Против вывоза русского хлеба за 5—6 тысяч верст на Дальний Восток работал закон расстояний»: зерно из Маньчжурии было дешевле. Но конкурентоспособность сибирского хлеба могло обеспечить само государство увеличением пошлины на привозной хлеб из Китая. Но, главное, предполагалось, что «под охраной ввозных пошлин Восточная Сибирь быстро разовьет хлебопашество и у себя, так что Приамурье будет кормиться своим хлебом или получать его из ближних районов: Забайкалья, Енисейской и Иркутской губерний» [8, ч. I, с. 296].
Весомые аргументы были высказаны в пользу вывоза сибирского хлеба на запад — при условии сооружения новой железнодорожной магистрали через Киргизскую степь и отмены челябинского перелома тарифов. Притом отмечалось, что сибирский хлеб не будет давить на цены Европейской России дешевизной, «а разве только количеством, появлением своим на рынке» [8, ч. I, с. 298]. Упоминались волжские мукомольни и приуральские губернии, которые должны только выиграть от отмены тарифной надбавки на сибирский привоз.
Указывалась основная перспектива: «в главной части своей сибирские хлебные грузы, вероятнее всего, только пройдут через Европейскую Россию для вывоза за границу» [8, ч. I, с. 298]. Механизм ценовой политики должен в конце концов стимулировать зерновое производство Сибири и увеличить размеры хлебного экспорта.
Исходя из возрастающей потребности в хлебе на мировом рынке, сокращения его запасов и вывоза этого продукта основными экспортерами — Соединенными Штатами, Аргентиной, Австралией и Канадой — складывались, по мнению авторов, исключительно благоприятные условия для будущего вывоза русской пшеницы. Например, «с конца прошлого века русские цены на пшеницу поднялись в среднем на 40%» [8, ч. I, с. 301].
В пользу развития сибирского хлебного производства был еще один довод: сокращавшийся, в связи с ростом населения, вывоз зерна из Европейской России, и, таким образом, восточный продукт при верном подходе мог прийти стране на подмогу.
В той же главе особое внимание обращалось на необходимость развития скотоводства и различных промышленных отраслей сельского хозяйства в Сибири, указывалось на выгоду промыслов, которые наиболее свойственны естественным условиям местности.
И в первом ряду здесь стояло маслоделие, которое стремительно расширяло свои границы и объемы: от 400 пудов в 1894 году до 3,5 миллиона пудов в 1907-м — таков удивительный результат работы 3 тысяч сибирских маслобойных заводов. Дав в 1907 году 47 миллионов рублей, сибирское маслоделие принесло русской казне золота вдвое
больше чем вся сибирская золотопромышленность (!). Успеху способствовала не столько выдача денежных ссуд, которые были скромны, сколько хорошо организованная подготовка специалистов, помощь правильному устройству заводов, сбыту и транспорту масла. Теперь сибирское маслоделие давало «населению столько денег, сколько не могли бы дать никакие казенные ассигнования» [8, ч. I, с. 305].
Далее обращалось внимание на необходимость улучшения породы молочного скота — меры, которая таила в себе огромный резерв.
В записке также говорилось о будущем маслоделия и скотоводства в Восточной Сибири: причем «высокая ценность масла в сравнении с мясом, при малом объеме товара, большая легкость его сохранения, потребность в масле дальневосточных окраин, высокие цены здесь на молочные продукты, наконец, спрос на масло для экспорта в китайские и японские порты, населенные европейцами и получающие масло из Австралии и Новой Зеландии,— все это, вместе взятое, создает благоприятные условия для развития молочного хозяйства в Средней Сибири и за Байкалом» [8, ч. I, с. 306].
Намечалась еще одна перспектива — развитие свиноводства, ведь отбросы маслодельных заводов — снятое молоко и пахта — великолепный корм для свиней. «На смену исчезающим богатствам дикой первозданной природы, питавшим здесь охоту и пушной промысел», могло прийти новое богатство. По предсказанию академика Бера, «торговля свиной щетиной могла оказаться для Сибири выгоднее, чем торговля соболем и другими мехами» [8, ч. I, с. 306—307].
