— Так тебе нравится больше? — спросила она голосом, в котором хрипловатая усмешка смешивалась с высоким и мягким регистром юной девушки.
Иногда у нее не с первого раза получалось подобрать правильный голос.
Ему показалось, что он ответил «да». Он не был уверен, потому что в этой похожей на сновидение комнате он не всегда мог отличить свои мысли от слов, произнесенных вслух — иногда он говорил и слышал отдаленное эхо, словно кто-то в точности повторял его речь с непостижимого расстояния.
— Ты тоже выглядишь гораздо приятнее, — сказала она ему, проведя пальцем по узлу галстука. Ее пальцы, пожалуй, были слишком длинными, а ногти напоминали белый пластик. — Мне нравится смотреть на тебя, — лицо приблизилось, и голубые глаза пристально всмотрелись в него, словно выбирая точку, с которой должно было начаться вскрытие. — Мой Джефферсон пришел поиграть со своей девкой, — уголки губ подернулись вверх в игривой улыбке, — Я хотела сказать... деткой.
Да, подумал он. Деткой.
Ее руки — ему показалось, или ее пальцы скорректировали длину? — коснулись его лица, нежно пробегая пальцами по щекам. Улыбка не изменилась. Это была идеальная человеческая улыбка, в которой идеальные человеческие губы раскрывались, показывая идеальные человеческие зубы. Джефферсон смотрел на нее, и осознавал, что его тревожит: она не моргала. Никогда. Возможно, она просто не могла, хотя он иногда молил ее мысленно: моргни... ну, пожалуйста... и прости за эту паническую просьбу, но мне это нужно. Она не моргала. И ни разу не упомянула об этом, хотя он догадывался, что она читает его мысли.
Он чувствовал ее в своем сознании. Исследовательница. Всегда любопытная. Поднимая камни его жизни и наблюдая, что всколыхнется из-под них, она знала о нем абсолютно все — вероятнее всего, с самой первой встречи. Когда она состоялась? Странный вопрос. Время было здесь понятием не столь целостным и неизменным. И все же, когда? Через два месяца после того дня с Региной и револьвером? Когда он, Алекс Смит, Даг Хаммерфилд и Энди Уоррен на грузовике-пикапе в поисках топлива выехали из Нового Эдема? Да, это было ночью, в конце июня, под небом, испещренном синими молниями. Через несколько миль дороги Даг нервно сказал с заднего сидения:
— Джефф... нам лучше повернуть. Мы заехали слишком далеко. Не думаешь?
Вокруг стояла непроглядная тьма, свет исходил только от вспышек на небе. У них в багажнике лежали канистры и шланги для перекачки топлива, но им пока так и не посчастливилось его отыскать. Проблема состояла еще и в том, что люди Нового Эдема использовали слишком много бензина в поисках нового бензина, так как вынуждены были все дальше отъезжать от своего убежища. В мире было темно, горели только фары, да и те временами тускнели.
— Давайте вернемся, — поддержал друга Алекс. — Здесь ничего нет.
— Попробуем завтра, — добавил Даг Хаммерфилд. — Когда сможем здесь хоть что-то раглядеть.
— Ладно, — согласился Джефф. — Ладно, согласен.
Он начал разворачивать грузовик на грязной грунтовой дороге, чтобы ехать обратно, и вдруг перед ними, в свете тусклых фар, появилась дюжина безликих фигур — призрачные солдаты Сайферов. Существа смотрели на измученное атаками небо, и оружие их тоже было поднято вверх.
— Вот дерьмо! — воскликнул Энди, и Дуг отчаянно закричал.
— Заткнитесь! Заткнитесь! — Джефферсон старался развернуть грузовик, но вдруг колеса пробуксовали, а двигатель взревел так громко, что запросто мог поднять мертвых из могил. Некоторые Сайферы повернули свои безликие шлемы к дребезжащему грузовику, нацеливая на него оружие.
— Они нас убьют! — закричал Алекс почти на ухо Джефферсону.
