Это кудесник нашего времени, это величайший гений». – См.: Новое время. СПб., 2/15 мая 1911 года, № 12620. С. 2.
Александр Грейам Белл (Bell; 1847-1922) – английский изобретатель, предложивший в 1876 году одну из первых конструкций телефона.
200. В литературе об Эдисоне стараются не упоминать старшего сына изобретателя, Томаса Альву Эдисонамладшего (1876-1935), изза которого в начале века в американской печати возник скандал.
В 17 лет он бросил школу и некоторое время работал на предприятиях отца, пока в 1895 году одно из них не закрылось. Через несколько лет – по слабости характера и зависти к успеху отца – он вошел в контакт с сомнительными дельцами, использовавшими его громкое имя и предложившими ему возглавить химическую, электрическую и сталелитейную кампании.
Все начинания Эдисона-младшего провалились, инвесторы понесли миллионные потери, а Эдисон в 1903 году был вынужден официально потребовать от сына сменить имя и отправиться жить на ферму. Только при этих условиях он согласился выплачить сыну небольшое еженедельное пособие, с непременной росписью за полученные деньги. – См.: Stross R. The wizard of Menlo Park: How Thomas Alva Edison invented the modern world: Uncorrected proof. N.Y., 2007. P. 211 219; Rondeau R. Lost in history: Thomas A. Edison, junior (Интернет-издание).
В русской литературе об Эдисоне встречается ошибочное утверждение: «Старший сын изобретателя унаследовал склонности и способности своего отца и является лучшим его помощником. И мысль о том, что дело его жизни, дело, которому Эдисон посвятил всего себя, не умрет вместе с ним, а перейдет в надежные руки, эта мысль наполняет сердце старика гордостью и радостью». – См.: Каринцев Н. История одной жизни (Томас Альва Эдисон). М., 1913. С. 124.
Однако в данном случае речь шла не о Томасе Альве-младшем, а об одном из его младших братьев (Уильям Лесли, 1878-1937; Чарльз, 1890-1969; Теодор Миллер, 1898-1992), получивших хорошее образование и продолживших дело отца. – См.: Simonds W.A. Edison: His life, his work, his genius. Lnd., 1935; Silverberg R. Light for the world: Edison and the power industry. Princeton, 1967. P. 199-200, 214.
201. B одном из очерков Л.Л. Толстой назвал точное место встречи: ньюйоркский клуб XX столетия, «где барон d ’Estournelle Constant говорил о миссии Америки в деле всеобщего мира». – Новое время. СПб., 4/17 апреля 1911 года, № 12594. С. 2.
Известный французский дипломат, общественный и политический деятель, лауреат Нобелевской премии мира за 1909 год, барон Поль Анри Бенжамен Детурнель (д’Этурнель) де Констан (1852 1924) бывал в России, в том числе в феврале 1910 года, когда он возглавлял парламентскую делегацию Франции и от ее имени послал приветственную телеграмму Л.Н. Толстому в Ясную Поляну.
Убежденный пацифист, он еще в марте 1905 года обращался к Л.Н. Толстому за содействием, но не нашел понимания. Тем не менее барон Детурнель де Констан продолжал призывать людей в разных частях света к всеобщему миру. – ПСС. Т. 58. С. 15, 318; Т. 75. С. 238; Т. 81. С. 95.
202. “Надо бросаться в воду” (фр.).
203. В очерке, предназначенном для русских читателей, Л.Л. Толстой отметил свое посещение колледжа в местечке Велслей или Уэллсли (Wellesley College) в 12 ти милях от Бостона – высшего учебного заведения для женщин, открытого в 1875 году. – См.: Новое время. СПб., 4/17 апреля 1911 года, № 12594. С. 2. См. также: American universities and colleges /Ed. by A.J. Brumbaugh. Washington, 1948. P. 925 927; Tolstoy visits Wellesley … //The New Yorks Times. March 18, 1911.