Немалые надежды с развитием Азиатской России возлагались на овцеводство, которое неумолимо сокращалось в Европейской части страны. В связи с увеличением ввоза шерсти, бараньего сала, сырых кож Россия превращалась из крупного поставщика в крупного потребителя, вынужденного ежегодно выплачивать более 51 миллиона рублей — дань скотоводам Австралии, от которой могла освободить только Сибирь, где пастбища были дешевле. Причем надежды возлагались на разведение тонкорунных овец.
Не было забыто и коневодство, первой задачей которого намечалось восстановление киргизских верховых лошадей и знаменитой своей выносливостью томской лошади.
Рост сибирского скотоводства выдвигал задачу учреждения ветеринарной службы, для развития которой было признано неотложным открытие в Омске ветеринарного института.
В СЕДЬМОЙ ГЛАВЕ, как бы резюмирующей все сказанное, говорилось о главных нуждах Сибири. Ее развитие, обеспеченное переселенческим делом, требовало широких и энергичных мер государственной власти. Отмечая, что здесь еще не созданы условия для широкого развития обрабатывающей промышленности, прямо указывалось на то, что «Сибири еще на много лет предстоит быть страной, главным образом, сельскохозяйственной, добывающей и поставляющей на мировой рынок сырье» [8, ч. I, с. 310], а потому предлагалось «в первую очередь развивать в Сибири сельское хозяйство и добывающую промышленность, обеспечив широкий приток туда населения, и не только земледельческого, но вообще рабочего» [8, ч. I, с. 311].
А потому поощрялось переселение в Восточную Россию вместе с земледельцами рабочих из деревень, мелких ремесленников, торговцев из городов, горнорабочих.
Необходимым основанием переселенческой политики в Сибири намечалось: 1) право собственности на землю, 2) проведение новых железных дорог и 3) разнообразие сельскохозяйственного промысла.
Обращаясь к значению собственности на землю в Сибири, авторы записки говорили о пользе взаимодействия и даже соперничества различных отраслей сельского хозяйства, а также притока на восточные окраины не только мускульной силы, но и больших
капиталов, появления «среди мелких единоличных владений хозяйств более крупного промышленного типа, обычно улучшающих севооборот, повышающих урожайность и дающих заработок нуждающемуся в деньгах крестьянскому населению». Образование крупных владений благотворно скажется и на развитии других отраслей сельского хозяйства. А «частная собственность на землю является непременным условием развития, хотя бы в небольших размерах, промышленности и торговых центров» [8, ч. I, с. 314]. В подтверждение этого указывались различные местные неурядицы, проистекающие из отсутствия права собственности и сдерживающие развитие края.
В записке обстоятельно излагались соображения о необходимости совершенствования местного управления: образованные после проведения Великого Сибирского пути новые промышленные центры резко изменили ранее сложившуюся схему заселения Сибири и границы уездов, губерний и областей, не отвечали более принятым требованиям. Прежние границы «связывают местности, по экономическим, этнографическим и географическим условиям совершенно разнородные и не тянущие к одному губернскому центру» [8, ч. I, с. 315].
Интересы лучшего обеспечения безопасности и порядка вызвали потребность преобразования многих сел в города. При этом неизбежно вставала другая проблема: недостаток мировых судей и прочего юридического персонала, исполнительных органов административной и судебной власти. Например, «в Акмолинской области, пространством превосходящей Францию и местами удваивающей свое население в несколько лет, при 5 начальниках уездов и 5 помощниках — всего 20 низших полицейских служителей и 61 конно-полицейский урядник, но до сих пор не имеется полицейских станов и приставов. В Семипалатинской области полиции еще меньше. Немногим лучше обстоит дело в Томской и Тобольской губерниях» [8, ч. I, с. 317].
Обращалось внимание на отсутствие земства в Сибири, что расценивалось как крупный недостаток в устройстве внутреннего управления, но вместе с тем признавались объективные трудности введения здесь общественного самоуправления.