Джефферсон не видел другого выхода. Всю жизнь он руководствовался только одним принципом: паши, как проклятый, или посылай все к черту. Он переключился на первую передачу и опустил ногу на педаль газа. Грузовик врезался в группу Сайферов. Некоторые из них будто переместились... в другую вселенную... или в другое измерение — что там у них было? Но несколько солдат погибли, и темная жидкость брызнула на ветровое стекло пикапа. Тусклые фары окончательно погасли.
— Гони, гони, гони! — кричал Алекс.
Они мчались по грунтовой дороге со скоростью более семидесяти миль в час, подскакивая на каждой кочке.
Оглянувшись и стараясь рассмотреть хоть что-то во взметнувшейся позади пыли, Даг внезапно сдавленно застонал.
Джефферсон увидел в боковом зеркале сгусток горячего пламени, преследовавший грузовик слишком быстро, чтобы от него оторваться. Это пламя не теряло скорости, не меняло направления... и вскоре задняя часть грузовика загорелась, шины оплавились, и взорвался бензобак, после чего Джефферсон Джерихо...
... обнаружил себя сидящим на террасе, выходящей в тенистый сад. В центре сада виднелся серебристый пруд. Желтые и красные плоды, похожие на яблоки странной формы, свисали с деревьев. В воздухе пахло свежестью, как после дождя. Джефферсон увидел, что облачен в белую одежду из какого-то приятного наощупь материала, похожего на шелк, а на ногах у него белые сандалии — вроде, резиновые. Он посмотрел на свои нетронутые огнем руки, провел рукой по волосам и громко ахнул, подумав, что, несмотря на все свои грехи, все же попал в рай. Он был близок к тому, чтобы расплакаться от счастья.
И тогда она — в платье, усеянном миллионом цветов — выскользнула на террасу под искусственным солнцем, и улыбнулась ему. Ее рот тогда нуждался в некоторой коррекции, а голос, которым она заговорила, звучал в нескольких регистрах сразу.
— Я читала. Было написано так: «Враг моего врага — мой друг». Это правильное утверждение, Леон Человек-Куш? Или ты предпочитаешь имя Джеффер-Сын-Иерихона? [18]
Джефферсон попытался встать, но потерял равновесие и упал на сверкающие камни, устилавшие террасу. Она встала над ним, глядя абсолютно белыми глазами, и протянула к нему неимоверно длинные руки.
— Нет страха передо мной. — произнесла она. — Я спасала тебя. Я хорошо говорю?
— Да... да, ты... вы... ты хорошо говоришь, да.
— Я научилась. Учусь, — она тут же поправила себя. — Очень много... — она помедлила в поисках правильного слова. — Надо впитать, — нашлась она, наконец. — Я... — и снова пауза и новый поиск слов, —... прилежный ученик.
Тембр множества ее голосов поднимался и падал, пока Джефферсон Джерихо размышлял о том, что попал отнюдь не в рай, а был затянут в ад.
— Ах! — воскликнула она с легкой улыбкой под немигающими белыми глазами. — Ты объяснять мне эту концепцию!
Где-то в том неизвестном месте и времени он уснул. А когда проснулся, то сидел в своем любимом синем кресле «Адирондак», оглядывая Новый Эдем в свете утреннего солнца, одетый в ту же самую одежду, что надел прошлой ночью, выезжая с тремя товарищами на пикапе. На затылке чувствовалось небольшое воспаление — как от укуса москита. Его одолевала слабость и легкая тошнота. Что случилось с солнечным светом? Куда подевалось солнце? Свет был голубоватым, а небо — белым и безоблачным. И одежда на нем... та же самая, но... другая. Цвет рубашки вроде бы тот же — серый с в белую полоску, но... ткань наощупь какая-то маслянистая, словно из синтетики.
— Регина! — позвал он, вставая и спотыкаясь по пути к дому. — Регина... детка!
