчены и уродливы, пронизаны трещинами и заражены чем-то гнусным и ползущим. Как раковая опухоль, распространяющаяся своими метастазами по телу...
Пуля сумеет все очистить. И тогда Регина вернется домой, сядет за стол и напишет записку о том, почему она это сделала. Она расскажет обо всех его грязных делишках — она разузнала о них благодаря обращению в частное детективное агентство. И в конце она напишет настоящее имя Джефферсона, так что мир узнает, какие именно прегрешения привели Леона Кушмана в его личный ящик в морге.
Она шла босиком по изумрудной траве, неслышно подбираясь к мужу со спины. Ей открылся вид, которым он любовался: под холмом раскинулся дом семьи Джерихо, пастбище, загон для лошадей и город. Город, который он воплотил и построил для себя. Этим утром его омывал солнечный свет, и крыши цвета меди пылали, как небесное золото. Город был назван — вероятно, специально для женщины, которая собиралась выбросить человека из рая — Новым Эдемом. По стилю постройки он напоминал обычный американский городок пятидесятых. Хотя сейчас уже трудно было вспомнить наверняка — теперь тот город остался лишь фантазией, не более. Дома нескольких различных планировок были выкрашены в спокойные пастельные тона. Они занимали небольшие и недорогие участки. Но на их фоне сильно выделялось здание церкви «Рисковых Игроков», к которой вели все основные улицы городка. Отсюда, с холма, Регине казалось, что церковь возведена не из молочно-белого камня, а из воска. Впрочем, вне зависимости от материала, эта сраная церковь стоила для нее не больше лужи соплей.
Новый Эдем расположился на холмах и лугах в тридцати шести милях к югу от Нэшвилля, штат Теннесси. Иногда какой-нибудь артист, за большие деньги принявший доктрину «Рисковых Игроков», приезжал, чтобы выступить на большой местной сцене. Это притягивало сюда множество его поклонников, то есть, привлекало в церковь новых людей. Иногда настолько много, что в Новом Эдеме даже пришлось завести лист ожидания, быстро разросшийся до размеров небольшой проселочной дороги. Лист ожидания включал даже людей, желающих занять в Новом Эдеме должность водителя автобуса или охранника. Похоже, все стремились пройти через золотые ворота.
Сегодня, подумала Регина, откроется вакансия на очень высоком посту.
Она хотела заговорить, бросить в спину мужу нечто, вроде «Ты — жадный ублюдок!» или «Я знаю о тебе все, подонок!», или «Я не позволю тебе больше этого делать», но она решила, что пусть за нее говорит револьвер. Как только внизу услышат выстрел, охранники в своих золотых колесницах — сегвеях [16] — тут же примчатся сюда. Поэтому на прощальное письмо и самоубийство останется не так уж много времени.
Но это неважно. Важно то, что пришло время главного события.
Время, время, время... время пришло.
Она направила револьвер прямо в затылок Леона Кушмана, покрытый густыми темными волосами, и ее палец уже начал нажимать на спусковой крючок. Сердце ее билось очень быстро. У Регины мелькнула мысль, не прикрыть ли лицо второй рукой, ведь ей вовсе не хотелось, чтобы его мозги попали на нее. Нет, нет, решила она. Ей нужно держать револьвер обеими руками.
Сделай это, сказала она себе.
Да.
Сейчас.
Но как только Регина Джерихо, урожденная Регина Клэнтон, начала сильнее давить на спуск, небо взорвалось.
Этот шум не был похож на торжественный Глас Божий, звучащий во имя спасения Джефферсона Джерихо. Скорее, это был оглушительный хор тысячи демонических глоток, вопящих одновременно на грубых незнакомых языках. Этот звук был подобен взрыву Вавилонской башни в аду, переходящий в низкое неразборчивое бормотание сумасшедшего в подземелье.
Джефферсон упал со своего кресла, развалившегося на части. Шум заставил Регину нервно оглянуться по сторонам и узреть огромную красную огненную вспышку в небе на западе, на высоте не меньше двенадцати тысяч футов. Из центра этой вспышки появился треугольный объект, окрашенный в черно-желто-коричневые тона. Размеры его были невероятны! Вглядываясь в это монструозное существо, Регина застыла, ощутив ужас, какого никогда не испытывала прежде — даже когда ее отец-баптист в приступе животной ярости запирал ее в темном чулане, а после отправлялся избивать ее мать ремнем с пряжкой. Регина почувствовала, как револьвер вываливается из ее ослабевшей руки и падает на изумрудно-зеленую траву.
