ВСТРЕЧА С ФРОНТОВЫМ КОМДИВОМ

Генерал Вержбицкий командовал нашей дивизией на фронте полтора года. Всорок четвертом он ушел на корпус. И наши дороги разошлись. Потом, сорок лет спустя, я случайно узнал, что он живет в Ленинграде, ипозвонил ему. Мне ответил тот же властный, красивый и рокочущий голос,который запомнился еще с войны. Я узнал его (я заметил давно, что голос учеловека стареет позже, чем его фигура, лицо, глаза и все остальное, чтоговорит о возрасте). Так вот комдив в присущей ему манере спросил меня: - Ну, так что же, чертяка, по-прежнему в разведке, опять на переднемкрае? Слышал о тебе, слышал. - Так слышать-то нечего. Живу и работаю потихоньку. - Ладно прибедняться. Приезжай в Питер. Хоть погляжу на тебя. Отчаянныйбыл парень. Еще несколько раз созванивались, и каждый раз он спрашивал: - Ну, так когда же в гости ждать? Я бы приехал сам, да не могу.Сердечко не тянет. Чтобы он не обижался на мою занятость, я обещал: - Вот уйду на пенсию, тогда сразу же к вам прикачу. Уйдя в отставку, я решил съездить. Правда, жена отговаривала: - Не езди. Не вороши старое. Эта встреча не принесет тебе радости. - Да почему не скатать? Такого человека да не повидать? Но логика жены была, как всегда, убийственной: - Ты знал его молодым, а сам был еще мальчиком. Ну, что, увидишьбольного старика, склеротика. Только переживать будешь. К чему тебе это? Мывот встречались с одноклассницами в прошлом году. Всем за шестьдесятперевалило. Ну, какое удовольствие: собрались старухи, разговоры о болезняхда о внуках... Но желание повидать комдива не давало покоя. Я его обожал. Может,потому, действительно, что был молод и легко поддавался этому чувству. И я решился. Взял билет. Будь что будет, как говорят. Сердце просит,ничего не поделаешь, от себя не уйдешь. Виктор Антонович, так зовут моего бывшего комдива, когда я ему сообщило приезде, попросил меня: - Ты, чертяка, приезжай в форме, хоть я порадуюсь. Я надел генеральскую форму: черные шевровые ботинки, брюки цветаморской волны с красными лампасами (когда-то они были только у общевойсковыхгенералов, а теперь у всех, что нас, пехотных, немало огорчило), серыйвыходной китель с планками (двадцать пять штук в семь рядов), фуражку подцвет брюк с кокардой и красным околышем и многочисленным золотым шитьемканителью. В вагоне я вскоре уснул (я вообще привык спать в поезде). Но проснулсяни свет ни заря. Боялся проехать знакомые места - хотелось хоть под конецжизни посмотреть, где же проходила моя фронтовая молодость. Я тихонько поднялся, оделся, опасаясь разбудить спящего соседа, и вышелв коридор. За окном проплывали перелески, болотца, пригорки. По таким, аможет статься, по этим самым болотам мы ходили в атаку, такие пригоркибрали, как правило, большой кровью. Мелькали огни скучных пустынных станций, и снова тянулись леса иболота, бесконечные и тоскливые. Что-то подкатывало к горлу, подступало ксердцу. Было грустно, печально и одиноко. Не с кем поделиться тем, что япереживал и о чем думал, - если бы было с кем поговорить, может, стало былегче. Я вошел в купе, снял китель и ботинки и так, с горя, в рубашке ибрюках, улегся на полку, надеясь уснуть. Но успокоиться долго не мог, имелькнула мысль: зачем я поехал, к чему было мне травить душу? Почему-тостало страшно: я увижу старого комдива, немощного и болтливого, и потомвоспоминания о нем сегодняшнем испортят мне отрадные картины прошлого,которые столько лет были великим утешением в трудной, сотканной из забот иусилий суматошной жизни. Зачем мне ворошить старое? - возникал вопрос.