Главной нуждой в Сибири считались новые железные дороги. Амурская магистраль должна «накрепко приковать к России ее Дальний Восток... Южно-сибирская магистраль призвана теснее связать нашу сибирскую окраину с мировым рынком, дать южным Киргизским степям, богатым хлебом, скотом, золотом, медью и каменным углем, возможность сбыта этих богатств» [8, ч. I, с. 318]. Этот путь предполагалось провести параллельно прежнему Сибирскому, значительно южнее его, с тем чтобы «приобщить новой дорогой к хозяйственной жизни России новые, достаточно жизнеспособные районы заселений». Железная дорога с оптимальным направлением Уральск—Семипалатинск должна «была связать с европейской Россией целый край, примыкающий к границам Монголии и Китая» и укрепить русский оплот на востоке страны. Среди доводов в пользу этого варианта приводилось удачное расположение Семипалатинска, обеспечение «кратчайшей доставки южно-сибирской пшеницы на поволжские мельницы и облегчение постройки моста через Волгу у Саратова, перешивку Покровско-уральской линии на широкую колею и оживление деятельности Рязано-уральской дороги» [8, ч. I, с. 321].
АВТОРЫЗАПИСКИ пытались чрезвычайно осторожно обобщить результаты своих наблюдений, признавая, что могли исследовать лишь малую часть необъятных сибирских пространств. Они также отмечали, что наряду с явлениями положительного характера не могли не заметить «слабых сторон и отдельных случаев, свидетельствующих о недостатках в постановке дела» [8, ч. I, с. 322]. Признавая издержки переселенческого дела, они намечают главные меры к его скорейшему улучшению по пунктам, которые мы излагаем в том же порядке.
И первым, главным условием, в этом ряду стоит необходимость «отводить наделы старожилам и переселенцам Сибири не в пользование, как теперь, а в собственность...
Необходимо достигнуть постепенного объединения правительственной политики до Урала и за Уралом...». Для чего предлагалось «проводить начало покровительства мелкой единичной собственности на землю...
В лучших сибирских районах — своевременно перейти к продаже земель переселенцам...
Желательно восстановить свободу ходачества...
Денежные ссуды переселенцам на домообзаводство следует сообразовать не с большей или меньшей бедностью отдельных переселенцев, которая не поддается учету, а с большей или меньшей трудностью заселения данного района...
Необходимо создать и развить агрономическую помощь переселенцам...
Рядом с мелкими крестьянскими владениями, надлежит обеспечить образование за Уралом также частной земельной собственности...
Следует продолжать непрерывное заселение Киргизской степи русскими переселенцами...
Нужно озаботиться обеспечением сбыта сибирскому хлебу и другим продуктам сибирского хозяйства...
Необходимо вообще расширить и углубить постановку переселенческого дела...» [8, ч. I, с. 323-326]
Каждый из десяти пунктов этого плана был дополнен соответствующими обоснованиями и соображениями, которые в более обстоятельном изложении уже были приведены выше.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ записки касалась Поволжья. Здесь главным предметом внимания было также землеустройство крестьян:
«Поставить русский крестьянский труд в наиболее выгодные условия приложе-ния к земле. Освободить земледельца от связывающего влияния общинных порядков и собрать в живые и цельные хозяйственные единицы раздробленную на мелкие полосы крестьянскую землю — такова была идея землеустройства» [8, ч. I, с. 327].
Признавая, что в деле этом еще много не сделано, результаты местами невелики, высказывалось твердое убеждение в том, что землеустройство многое сулит России.
Говорилось о том, что уже сделано главное: Указ 9 ноября 1906 года дал «возможность наиболее энергичным и предприимчивым людям выйти из общины и, под охраной закона, укрепить за собою землю в собственность» [8, ч. I, с. 328]. Результат впечатляет: только в Самарской губернии уже укрепилось более 100 тысяч дворов. А по России к 1 июля 1910 года — 1350 тысяч.