204. Телеграмма неизвестна ].
Глава 6
Болезнь Доры.
Жизель стала другой.
Ясная Поляна в последнее лето жизни отца.
Горе моей матери.
Завещание отца и его отношение ко мне.
Меня судят в Петербурге.
Бегство отца из Ясной Поляны и его смерть
Не помню ничего из моего путешествия обратно в Париж на сестре «Лузитании» – «Мавритании», до такой степени я был встревожен болезнью жены и тем, что ожидало меня в семье (205).
[ 205. Сохранившиеся документы подтверждают высказанное выше предположение относительно датировки первой поездки в Америку. Кроме того, возвращение весной 1911 года во Францию обсуждалось в переписке с родными и, судя по всему, не было таким стремительным.
Ещё в начале апреля 1911 года Л.Л. Толстой сообщил С.А. Толстой о своих планах:
«10 апреля <нового стиля> 1911 <года. Нью Йорк>
Милая мамá,
Я уезжаю отсюда 6 мая, так что буду в Париже 1 го <мая> старого стиля. Пишу, чтобы Вы знали, что писать туда. Теперь занят очень.
Целую.
Ваш Лева».
– ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14514. Л. 1. Автограф. Курсив мой. – В.А. Письмо и конверт с клише отеля Лафайет.
Через несколько дней после получения этого сообщения в Ясной Поляне читали первую открытку Л.Л. Толстого, отправленную из Парижа:
«Вернулся из Америки. Пожалуйста, пишите сюда. Все здоровы. Путешествие было очень интересно и удачно. Дора давно на ногах и быстро поправилась. Как Вы и у вас?
Увижу Вас весной или ранним летом.
Целую крепко.
Лева
13 апреля <нового стиля> 1911 <года>
Париж». – Там же, № 14515. Л. 1 об. Автограф.
Открытка получена в Ясной Поляне 18 апреля (ст. стиля) 1911 года. – Там же. Л. 1.
В тот же день С.А. Толстая откликнулась на известие сына:
«18 апреля <ст. стиля> 1911 г<ода.
Ясная Поляна>
Сегодня получила твое письмо, милый Лева, о том, что ты вернулся к своей семье в Париж, и очень этому порадовалась. <…>» – ИРЛИ, ф. 303, № 691. Л. 5. Автограф ].
Что если Доры уже нет в живых, и мои пятеро детей лишились матери?
Помню только, как, наконец, я вбежал в нашу квартирку и увидел живую Дору, лежавшую на низкой кушетке в гостиной и окруженную озабоченными и смущенными детьми. Что случилось? В моё отсутствие она выкинула четырехмесячного ребёнка и была настолько серьёзно больна, что друзья решили вызвать меня.
Уезжая, я не знал о ее новой беременности и теперь только, глядя на её кроткое и бледное лицо, я почувствовал всю мою чудовищную вину перед ней. Вследствие душевных волнений, покинутая мною, она не могла или не хотела иметь ещё ребенка.
Это неожиданное событие на время отрезвило меня, и я окружил Дору добротой, вниманием и лаской.
Очень скоро она совершенно поправилась, и наша жизнь пошла по-прежнему (206).
[ 206. Через некоторое время, 4 мая (нового стиля) 1911 года Л.Л. Толстой писал матери о своём состоянии: «<…> Несмотря на Америку, денежные дела сносны как будто. Зато душевные очень тяжелы. О них писать не могу. Как Вы управляетесь, бедная, с Вашими заботами? Рад буду увидеть Вас. Квартиру я пересдал, все здесь кончаю.
Дора едет в Швецию 10 июня н<ового> ст<иля>. Я, м<ожет> б<ыть>, поеду с ними. М<ожет> б<ыть>, прямо в Россию. Целую Вас крепко.
Ваш Лев.
<…>» – ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14516. Л. 1-2. Автограф ].