Почему я не послушался своей мудрой жены? Но где-то ближе к концу пути я уснул и поднялся, когда проводница резкооткрыла дверь и громко объявила: - Ленинград! Я неохотно, зябко поеживаясь, вышел из вагона и увидел, как сквозьтолпу продираются генерал и женщина. Я догадался, что это Вержбицкий сженой. Что делает с человеком время! Огромный широкоплечий атлет превратилсяв невысокого, как я, пожилого человека. На нем была парадная форма. Всягрудь закрыта орденами и медалями. Галина Анатольевна (я из телефонныхразговоров знал, что так зовут жену комдива) казалась моложе и крепче его. Я подошел к ним. Поцеловал руку даме. Мне было жалко Виктора Антоновичадо слез, а он, вытащив платок из кармана и вытирая им глаза, говорил жене свосторгом: - Ну, что, говорил я тебе, каков чертяка! Каков сибиряк, ты толькопогляди! Снова обнимал и целовал меня и плакал. Огромной рыжей бороды не было,отчего лицо казалось небольшим,, только редкие седые усы, которые бравогляделись, все-таки чем-то напоминали того, молодого, комдива. Когда мы сели в машину и водитель, войдя в раж, понес, обходя других,то и дело покрякивая сигналом, Виктор Антонович бросил ему: - Ты, чертяка, куда так гонишь?! - Привычка, товарищ генерал, - ответил тот. - Ты посмотри, дикое стадо какое, только не бодаете друг друга. Таксист застеснялся, и я вспомнил: - А вы, Виктор Антонович, тоже любили лихо ездить. Он только по усам провел, довольный, и искоса поглядел на жену. - Помните, вы подскакали к нам первый раз. Степан Егорович для встречина капустном поле нас построил. - Хороший был командир полка. Добрый и бесхитростный, - заметилВержбицкий. - Он и сейчас такой же, - подтвердила жена. В тот день мы ждалиВержбицкого - нового комдива. Утро было туманное и холодное. На сто метровне видно. Стояли, подрагивая и размахивая руками, чтобы согреться. Когдауслышали крики "едут, едут!", быстро подровнялись. Из тумана вырвались два всадника. Они скакали галопом. Впереди -огромный, мощный полковник, за ним - маленький, юркий лейтенант. И лошадипод них были подобраны соответственно: под комдивом был рослый жеребец. Оншел размашисто. Адъютант скакал на мелком монгольском коньке, который то идело рвался обойти лошадь комдива, но, сдерживаемый седоком, заметнонервничал и пытался ослушаться, недовольно мотал головой и раздраженноподбрасывал задом. Мы слышали, что новый комдив был до нас начальником штаба кавалерийскойдивизии, и то, что он скакал к строю на молодом жеребце и сидел в седлеуверенно и красиво, никого не удивило. Этого ожидали. Но последующие действия конников поразили всех. Всадники подскакали кстрою, и комдив, не осаживая коня, легко вылетел из седла, пробежалнесколько вперед и остановился как вкопанный перед нами, с последним шагомприложив руку к головному убору. Жеребец на галопе отвернул от людей, даже ухом не поведя. Адъютантсхватил его за повод и отвел лошадей в сторону. Комдив поднял и запрокинул назад голову с окладистой рыжей бородой игромко прорычал, как в усилитель; обращаясь к дивизии: - Здр-р-равствуйте, сибир-р-ряки! Правый фланг, где стояли офицеры, радостно ответил: - Здра тащ поник! (Что должно было означать: "Здравствуйте, товарищполковник!") Сержанты и солдаты, вывезенные с фронта вместе с нами и стоявшие левее,с восторгом выдохнули не то "Здра-а-а!", не то "Ур-ра-а-а!". А пополнение на левом фланге загалдело в восторге, зашумело,задвигалось. Кто-то подскакивал, чтобы лучше увидеть, кто-то приветственномахал шапкой. Мы замерли и смотрели на рослого, широкоплечего, подтянутогорыжебородого комдива, говорили, что ему тридцать шесть лет. Он не суетился ине спешил. Он пристально осмотрел всех