Тут зазвучал голос Джефферсона — голос человека, на мудрость, опыт и богатство которого опирались тысячи людей. Однако теперь его голос не был голосом наставника и пастыря, нет. Теперь он больше напоминал детское хныканье. Он промямлил:
— Спаси нас, Боже! — а затем обернулся, взглянув в лицо Регины и переведя взгляд на лежавший в траве револьвер. Джефферсон потянулся к оружию дрожащей рукой, и секундой позже выражение лица священника невольно заставило его жену вспомнить о закрытой дверце чулана... и о щелчке замка, который был так похож на щелчок курка револьвера.
Теперь, лежа в своей кровати все в том же особняке с видом на чудовищно преобразившийся Новый Эдем, Регина Джерихо прижимала руку ко рту, стараясь подавить крик. Скоро настанет рассвет. Новые боги позволят своим рабам увидеть дневной свет, и свет этот будет напоминать тот, который Джефферсон только что включил в своей ванной. Не слишком яркий, но слишком синий... он не принесет никакого комфорта или тепла. Но жители Нового Эдема хотя бы сохранили жизнь, и о них хорошо заботились. Их приняли в мир, где царил новый порядок. И теперь Регина слышала шум воды, бежавшей в сток раковины, но знала, что вода была другой. Она была чистой и прозрачной, да, но оставляла на коже какую-то маслянистую пленку, которую невозможно было очистить или стереть полотенцем. Вода бежала, и Джефферсон плескал ею себе в лицо, прежде чем приступить к бритью электробритвой.
Во время одного из своих откровений он сказал Регине, что Ей понравилось видеть его гладко выбритым, когда он пришел к Ней впервые. Теперь Она вновь позвала его, и от этого у Джефферсона по коже побежали мурашки, в спине началось легкое покалывание, а волосы на затылке встали дыбом. Конечно же, ни у кого другого больше не было этих новомодных электрических бритв. Даже опасных бритв с прочным лезвием — не было. Оставались кухонные ножи, но когда Регина однажды в декабре попыталась перерезать себе горло, сталь в ее руках превратилась во что-то мягкое и податливое, как резина, и таким «оружием» она не смогла бы нарезать даже мороженое. Стоило вернуть нож в ящик, лезвие снова стало твердым.
— Они наблюдают за нами, — сказал ей тогда Джефферсон. — Постоянно наблюдают. Они не позволят нам причинить себе вред.
— Но почему? — спросила она, чувствуя, как паника все больше охватывает ее. — Почему?! Чего они от нас хотят?
— Мы им нравимся, — ответил Джефферсон. — Мы нравимся Ей.
И на его лице показалась ухмылка, бывшая лишь призрачной копией его прежнего самоуверенного выражения, потому что глаза его выглядели испуганными, и в них стояло истинное безумие. Однако... это все еще была улыбка «Рискового Игрока», который всегда оказывался на стороне победителя.
— Ей нравлюсь я, — тихо произнес Джефферсон. — А все остальное для Нее похоже на... муравьиную ферму. Мне так кажется. Она просто наблюдает за нами, смотрит, что мы делаем. Муравьи ходят кругами и думают, что движутся к какой-то цели. Думают, что они свободны — что бы это ни значило для муравья. Детка, я думаю, я схожу с ума.
— Нет, — ответила Регина с огнем ненависти и отвращения в глазах. — Не смей называть меня своей деткой.
Она закрыла глаза и замерла, словно мертвая. Это был единственный способ продолжать жить, если нынешнее существование вообще можно было назвать жизнью. У жителей Нового Эдема не было выбора. Все они были муравьями на инопланетной муравьиной ферме, жили в маленькой коробке где-то вдалеке от остального мира, от всего, что было известно и привычно раньше, и толком не понимали, где находятся.
Она услышала, как Джефферсон внезапно задохнулся, и его вырвало в унитаз. Через минуту или около того он спустил искусственную воду, которая утекла... куда? Регина боялась даже думать об этом. Смертельно боялась. Она знала, что, если потянется и коснется его постели, то почувствует сырость пота, выступившего на его теле, когда он услышал — почувствовал — зов. Но он обязан был откликнуться на него, потому что за ослушание тело пронзила бы невыносимая боль, вплоть до потери сознания. Однажды он рассказал Регине, будто это могло пронять ее. Будто ей было не все равно.
Ну же, одевайся, мысленно сказала она. Одевайся и убирайся отсюда ко всем чертям, в руки своей непобедимой госпожи...