Опровергалось бытовавшее в тот период суждение, будто большинство крестьян укреплялось с единственной целью — разделаться с надельной землей. Лишь менее десятой части хозяев продали наделы, которыми увеличили свою землю другие домохозяева. «Значительное число крестьян, продавших наделы, переселяются затем в Азиатскую Россию, а некоторые, получив за проданную землю наличные деньги, вносят их в задаток при покупке у Крестьянского банка или казны новых отрубных или хуторских участков. Во всех этих случаях хозяйство только переносится с прежнего надела на более подходящие участки» [8, ч. I, с. 329].
Отмечался и другой благотворный процесс: «следом за укреплениями... начали развиваться выделы надельной земли укрепившихся дворов к одним местам; отдельные разбросанные полосы стали стягиваться к своему живому и деятельному центру-собственнику» [8, ч. I, с. 330].
Успех особо сопутствовал деятельности Крестьянского банка, которому было проще учитывать всю совокупность местных условий, располагающих к тому или иному способу устройства крестьян на сплошных банковских площадях. «За четыре года работ на землях Крестьянского банка устроено свыше 107 тысяч единоличных, хуторских и отрубных хозяйств, на площади в 1,25 миллиона десятин» [8, ч. I, с. 331].
С банковских бывших владений «центр тяжести землеустроительных работ окончательно перешел уже на крестьянские надельные земли»: к началу 1910 года ходатайства о разверстании подали 1319 крестьянских дворов. Причем 40% относится к разделам крупных хозяйств на мелкие (считай, к выходу из общины.— Г. С), до 60% работ «приходится на законченный вид землеустройства — создание единоличных владений хуторского и отрубного типа» [8, ч. I, с. 332]. Таким образом, к вышеуказанным единоличным хозяйствам на банковских землях к концу того же 1910 года может добавиться 400 тысяч отрубных и хуторских хозяйств.
Притом отмечалось, что разверстание идет теперь: «1) преимущественно целыми селениями, а не отдельными дворами, 2) наряду с многоземельными селениями столь же часто и в малоземельных, и 3) хотя и не сплошными массивами, а разбросанными оазисами,—но зато идет повсеместно» [8, ч. I, с. 332—333].
Любопытно, что разверстание целого общества, которое требовало двукратного приговора, за три года деятельности землеустроительных комиссий в более чем 96% случаев не вызвало ничьих жалоб. Это разрушало «утверждения противников землеустройства, будто оно выгодно только отдельным, самым богатым и многоземельным крестьянам, но нежелательно большинству крестьян и потому проводится насильственным для них порядком» [8, ч. I, с. 334]. Предубеждение о выгодности разверстания только для многоземельных крестьян опровергалось также активным землеустройством малоземельных селений.
Таким образом, идеи единоличной собственности и отрубного владения становились близкими и понятными крестьянской массе России, в том числе и Поволжья, где общинный строй был до недавних времен особо живуч. Землеустройство было осмотрено в семи уездах четырех поволжских губерний (как уже упоминалось, в Казанской, Самарской, Саратовской и Симбирской).
Авторы записки старались передать свои глубокие впечатления, оставшиеся от знакомства с положением дел на местах,— то главное, что трудно отразить отдельными цифрами, фактами: они отмечали изменения, «вносимые землеустройством в крестьянское миросозерцание» [8, ч. I, с. 336].
Эти фрагменты записки стоит воспроизвести без купюр:
«Прежде всего поражало то, как быстро проникаются крестьяне, перешедшие к новым формам владения, уверенностью в бесповоротности и прочности новых земельных порядков. От разверставшихся на отруба и хутора приходилось слышать, что „по-иному и жить нельзя". Вопросы о преимуществах общинного и отрубного землепользования, казавшиеся такими спорными и волновавшие общественную мысль, вызывали при беседах с разверставшимися крестьянами решительные ответы, смысл которых сводился к тому, что все это может быть вопросом только для тех, кто „сам не испробовал старой и новой жизни".
Крестьяне объясняли нам, в скольких полосах они владели ранее, сколько приходилось тратить времени и рабочей силы на объезд и обработку разбросанных по всему наделу клочков земли. „Теперь все в одном глазу". „Двести копен свезли — два раза колеса мазали".