острым и добрым взглядом. Поправиллихо сбитую набок папаху, потрогал ремни, стянувшие ладно сидящуюкавалерийскую куртку, молодцевато прищелкнул каблуками со шпорами и сказалтихо, не напрягая голоса, но так, что было слышно отчетливо всем: - Ну, что же, давайте знакомиться... Что-то в диком стаде машин резко заскрипело, и мы встали передсветофором. - А я думал тогда, - сказал Виктор Антонович, - чем вас взять. Ужбольно потрепана была дивизия. Представляешь, из Омска на фронт ушла вдесяти эшелонах, а когда выводили с переднего края, еле наскребли на одинэшелон. И народ-то истощенный, в глазах тоска. Сибиряков-то уже не осталось.Надо было сибирский дух возродить. А, знаешь, после того, как я выпрыгнул изседла, раненая нога неделю болела. А они все рты поразевали: "Вот, мол, этокомдив!" А когда сибиряками назвал, то понял: сделал что надо. - А вы помните, Виктор Антонович, о чем вы говорили тогда? - спросил я. - Убей, не помню. - Не может быть! - удивился я. - До сих пор помню. Офицерам сказали,что надо учиться воевать. Всем, и комдиву, и командирам полков в первуюочередь. "Чем мы, - сказали вы, - лучше организуем бой, тем меньше будетпотерь, меньше останется солдатиков наших на поле боя. Помните это". Этопервый раз я услышал. До этого все говорили: "Давай-давай, давай-давай!"Сержантам и солдатам - о том, что они прошли крещенье в долине смерти иРамушевском коридоре и, как закваска, своим примером должны сцементироватьличный состав. А пополнению... Надо сказать, среди них были деревенские подростки, городскиешкольники, едва достигшие призывного возраста, и тертые калачи - бывшиезаключенные, вывезенные эшелонами прямо из лагерей и тюрем. - А пополнению, что надеетесь на них, что впереди - главные бои иглавные победы. - Черт возьми, - воскликнул Вержбицкий, - а ведь умел говорить, а? - Так говорить-то он и сейчас умеет, - шутливо откликнулась жена. - О, в то время это было очень важно, - поправил я ее. - Мы такнуждались, в человеке, который переломил бы дух уныния и вселил веру в нашислабые силы. Галина Викторовна что-то хотела еще сказать, но машину дернуло,звякнуло разбитое стекло. Гаишник бежал наперерез. Мы вышли. ВикторАнтонович спокойно прогрохотал: - Это ничего. Отделались легким испугом. А вот помнишь, в Сольцахоторвало у машины задние колеса? - Как не помнить! - Ты был уже у Петрова. Вот командир полка умный был, но хитроват.Кстати, последнее время работал генеральным директором нефтяногообъединения. Во, куда махнул! А? Так вот, Петров взял Сольцы, я дал егобатальону, - Виктор Антонович указал на меня, - трое суток отдыха. Совсемребята ног не таскали, приехал к ним, чтобы поздравить. Они на городскойплощади построились. Подъезжаю, вдруг бац, сзади взрыв - и машина упала. Я помнил этот приезд. Мы замерли в строю. Я стоял в готовностискомандовать "См-и-ирно!" и бежать с докладом. Вдруг взрыв. Мы бросились кмашине. Смотрим, открывается передняя дверка, показывается сапог, за нимлампас генеральский. - Ж-и-и-ив! - закричал батальон. А комдив вылез из машины, топнулногами, чтобы убедиться, что жив, заломил назад папаху и гаркнул: - А кто разрешил выйти из строя?! А мы хохотали, а мы радовались! Я рассказал это Галине Анатольевне. Она ответила: - Он и сейчас меня так часто пугает. Мы подъехали к дому, вошли в квартиру. Виктор Антонович снял и повесилна стул тяжелый китель, вздохнул. - Ну, сегодня отдохнешь, а завтра - в Эрмитаж, Русский музей, наМарсово поле и Пискаревское кладбище, - сказал он. Настроение было хорошее. Я рад был, что приехал к старому комдиву. Ипожалел вдруг, что не взял с собой жену..