Выяснилось, что он отсутствовал два дня. Даг Хаммерфилд, Алекс Смит и Энди Уоррен вовсе не вернулись. И что-то изменилось в Новом Эдеме. Вскоре он понял, что что любая попытка выехать из Нового Эдема приводила обратно в Новый Эдем. Выхода не было. Здесь образовался вечный нескончаемый круг — первый, если верить Данте.[19] Все возвращались. Черт побери, что-то замкнуло всех людей в Новом Эдеме, в царстве «Рисковых Игроков».
В шесть часов утра, полдень и шесть вечера на обеденных столах появлялись белые квадраты некоей субстанции, напоминавшей тофу, а также гладкие металлические сосуды с жидкостью, похожей на молоко. Никто не замечал, как и откуда они появляются — все происходило в неуловимых паузах между вздохами и взглядами. Никто не мог понять и как сосуды исчезают. Люди пробовали убирать их в ящики, запирать в шкафах, но инопланетные дары все равно исчезали. Их нельзя было помять или раздавить. Еда и питье на вкус были слегка горьковатыми, но насыщали желудок и вскоре стали привычными. Некоторые говорили, что эта пища дарит им самые прекрасные сны, и они начали жить ради снов.
Больше не было дождей, бурь, да и вообще перемен погоды. Только нескончаемые солнечные дни под бело-голубым небом без единого облачка. Свет словно зажигался утром и мерк вечером. Трава перестала расти, но оставалась вечно зеленой, как искусственный газон. Листья на деревьях больше никогда не опадали, будь на дворе День Независимости, Хэллоуин, День Святого Валентина, День Благодарения или Рождество. В Новом Эдеме были вода и электричество. Лампочки никогда не перегорали, туалеты никогда не засорялись и не переполнялись. Ничто не нуждалось в ремонте, если только человек сам не хотел заняться ремонтом. Поломок не было нигде — ни в посудомоечных машинах, ни в гаражных дверях, ни в часах, ни в DVD-проигрывателях, ни в холодильниках. Когда приходило время забирать мусор, он просто перемещался куда-то невидимыми бригадами технического обслуживания.
Так Новый Эдем стал самым прекрасным местом нынешней Земли — к этому заключению Джефферсон Джерихо и другие пришли на одном из ночных совещаний. Их городок мечты теперь существовал в какой-то иной реальности, в неизмеримом отрезке времени и пространства — и находился под защитой Горгонов от войны, что испепелила реальный мир.
Здесь не представляли опасности даже Сайферы, не говоря уже о других заботах и тяготах. Продукты питания и напитки поставлялись исправно, все необходимое для жизни человека — от крыши над головой до моющего средства — никуда не пропадало. Даже туалетная бумага никогда не кончалась. Ее рулоны пополнялись, как по волшебству, когда приходило время. Некоторым казалось, что бумага была слишком тонкой, и от нее шел запах, как от дезинфицирующего средства в больничной палате.
Ни одна женщина после того, как Новый Эдем перенесся в это другое изменение — или куда бы то ни было — не могла забеременеть. Никто не умирал — ни люди, ни домашние животные. Рак шейки матки Марианны Доусон попросту исчез, как и эмфизема Глена О’Хары. Восьмидесятичетырехлетний Уилл Доннеридж, правда, продолжал ходить с тростью из-за протеза тазобедренного сустава, но при этом он чувствовал себя хорошо и выбирался на прогулки почти каждый день.
Многие прогуливались почти каждый день.
А некоторые, потеряв сон, гуляли даже ночью. Иногда собаки начинали выть, запрокидывая глаза к искусственному небу, но к этому звуку все давно привыкли.
Это наша Муравьиная Ферма, подумал Джефферсон, глядя на существо, облаченное в элегантное черно-золотое платье, с длинными черными волосами и бледно-голубыми глазами, которые смотрели, не мигая, и видели все. Джефферсон знал: это — их хозяйка.
Были ли Горгоны одной единой сущностью или многими во плоти — он не знал. Была ли его хозяйка на самом деле женщиной — он тоже не знал, и не осмеливался спрашивать. А мысль о том, на что она похожа без этой своей маскировки, повергала его в ужас, и он старался гнать ее от себя, как только мог.