Она предполагала, что у этого существа есть руки. Регина никогда не спрашивала, а Джефферсон никогда не рассказывал ей. Но когда он возвращался — это могло случиться и несколько дней спустя, потому что, по его словам, время в том месте, где он оказывался, текло иначе, и понять этот феномен, выходящий за грань человеческого разума, было невозможно — ему всегда бывало плохо. Он плакал, как маленький ребенок, свернувшись в углу. Поистине, сопливый мальчишка в шкуре и одежде взрослого мужчины. В этот раз будет так же, и Регина, как и всегда, не испытает к нему никакого сострадания. Ни на йоту, потому что реальный Бог этой вселенной решил уничтожить рассадник зла — сам особняк «Рисковых Игроков» и весь Новый Эдем, за то, что на этот город давно легла тень Змея Искусителя.
Просто позволь мне уснуть, подумала она. Пожалуйста... Боже... позволь мне уснуть.
Но Регина знала, что не заснет, пока ее муж, выйдя из ванной, не оденется в свой темно-синий костюм с белой рубашкой и хорошим галстуком (который он так и не научился завязывать, как следует) и не уберется из комнаты. Он тяжело ступал в своем одеянии, шел так, словно дорога вела на эшафот.
Отправляйся в ад, подумала она. Ты этого заслуживаешь.
Затем он ушел, и она снова уснула — через несколько долгих минут тихих рыданий, потому что Муравьиная Ферма была жестоким, очень жестоким местом.
***
Джефферсон Джерихо открыл стеклянные двери, ведущие на террасу. Он вышел, спустился по каменным ступеням на задний двор, кажущийся бесконечным. Вглядевшись в темноту над головой, он не различил ни одной звезды. Звезд больше не было. С тяжелым вздохом он продолжил идти дальше по лужайке, сердце его бешено колотилось, во рту пересохло, а зубы сжимались так плотно, что вот-вот могли треснуть от давления. Несколько раз такое уже случалось. Его передние зубы заметно трескались, однажды даже крошились... но через несколько дней все снова приходило в норму.
Он продолжал идти, в ожидании, что вот-вот это произойдет.
Он не знал, когда.
И вот, сделав следующий шаг, Джефферсон Джерихо оказался в другом мире. Еще секунду назад вокруг него сгущалась темнота его заднего двора, а теперь...
Сегодня это была спальня, похожая на опочивальню французских особняков позапрошлого столетия. По крайней мере, он так думал. Джефферсон не был знатоком истории, чтобы точно оценить интерьер, он просто решил, что этот «кадр» с инопланетной «съемочной площадки» выглядел как французский особняк конца девятнадцатого века. Кругом стояли белые свечи разных размеров, огромное окно закрывали тяжелые пурпурные шторы. Бросалась в глаза роскошная кровать, застеленная красным шелком, над которой на стене висел большой гобелен с изображением женщины, подающей яблоко единорогу. В восьми футах над головой висела огромная люстра с дюжиной свечей. Под начищенными до блеска ботинками Джефферсона простерся паркетный пол, устланный толстым красным ковром. Стены были отделаны полированным деревом. В этой странной комнате имелась еще одна дверь.
В затылке все еще пульсировало неприятное ощущение призыва. Казалось, его тело то растягивалось, то сжималось. Все кости болели. Его одежда, как и кожа, впитала запах гари. В желудке снова зародилась тошнота, и тело покрылось липким потом. Джефферсон посмотрел на портьеры и подумал, что, если их отодвинуть? Что скрывается за ними? В последний раз комната выглядела футуристичной, с пульсирующими лучами света, пересекающими потолок. Он подумал, что у пришельцев, возможно, имелась база старых фильмов, и они просматривали их, чтобы выбрать идеи для интерьера. Или, может, они просто умели читать мысли...
Так или иначе, они умели создавать потрясающие иллюзии, и фантазии им было не занимать.
Джефферсон Джерихо молча ждал. Он попробовал сделать шажок назад, проверить — не получится ли у него вернуться назад, в свой мир. Шаг был сделан, но мир не изменился.
Похоже, Господь наказывает меня за грехи, подумал он. За все то время, что я обманывал жителей Нового Эдема и выстраивал схему Понци. [17] За то, что манипулировал желаниями людей. Это была истинная правда: если Джефферсон видел что-то — или кого-то — то брал, повинуясь своим прихотям. Таков был его путь. И если Господь захотел наказать его за это...