Уверенность в прочности и выгодности предпринятого земельного переустройства замечается даже в тех случаях, когда землеустроительные работы еще не закончены
и когда, следовательно, новая жизнь — в будущем, а в настоящем идет сложная работа по выработке условий разверстания, затрагивающая самые жизненные для крестьянина земельные интересы. Не о временном переделе идет в этом случае речь, а об устройстве „на вечность". Поэтому крестьяне принимают самое деятельное участие в работе землеустроителя и землемеров,— начиная и завершая эту работу молебствием. В громадной Покровской слободе,— 4 1/2 тысячи дворов — еще недавно, в 1906-1907 годах, считавшейся очагом беспорядков, нам довелось присутствовать при расценке разверстываемых земель, производимой землемерами совместно с выборными от крестьян, в числе восьмидесяти трех домохозяев. Землемеры шли параллельными межами, прорезанными вдоль надела; направо и налево от них развернулись линии оценщиков, отмечавших все разновидности почвы, разделенной здесь на шесть разрядов. Отнесение земли, до точности известной крестьянам, в тот или другой разряд — разногласий почти не вызывало. Мельчайшие условия сложного разверстания, охватывающего огромный надел в 74 тысячи десятин, были продуманы и оценены крестьянами. В течение длительной работы по составлению проекта землеустройства, они сами настолько внимательно и ревниво проверили все подробности, что, приняв и исправив их, где нужно, считали уже проект своим и давали самые подробные объяснения, отстаивая техническую верность и справедливость установленных проектом начала разверстания. А между тем еще недавно в Покровской слободе, кроме коренных переделов, производились постоянные переверстки и, по словам самих крестьян, „только и забота была, как бы землю поравнять"» [8, ч. I, с. 336-337].
Землеустройство шло подчас столь быстрыми темпами, что можно было видеть «примеры исчезновения в полгода целой многочисленной деревни... Но зато вся окружающая степь, насколько глаз видит, ожила и покрыта жилищами хуторян с токами при них, где молотили хлеб, впервые свезенный с полей, прилегающих вплотную к жилищам» [8,ч.1, с. 338].
Примечательно, что Крестьянским банком (например, в той же Саратовской губернии) удачнее продавались не отрубные участки, а хутора, что заставляло порой менять первоначальные планы, обращая отруба в хутора.
Анализируя далее состояние всех сложностей землеустройства, авторы записки подводят к выводу о том, что правительственный почин становится делом народным, потому что новые землеустроительные начала полмиллиона крестьянских хозяйств уже считают своими.
Признавая, что это составляет всего 4% крестьянской России, авторы записки между тем считают, что для четвертого года деятельности землеустроительных комиссий это обнадеживающий показатель, результат, подтверждающий, что дело встало на жизненный путь.
Приводилось убедительное сравнение: «В Пруссии, где землеустройство проводится с величайшей настойчивостью начиная с 1821 года, оно все еще далеко не закончено и идет более медленным темпом. Для отдельных местностей Европейской России можно сделать еще более наглядное сопоставление: в одном русском уезде (Новоузенском, Самарской губернии) землеустроительною комиссией разверстано на отруба и хутора, в четыре года, большее пространство земли, чем это сделано за 24 года деятельности австрийских землеустроительных учреждений (Г. С.)» [8, ч. I, с. 340].
Говорилось также об укреплении «в народном сознании культа труда», «повышении трудовой энергии крестьянства», что «составляет главное приобретение, сделанное за четыре года землеустроительных работ Россией» [8, ч. I, с. 340—341].
Самыми ближайшими задачами землеустроительной реформы намечались агрономическая помощь населению и доступность сельскохозяйственного кредита. Подготовка
деятелей и специалистов различных отраслей землеустройства, объединение общих усилий в центре и на местах решали успех. Время выдвигало и другие задачи, невнимание к которым могло обесценить весь результат: обучение детей, жилища которых разбросаны по хуторам; перенесение и строительство новых крестьянских построек; судьба помещичьих лесов и усадеб после распродажи земель. Каждый поставленный жизнью вопрос требовал внимания, времени, средств.