Потому что она была здесь — его межзвездная любовница, и она поглаживала его щеки и подбородок с мужественной ямочкой. Из ее разума в его сознание проникали некие образы, которые она умела передавать в ответ, кормясь его памятью. Она знала все его прошлые проступки и дела, знала о каждой заблудшей душе, будь то девочка-наркоманка или мать-одиночка, что разделяла с ним постель. Она знала о каждом номере мотеля, в котором он расплачивался своей картой «Виза». Она воскрешала все эти события в его памяти — весь этот калейдоскоп плотских утех, которые стали его главной одержимостью — и с радостью просматривала вместе с ним картины его былой пылкости и страсти. И Джефферсон Джерихо — независимо от того, была перед ним инопланетянка или нет — отвечал на эти сигналы страсти. Он понимал, что в этом и была его истинная сила, и он не считал это своим грехом. Он мнил это своей победой.
Ты знаешь, я внушаю тебе раздеться.
Произнесла ли она эти слова на самом деле, или лишь послала мысленный сигнал? Ее губы не двигались, а ее понимание структуры английского языка все еще было далеко от совершенства, однако в умении играть в человеческие игрушки она не знала равных.
Ее пальцы работали над узлом его галстука. Она наслаждалась, раздевая его, и он это знал. Для нее это был почти экстатический ритуал, и когда его галстук «Бен Сильвер» был, наконец, развязан, пиджак сброшен, а рубашка от «Брукс Бразерс» расстегнута, ее глаза горели, как метеоры в ночи. Когда она расстегнула ремень и сняла с него брюки, ее лицо в экстазе внезапно стало похоже на мягкий воск, а кожа начала неестественно смещаться, поэтому Джефферсону пришлось спешно зажмуриться, чтобы не потерять настрой. Но она сразу же почувствовала его страх и вновь наполнила его разум картинами прошлых сексуальных побед, вызывая в его памяти сладострастный стон целого легиона женщин, попавших под его чары. И он не мог удержаться и не отозваться на эти воспоминания.
Мой Джефферсон. Возьми мою руку.
Одной рукой он поддерживал свои брюки, а другой коснулся ее ладони. Как всегда, ее плоть казалась почти человеческой наощупь... но не совсем. Она повлекла его к кровати и усадила. Джефферсон позволил ей снять с него ботинки и носки. Она делала это медленно, явно испытывая от этого возбуждение. Затем она так же медленно стянула с него брюки, мысленно приказала ему откинуться на кровать и скользнула к нему в объятия. Оказавшись рядом, она принялась играть с отчетливо выдающей возбуждение частью его тела, и в этот момент она казалась такой же очаровательной, как и любая женщина, которая никогда не летала меж звезд.
Когда разум начинал предавать Джефферсона, его горгонская любовница подливала ему свежую порцию воспоминаний. Она оживляла картины двадцатилетней давности и делала их столь же реальными, как и настоящий момент. И единственное, что ему оставалось — плыть по течению в океане горячих сексуальных видений, пока она играла с его плотью, будто проверяя на прочность материю, из которой он сделан. В какой-то момент прикосновения прекратились, и она разделась. Ее не-совсем-человеческая плоть прижалась к нему. Он осмелился посмотреть ей в лицо, и заметил неестественные тени, пробегающие по коже. Джефферсон поморщился, но она вновь отправила ему порцию воспоминаний из его похотливого парада постельных сцен, что происходили в стенах бесчисленных мотелей, съемных апартаментов или приватных комнат в стрип-клубах. Она возвращала его в мир, который он сам для себя сотворил, и он гордился своими достижениями, гордился своей способностью завладеть вниманием любой женщины, гордился своими размерами, гордился талантами, доставшимися ему от Бога, гордился своим серебряным языком[20] и золотой гордыней, гордился так сильно, что эти чувства буквально разрывали его на части.