Я не ходил больше в Сеrcle и старался не думать о Жизель. Но как-то раз вечером, в час вечерних кроки (207), [ 207. Сroquis – набросок, беглая зарисовка карандашом с натуры (фр.) ] чувствуя то ничем не объяснимое беспокойство души, кот<орое> зна<комо> все<м> жившим в Пар<иже>, я не выдержал, и, ясно сознавая, что, несмотря на всё происшедшее, моя любовь к «Франции» оставалась для меня центром всей моей жизни, я, как преступник, возвращающийся на место своего преступления, решил пойти в Сеrcle, чего бы мне ни стоил этот шаг. Я ещё ни разу не был в серкле <после приезда>. Нужно было так или иначе кончать это мучение.
Я нашёл Жизель в одной из мастерских, стоявшую у колонны одну, с папкой и карандашом в руке. Меня поразило её ещё более побелевшее, измученное и строгое, как после тяжёлой болезни, бесконечно милое и задумчивое лицо.
Я подошёл к ней и робко поздоровался. Она холодно ответила мне, как чужому, не протягивая руки, и я понял ее без слов. Она не хотела больше видеть меня, потому что узнала о моей семейной драме. В мое отсутствие кто-то приходил к нам в дом и подробно расспрашивал консьержку о моей семье. Вероятно, это был частный сыщик, посланный Жизель или ее родител<ями>.
Чувствуя, что все было кончено между нами, и не зная, как отнестись к новому глупому положению, я неловко сказал ей, что Америка была слишком близко для того, чтобы можно было забыть о прошлом. Она ничего не ответила и отошла от меня, стараясь казаться равнодушной.
Я еще раз подошел к ней и глухо, быстро проговорил ей то главное, что я хотел ей сказать:
– Простите и поверьте, что я люблю вас одну и буду любить одну до конца жизни. Все это и для меня было неожиданностью.
Она зло блеснула черными глазами, повернулась ко мне и бросила мне с презрением:
– Мужчина не ухаживает за девушкой, когда жена его ждёт ребенка! Прощайте, я не хочу больше видеть вас.
Она отвернулась и быстро пошла в большую мастерскую.
После этой сцены жизнь моя помрачилась, и глухая постоянная боль стала терзать моё сердце. Каждый день и каждую ночь, каждую секунду Жизель была со мной, но жизнь без свиданий с ней стала для меня кладбищем. Она перестала ездить в Cercle и совершенно исчезла из моих глаз. Как сумасшедший, я стал искать ее всюду: в концертах, на выставках, на улицах и в академиях. Но нигде и никогда не мог ее найти.
«Дальше жить так невозможно, – думал я, – прошлая моя женатая жизнь потеряла для меня всякий смысл, и если я хочу идти вперед и ищу истинного счастья, то, несмотря ни на что, мне все же нужно развестись с женой и пытаться опять сойтись с Жизель».
Почему-то я верил в глубину и серьёзность её чувства, когда вспоминал её решительный совет развестись и вернуться к ней, и мне казалось, что только это было единственным разумным выходом. Но тогда она, может быть, не знала, что я отец пяти детей; м<ожет> б<ыть>, этого уже довольно для того, чтобы она больше не думала обо мне.
Я мучился, как никогда прежде, не в силах <ни> решить жизненной задачи, ни <продолжать> мои обычные занятия (208).
[ 208. О том, как болезненно переживал Л.Л. Толстой разрыв с Жизелью, свидетельствует и его письмо матери из Хальмбюбуды, куда Толстые отправились в начале июня, немного раньше предполагавшегося времени:
«9 июня н<ового> ст<иля> 1911 <года>
Halmbyboda
Дорогая мамá, вот я опять в моей старой Швеции, в тех счастливых условиях, которые Вы знаете давно и которые мне принесли столько блага в жизни.
Не знаю, как пойдёт жизнь дальше. Сейчас буду здесь жить несколько недель, а там в П<етербур>г и к вам в бедную Ясную.