В записке указывались подходы к решению этих насущных задач.
Так, необходимость сохранения духовных центров — церкви и школы — при росте хуторского расселения требовала в будущем расширения строительства церквей и небольших «одноштатных» школ с общежитиями «для детей хуторян, хотя бы на зимние месяцы». Переход к хуторскому хозяйству не должен был привести к понижению грамотности сельского населения. Более того: значение школы должно возрастать, вместо «отвлеченно-гуманитарной и городской» она должна стать ближе к насущным интересам деревни, подготовить почву для «восприятия впоследствии улучшенных приемов сельского хозяйства» [8, ч. I, с. 342-343].
Улучшение крестьянских жилищ было связано с развитием «огнестойкого строительства». Устройство на хуторах как раз располагало к коренной модернизации крестьянских жилищ: крестьяне могли обратиться за помощью к землеустроительным комиссиям, которые выдавали ссуды на перенос построек. Вопрос о строительстве из огнеупорного кирпича было намечено обсудить на ближайшей сессии сельскохозяйственного совета.
Намечались конкретные меры по охране лесов от вырубки и уничтожения. ■При нормальной лесистости в 25% по отношению к общей площади земель... в большей части губерний, лесов далеко не хватает до этой нормы, а местами, в целом ряде губерний, лесистость опускается до 8—5 и даже до 1%» [8, ч. I, с. 345]. Не распродажа казенных лесов, а постепенное увеличение запаса их в руках государства путем передачи во владение казны бывших частновладельческих лесов, предлагаемых для покупки Крестьянскому банку,— такой разумный выход предлагался авторами записки.
Предлагалось также не спешить с распродажей казенных оброчных земель. Наличность обширного запаса земель у Крестьянского банка позволяла пускать эти казенные площади только в случаях крайних и при соблюдении определенных культурных требований.
С повышением культурного уровня русской сельской жизни был связан и вопрос сохранения бывших дворянских усадеб, купленных вместе с имениями Крестьянским банком. Чтобы пресечь уничтожение новыми владельцами зданий, парков, садов, предлагалось оставлять при усадьбах небольшие куски полевой земли и даже довести их до полного земского ценза — с тем чтобы, продавая усадьбы общественным учреждениям или частным лицам, сохранить эти культурные гнезда, «давая возможность пополнять сильно проредевший за последнее время состав местных земских и правительственных деятелей образованными людьми» [8, ч. I, с. 347].
Первоочередной задачей землеустройства становилась теперь «практическая непрерывная работа над улучшением созданного и над расширением землеустроительной организации, в соответствии с размерами дела в настоящем и в ближайшем будущем» [8, ч. I, с. 347]. Это требовало увеличения средств, подготовки людей и объединения сил специалистов, прежде всего землемеров и гидротехников, которых не хватало и. следовательно, надо было готовить. Упоминалось также о необходимости улучшения материального положения земских начальников, выполняющих важную и хлопотную работу за очень скромный заработок.
Для объединения сил предлагалось использовать земства, а также отрасли управления, касающиеся землеустройства, сельского хозяйства и подъема сельской жизни
с образованием соответствующего ведомства. Предполагалась существенная реорганизация Министерства земледелия, Главного управления землеустройства и земледелия, ветеринарной части и Главного управления государственного коннозаводства — «существенного для сельского хозяйства учреждения, особенно в России, насчитывающей 32 миллиона голов лошадей, 86% которых принадлежит крестьянам» [8, ч. I, с. 351].
Намечалось в срочном порядке исследовать возможность сближения деятельности ведомств земледелия и землеустройства с деятельностью «Крестьянского банка»; согласно постановлению Совета Министров, этот вопрос было намечено обсудить в Особом совещании.
Землеустройство выдвигало на первый план необходимость агрономической помощи: ассигнования на эти цели составили в 1909 году полмиллиона рублей, в 1910-м — два миллиона, на 1911 год правительство «испрашивает... четыре миллиона рублей». За счет отпущенных средств агрономический состав «в районах землеустройства доведен до 708 агрономов pi инструкторов и 204 агрономических старост и практикантов. Затем наибольшая часть расходов произведена: на устройство прокатных станций улучшенных сельско-хозяйственных орудий и зерноочистительных обозов, на устройство показательных полей и участков и на снабжение крестьян семенами кормовых трав и улучшенным посевным материалом» [8, ч. I, с. 353].