Она пыталась поцеловать его, но у нее не очень получалось. Она просто открывала рот, принадлежавший пустой маске, и не понимала, что делать дальше. А он не мог проникнуть туда — ему мешало понимание, что это существо, ласкавшее его, не было человеком. Едва он задумался об этом, как... ох! Сознание перенеслось в мотель «Шесть», где он провел незабываемую ночь с немецкой студенткой по обмену по имени Яна, которая мечтала подороже продать свой подержанный джип. Возбуждение и влажность окутали его и заставили отрешиться от реальности.
Теперь он был внутри нее, он входил в нее сильно и глубоко, как делал бы это с любой человеческой женщиной, перемещаясь вместе с ней в диком ритме неслышимой музыки в ожидании взрывной кульминации. Внутри она была влажной, и где-то в лихорадочных размышлениях Джефферсона проскользнула мысль, что это тоже маскировка, какая-то искусственная смазка, разработанная в инопланетной лаборатории... а затем его вновь захватило воспоминание, как он рассматривал родимое пятно в виде игривой кошачьей лапки на девой груди блондинки по имени Джорджия Мэй, сотруднице банка из Литл-Рока.
Неизвестно, сам ли он перевернул ее на кровати, или это она заставила его поменять позу. Джефферсон с трудом осознавал происходящее; воспоминания уводили его слишком далеко. В какой-то момент он погрузился в нее со всей силой и услышал, как она издала тихий шипящий звук. Он продолжал яростно входить в нее, воспоминания заставляли двигаться все быстрее. Он был вынослив в постели и мог продолжать достаточно долго — как и его любовница. На деле, секс никогда не имел для него ничего общего с любовью. Он просто стремился вызвать в ком-то восхищение, услышать слова похвалы, заслужить внимание, которое подтолкнуло бы его к новым свершениям. И его инопланетная блудница оказывала ему такое внимание.
А затем — иногда такое случалось — когда он погрузился в свою горгонскую любовницу слишком глубоко, что-то горячее и упругое ухватило его внутри и крепко сжало. Это длилось всего секунду, но Джефферсон успел ощутить дрожь паники и животный ужас, который тут же смыло из его сознания, бросив его в объятия азиатской стриптизерши по имени Китти, от которой всегда пахло благовониями. А затем — такое тоже иногда случалось в разгар их встреч — маленькие щупальца вдруг заскользили по его бедрам, чтобы крепче удержать его. Тогда он зажмурился, полностью отдаваясь воспоминаниям, которые она посылала ему, но даже в омуте страсти Джефферсон Джерихо ощущал, как тело ее распадается, сбрасывает с себя оковы иллюзии и становится одним из тех созданий, что погрузили весь мир в пучину хаоса.
И какими бы яркими ни были воспоминания, которые она каждый раз дарила ему, они просто не могли скрасить эту часть. Однако, надо отдать ей должное, она старалась, вкачивая в его разум некий аналог производимых ей психических опиатов. В этот момент щупальце обмоталось вокруг его пениса, в то время как другое щупальце щелкнуло по бедрам. Что-то подвижное в глубине ее фальшиво-человеческого тела снова раскрылось и сжалось... и еще раз... и…
...он оказался рядом с молодой блондинкой, гитаристкой Мэрригольд, которая самозабвенно наигрывала «Greensleeves»[21] на своей акустической гитаре.
Тем временем нечто внутри его инопланетной любовницы продолжало сжимать его, с силой не меньшей, чем у человеческой руки. Щупальца извивались в экстазе и щелкали по его телу, словно плети. Он никогда не видел их, но мог представить. Она была достаточно любезна, чтобы прятать их, когда все заканчивалось. Решив, что на сегодня достаточно наслаждений, она раскрыла зажим из плоти внутри, и отпустила Джефферсона. На грани потери сознания, он подумал: используют ли Горгоны человеческое семя, или... что? Однако мысль быстро покинула его голову. Теперь ему было все равно, потому что — хотя он боялся этого существа, и она управляла им с помощью какого-то устройства на затылке — эти чувства отступили перед призывом тела. Ему хотелось броситься в ванную, чтобы его вырвало. Но все это время его не покидал страх, что она прочтет его мысли и увидит в них отвращение.