Если Ты хотел наказать меня, то почему же дал мне язык и личность? Почему позволил мне говорить все, что я хочу? Почему наделил таким неуемным сексуальным желанием? Почему дал мне привлекательную внешность, которая помогала инвесторам открывать свои кошельки, а девочкам прыгать ко мне в постель без сомнений. Я словно гипнотизировал их! Зачем же Ты наделил меня этим даром, если хотел наказать?
Дело в том, что Джефферсон был хорош собой. Хорош в каждом, черт возьми, деле, за которое брался. Умел строить планы, обращаться с деньгами, выступать на публике, убеждать, заниматься сексом. Во всем этом он был хорош — очень изобретателен и всегда готов на эксперименты. Если Господь наказывал его за это, так почему же поселил вокруг него так много разочарованных женщин, которые искали его любви? Любви, которую он только рад был отдавать. Почему Бог создал так много доверчивых людей, которые слушали, но не слышали? И почему именно Джефферсону Джерихо он дал тот голос, который хотели слышать люди и ради которого готовы были опустошить собственные карманы?
И ведь все было так легко! Минуло четырнадцать лет с того дождливого понедельника, когда на автомобильной стоянке в Литл-Роке, штат Арканзас, появилась мерцающая радуга, а тридцатилетний продавец Леон Кушман посмотрел на нее из окна своего небольшого офиса и услышал Откровение.
К черту продажу автомобилей! Если человек хочет зарабатывать настоящие деньги, он должен приносить людям радость.
Он должен давать людям веру. Создать религию!
Джефферсон сделал высокую ставку и бросил кости. Он собирался убедить людей поверить тем словам, что станут литься из его рта, подобно сладкому потоку вина.
Я могу это сделать, решил тогда Леон Кушман. Я, сын неудачливого продавца мебели, который разрушил нашу семью и ушел сначала в недельный запой, а потом и вовсе сгинул в каком-то дешевом мотеле! Клянусь Богом, я могу подняться выше. Я могу дать людям радугу... Я могу заставить их играть по-крупному, сделать их хозяевами собственных судеб! Ну... или могу заставить их думать так. Разве это не то, что делает хороший лидер?
И он решился.
Да. Да! Регина примкнет к нему, и у нее могут быть неплохие идеи.
Да.
Дверь на противоположном конце комнаты медленно открылась, словно поддразнивая.
Джефферсон Джерихо почувствовал, как пот выступает у него на лбу. По спине пробежала холодная дрожь, и он никак не мог унять ее. Все его тело шести футов и двух дюймов ростом затряслось от страха.
Она пришла поиграть со своей игрушкой.
Глава двенадцатая
Она вошла в комнату элегантно и неспешно, одетая в черно-золотое изысканное платье. Сегодня она была брюнеткой с длинными черными волосами, уложенными прекрасными ровными локонами. Глаза ее сияли бледно-голубым льдистым цветом под яркими арками бровей, ее полные губы блестели, и на них играла многообещающая улыбка. В прошлый раз она была блондинкой с карими глазами миндалевидной формы и тяжелой грудью. А еще чуть раньше — загорелой латиноамериканкой с пышными каштановыми волосами, забранными в игривый хвостик.
Джефферсон понимал, что она примеряла на себя разные обличья, как люди примеряют разную одежду — в зависимости от настроения. Но, похоже, новые боги смотрели земные фильмы в каком-то странном небесном кинотеатре, и их вдохновение рождалось из самых темных уголков этого мира.
— Мой Джефферсон, — выдохнула она. Ему показалось, что она произнесла его имя с шипящим придыханием... а может и нет. Она приблизилась к нему скользящей, невесомой походкой. Один миг — и она уже стоит рядом с ним, словно в этом безумном фильме решили вырезать несколько кадров с ее перемещением. Сегодня она была почти такая же высокая, как он, но слишком худая. Посмотрев ей в глаза, Джефферсон обратил внимание на очень длинные и густые ресницы. Он невольно задумался: читали ли новые боги журналы мод семидесятых годов прошлого века? Может, они сохранили в своей картотеке изображения оттуда?
Так или иначе, она была красива в этом облике. Джефферсон знал, что иногда маскировка соскальзывала. Когда это случилось впервые, он почувствовал, как страх скрутил его внутренности тугим узлом, а в самой примитивной части его разума возникло непреодолимое отвращение. Вглядевшись ей в лицо, он подумал, что глаза в этот раз получились слишком бледными. Они были почти белыми, а зрачки походили скорее на кошачьи, чем на человеческие. Стоило мысли об этом мелькнуть в его голове, как цвет ее глаз изменился, стал голубым, а щели зрачков округлились.