Отмечая отдельные успехи в агрономическом деле, авторы записки признавали, что нужды и запросы крестьян не могут пока быть удовлетворены в полной мере. Причина — в нехватке опытных специалистов по агрономии, отсутствии у них знания местных условий и научной базы. Нужно было ускорить создание и развитие сельскохозяйственных школ, высшего учебного заведения в Поволжье (в Саратове или Самаре), «приблизить наличные агрономические силы из городов и кабинетов к земле, к деревне» [8, ч. I, с. 354]. Говорилось о необходимости выработки организационных планов, увеличении расходов на сельскохозяйственную помощь населению: при средних расходах для Европейской России в 9 копеек на десятину земли, в других государствах затрачивалось на те же цели от рубля до двух...
Для определения ближайших задач и решения самых насущных вопросов предлагалось провести в январе 1911 года совещание в Харькове или Саратове.
Отмечая, что невозможно далее обеспечивать денежную помощь единоличным собственникам на началах прямых бюджетных ассигнований, которые требуют непосильных для Государственного казначейства затрат, авторы записки предлагают использовать сельскохозяйственный кредит, и, прежде всего, кредит предметный — сельскохозяйственный инвентарь.
«Объединяющим центром новой кредитной организации, направляющим дело и привлекающим к нему частные капиталы, мог бы явиться государственный сельскохозяйственный банк, разработанный проект которого вносится в скором времени на рассмотрение Совета Министров.
Это — важное, быть может, самое важное теперь для сельской России дело: следом за землеустройством, дающим возможность использовать всю наличную трудовую энергию крестьянства, финансировать народный труд, привлечь к земле деньги» [8, ч. I. с. 356-357].
В записке были затронуты также вопросы, не связанные напрямую с землеустройством.
Предлагалось, например, срочно решить вопрос об упорядочении мирского обложения, которое повсеместно в Поволжье в два-три раза превышало земские сборы и достигало 90 копеек с десятины. Это бремя, давившее на крестьян, находилось «вне контроля по существу» [8, ч. I, с. 357].
Обращалось внимание на кризис Уральской горной промышленности, не выдерживающей конкуренции «с южными железоделательными заводами, располагающими более богатой рудой и более дешевым топливом» [8, ч. I, с. 357]. В качестве подспорья для оживления заводов Среднего и Северного Урала предлагалось «проведение тавдинской железной дороги, которая могла бы связать горнозаводской район с богатыми лесными дачами на реке Тавде, пространством около 3 миллионов десятин, где может быть поставлено углежжение, и с егоршинскими угольными месторождениями и, таким образом, даст Уралу дешевое топливо» [8, ч. I, с. 358].
Выход мог также быть в отказе от выработки «простейших дешевых сортов железа и в переходе к изготовлению более дорогих изделий, выдерживающих более далекую перевозку». Говорилось также о необходимости развития «на Урале кустарной промышленности» и организации общественных работ «для населения, оставшегося без привычного заводского заработка» [8, ч. I, с. 358].
Наконец, указывалось на необходимость прекратить беспорядочную распродажу ценных для колонизации башкирских земель — излишка в 3,5 миллиона десятин, который по закону может продаваться в казну или сельским обывателям. А к башкирам, пожелавшим выделить свой надел из общественной земли, предлагалось применять положения Указа 9 ноября (закона 14 июня 1910 года), которое уже регламентировало все вопросы землеустройства, поставив их на прочную жизненную основу.
Все эти подходы, рекомендации и положения были закреплены в главных выводах в заключительной части записки. Принимая во внимание значение этой резюмирующей части, приводим ее целиком.
«Главные выводы нашей поездки по Европейской России следующие:
Делу землеустройства положено прочное основание; оно развивается и понемногу становится для крестьян своим, близким делом.