Да, в прошлой жизни ему приходилось спать и с теми женщинами, которым стоило бы одевать мешок на голову. По крайней мере, эта женщина — эта искусственная женщина — была красива. Она меняла цвет кожи, волос и глаз и всегда заставляла его чувствовать себя чемпионом. Он нравился ей. Так что в этом плохого?
Джефферсон заставлял себя думать так, пока она не освободит его, не отправит обратно. А после — реальность обрушится на него. Он снова вернется в свой муравейник, поднимет крышку своего муравьиного туалета, вывернется наизнанку, сбросит с себя одежду, в которую въелся неприятный запах, и забьется в угол. Он будет оставаться там, опасливо обводя глазами комнату и дрожа, как после самого страшного кошмара, пока Регина не скажет ему: «Вставай, свинья». Или она придумает нечто похуже...
— Мой Джефферсон?
Он лежал обнаженным на спине на смятой простыне, с закрытыми глазами. Услышав голос, он открыл глаза и увидел ее при тусклом свете свечей возле кровати, вновь одетую в элегантное черно-золотое платье. Ее лицо портили тени, а глаза сверкали. Может, это было лишь воображением Джефферсона, но ему показалось, что ее зрачки кроваво-красные. Маскировка начинает таять, подумал он.
— Для тебя есть задание, — произнесла она.
Он лежал неподвижно — слишком ослабевший, чтобы двигаться.
— Произошел... — она сделала паузу, наскоро подбирая слова из того запаса, которым успела овладеть, — …инцидент. Четыре часа назад, если использовать ваше измерение времени.
Она, что, стала чуть выше ростом? Больше? Что-то в ее внешности навевало мысли о самой глубокой тьме во вселенной. И ее голос — несколько голосов, слитых в один — звучавший с призрачным эхом... был очень грозен.
— Мы требуем от тебя, — продолжила она, — помочь нам.
Когда он не нашелся, что ответить, хор голосов резко спросил:
— Услышал нас?
— Да, — ответил он, не на шутку встревожившись. И повторил, не давая ей повода усомниться в его внимании. — Да, услышал.
— Один мальчик... беспокоит нас. Он помог нашему врагу. Мы хотим знать о нем больше. Ты найдешь его и приведешь к нам.
— Что? — Джефферсон сел на кровати, все еще слабый, но способный мыслить достаточно ясно, чтобы осознать услышанное. Ее глаза с красными зрачками — теперь вертикальными — как будто висели в темноте над странным деформированным телом в платье. Он почувствовал, как в его внутренностях снова зажигается животный страх, начал потеть, и ему снова пришлось отвести взгляд. — Мальчик? Какой мальчик?
— На наши вопросы нужно отвечать, — отозвался хор голосов. — Он вместе с другими особями вашего вида. Они защищают его. А ты... — и снова она старалась подобрать нужное слово, — …переговорщик. — закончила она. — Ты можешь получить доверие.
Добиться их доверия, мысленно поправил он.
— Да, — сказала она. — Именно так.
— Я... я не знаю... что ты...
— Ты знаешь. Проберись через их защиту. Приблизься к этому мальчику. Возложи на него руки и приведи к нам.
— Я не могу... Послушай... послушай, почему вы сами не можете этого сделать, раз он так важен?
— Так нужно, — ответила она. — Человеческое касание. А мы были бы... как тебе сказать... выставлены вон. Мой Джефферсон, ты очень хорош в том, что делаешь. Очень... — и снова пауза для поиска нужного слова. — …умелый. Возложи на него свои руки — плоть на плоть — и тогда приведешь его к нам.
— Привести к вам? Но как мне это сделать?
— Мы займемся твоим перемещением. Мой Джефферсон, как ты дрожишь! Не бойся, мы позаботимся о тебе.
— Как? — он помотал головой, словно бросая вызов чужеродному устройству, вшитому в затылок. — Я не могу этого сделать! Ты хочешь сказать... ты отправишь меня туда? На поле битвы?
Вздохнула ли она совсем, как человек, или ему лишь показалось? Холодными как лед голосами она ответила:
— Мы требуем мальчика. Мы требуем, чтобы ты привел его к нам. У тебя будет защита. С нашей стороны и с вашей. Этот самец был... — она снова попыталась подобрать слова. — …изменен. Он будет реагировать на любую угрозу. Но тебе не нужно беспокоиться об этом. Я хорошо говорю?
— Да, — сказал он. Так он всегда отвечал ей на этот вопрос. Он не мог на нее смотреть. Сейчас ему было слишком страшно видеть даже часть того, чем она была на самом деле.
— Мальчик, — продолжила она. — Находится в месте под названием Кол-О-Райдо. Ты знаешь, где это?
— Колорадо, — поправил он. — Послушай... нет... пожалуйста! Я не могу...
— Ты можешь. И ты это сделаешь. Мы многое дали тебе, мой Джефферсон. Многое. И многое из этого можем отнять. Ты будешь удален с этого места и отправлен в мир, чтобы найти мальчика. Тебе придется исполнить наше повеление… — она замолчала, а затем множество ее голосов уточнили, — Наше задание. Когда все будет сделано, ты сможешь вернуться домой, и все будет хорошо.
Джефферсон хотел рассмеяться, но из его горла вырвался лишь удушливый хрип.
— Все будет хорошо, — повторил он.
— Мы намереваемся победить в этом конфликте, — лицо Горгоны подернулось тенью, ее голоса то поднимались в верхние регистры, то скатывались в угрожающий бас. — Мы будем благодетельными правителями. Но сейчас... нам нужен мальчик, а тебе нужно немного поспать.
Джефферсон почувствовал, как в шее началась слабая пульсация. Это было похоже на прикосновение теплых рук. Ощущение стало двигаться вниз по его спине, разливаться по рукам, позвоночнику, бедрам и ногам.
— Спи, — сказала Горгона. Джефферсон бросил взгляд туда, где полагалось быть ее лицу, но увидел лишь черную дыру над черным мерцающим платьем. — Спи, — подсказала тысяча голосов. Утешительное тепло, разливающееся от устройства, вживленного в шею, успокаивало его, убаюкивало, наполняло мысли воспоминаниями о красоте, которой недавно обладала эта женщина. Он не хотел сопротивляться. Он снова лег на кровать этой поддельной французской спальни, выпрямился и закрыл глаза. Дыхание стало глубоким и ровным. Последнее, что он услышал — или она транслировала эти слова прямо в мозг — было:
Ты узнаешь мальчика, как только найдешь его, мой Джефферсон. А теперь спи спокойно. Ты это заслужил.
Глава тринадцатая
— Ох... — выдохнула Оливия, и в этом тихом кротком звуке было столько боли, что в нем почти слышался шум мира, рассыпавшегося на куски.
Слабый свет восхода озарил все вокруг сквозь дымку, представив взору картину жуткой катастрофы. Кругом царили лишь огонь, пыль и смерть. Посреди руин разрушенных апартаментов покоилась огромная рептилия — упавший горгонский корабль, который уже никто не сможет вынести на помойку. Раненые, изувеченные люди, спотыкаясь и оступаясь, продолжали прибывать со всех сторон. Они едва держались на нетвердых ногах, пытаясь при этом вытаскивать из-под завалов тела погибших. Оливия обессиленно села на растрескавшийся бетон автомобильной стоянки в тени сбитого корабля, приложила руки к лицу и хотела заплакать, однако слезы не шли. Возможно, потому что она все еще чувствовала себя лидером этой разрухи, и ей необходимо было сохранять присутствие духа. Итан не отходил от нее; он стоял рядом, наблюдая, как из пыльного и дымного облака появляется все больше выживших.
Итан заметил нескольких солдат Сайферов, все еще перемещавшихся по округе. Где-то в комплексе спрятался еще один Горгон, и Сайферы не уйдут, пока не уничтожат это существо.
Мальчик чувствовал себя прескверно: он устал, кости ныли, одежда запачкалась в пыли, а от тела пахло Горгоном. Корабль постепенно терял цвет, будто тлея и становясь серым, как огромная гора праха. Надо думать, через несколько дней запах инопланетной гнили станет совершенно невыносимым. А сегодня Серые люди смогут найти здесь столько мяса, что запросто насытятся всей толпой. Для них этот мертвый корабль станет настоящим пиршеством. Итан содрогнулся от одной мысли об этом. Перед его глазами то и дело воскресал образ той мерзости, что на самом деле представляли из себя Горгоны.
А ведь он взорвал это существо. Полностью уничтожил его одной лишь силой желания. Его рука уже пришла в норму... да и не только рука — его мозг, его сознание и все остальное. Итан, можно сказать, снова стал обычным мальчиком. Однако воспоминания были неискоренимы: Итан знал, что пережил эту катастрофу иначе, чем другие. Он до мельчайших деталей помнил, как выглядели «огненные осы» или горящие сгустки, атаковавшие горгонский корабль со всех сторон и разрывавшие его в клочья. А еще он помнил отдачу, отбросившую его самого, когда он выставил ладонь навстречу приближавшемуся Горгону и сразил его чем-то, сравнимым с выстрелом из крупнокалиберной винтовки. Итан снова осмотрел ладонь правой руки, как делал уже несколько раз после уничтожения Горгона. Но... на руке не было ничего, кроме линий судьбы.
Пересиливая страх, Итан позволил себе задуматься над этим. Позволил мысли, которую он так усиленно загонял вглубь разума, прорваться наружу. Он попытался принять ее, как бы это ни было тяжко.
Я не просто мальчик. Джей Ди прав, я — нечто иное.
Нечто... не совсем человеческое.
Тем временем из руин все еще выбирались выжившие. Некоторые из них, окровавленные и раненые, собрались вокруг Оливии, словно ожидая, что она возьмет все под контроль и снова превратит Пантер-Ридж в безопасную крепость. Однако она не могла этого сделать, не могла даже вымолвить хоть слово. Люди, не дождавшись от нее приказов, начали постепенно расходиться. Деревянные ворота, окованные металлическими пластинами, стояли нараспашку, и люди спешили покинуть территорию Пантер-Ридж. Однако уходили не все; некоторые отказывались от бегства, несмотря на уговоры своих друзей и близких. Ошеломленные и утратившие всякую надежду, эти люди просто садились на землю и замирали, не в силах двигаться. В одной из уцелевших квартир вдруг раздался грохот выстрела, но неизвестно, стрелял ли человек по солдату Сайферов, по скользящему Горгону или себе в голову.
— О, Боже! Оливия! — человек, облаченный в забрызганную кровью белую футболку и штаны цвета хаки, поспешил к Оливии и Итану. Джон Дуглас нашел где-то длинный и почти насквозь проржавевший арматурный прут и использовал его вместо трости, помогая себе при ходьбе. Он повредил лодыжку, получил несколько ушибов, но, похоже, ему удалось отделаться сравнительно легкими травмами, и в остальном Джей Ди был в порядке. Кровь на его одежде, судя по всему, принадлежала другим раненым, которым он пытался помочь в развалинах. Он избежал смерти благодаря тому, что взобрался на дозорную вышку, посмотреть на ход инопланетного боя. На его глазах корабль начал стремительно падать, и Джей Ди опрометью бросился в больницу, надеясь спасти хотя бы те медикаменты, что подвернутся под руку. Попутно он предупреждал об опасности каждого встречного и тем самым многих спас от гибели. Он хотел успеть и в столовую, забрать оставшиеся припасы, однако дверь в это время была по обыкновению закрыта и перетянута цепями, и не оставалось ни одной лишней минуты на поиски ключа. Пришлось спасаться бегством. По пути док налетел на Пола Эдсона и подвернул лодыжку при падении, но Пол помог ему выбраться из здания до страшного столкновения.