Да, жизнь – дивный сон, подчас тяжелый, подчас спокойный, иногда полный бреда, иногда счастливый. Посылаю Вам стихи, которые написал, подъезжая к Швеции… По ним Вы поймёте моё настроение. В Париже всё прикончил, как будто никогда туда не вернусь, здесь всё по-прежнему хорошо, но жить здесь долго не в силах.
Напишите о себе, как только получите это письмо, о себе и других и о делах.
Семья Доры очень жалеет Вас и, как во всём мире было, люди нормальные все на Вашей стороне.
Горько думать и говорить, но удивительное дело, как конец отца послужил к забвению всей его философской деятельности и морали. Каждому не только противно говорить о толстовском учении, но и думать, исключая самых несчастных людей. Трудно быть пророком и человеком в то же время. Пророчество отжило свое время. Нужны люди трезвой разумной мысли и, главное, такого же труда. Поэтому мне так понравилась Америка и ее люди.
Сейчас на время скульптуру оставил и хочу писать – пьесу для Парижа, Лондона и Америки и еще одну вещь. Между тем скульптура очень удачна. Посылаю вырезки из французск<их> газет. Сделал еще один бюст графа Мернера, шведа, писателя, моего нового парижского друга. Очень хорошо, даже сам знаю. В то же время другой товарищ сделал мой прекрасный бюст, перед которым все разевают рты.
В Париже и Америке я оставил свой крошечный след и рад этому не для славы, а потому, что многие связи с добрыми людьми <установились>.
Вот стихи:
Здравствуй, Северное море!
Вечно серый свод небес,
Коль развеешь моё горе,
Чудо будет из чудес!
Солнце Юга измотало
Душу пылкую мою;
Сердце русское устало,
Всё изранилось в бою.
За два года испытаний
Сколько трепетных свиданий,
Сколько страстных ожиданий,
Тайных слез, надежд, рыданий…
Бедная любовь, рабыня…
Скована, запрещена…
Ты, единая святыня,
Попрана, загублена…
Tout cela entraînerent.
Целую Вас нежно.
Ваш любящий
Лев».
– Там же, № 14517. Л. 1 3 об. Автограф. Tout cela entraînerent. – Все это увлекало (фр.).
… Посылаю вырезки из французск<их> газет … – В конверт заказного письма вложены вырезки из французских газет, датированные 12 и 14 мая (нового стиля) 1911 года. В рецензиях на очередную выставку в Национальном Салоне cочувственно отмечены, в числе других, скульптуры Л.Л. Толстого, представившего два бюста: отца и дочери Нины. – Там же. Л. 4 6.
… Сделал еще один бюст графа Мернера, шведа, писателя, моего нового парижского друга. Очень хорошо, даже сам знаю … – о графе Биргере Мёрнере (M örner) и о судьбе бюста, сделанного Л.Л. Толстым, см. в Главе 7.
… В то же время другой товарищ сделал мой прекрасный бюст, перед которым все разевают рты… – кто лепил в Париже Л.Л. Толстого и какова судьба этого бюста, установить не удалось ].
Пришла весна 1910 года. Надо было отвозить семью назад в Halmbyboda, надо было ехать в Ясную повидать родителей, надо было заняться моими делами в Петербурге. В конце июня <я уехал> один в Петербург, где прежде всего попал в Синод справиться о возможности и процедуре развода.
Обер-прокурор Синода Саблин дал мне все справ< ки > (209). Развод возможен, он возьмет около года и не будет слишком дорог.
[ 209. Ещё одна деталь, позволяющая со всей определённостью утверждать, что речь идёт именно о весне 1911 года, когда Владимир Карлович Саблер (1845-1929) только приступил к исполнению своих обязанностей. – См.: Новый оберпрокурор Св. Синода // Новое время. СПб., 4/17 мая 1911 года, № 12622. С. 4-5 ].
Тогда я написал длинное письмо Жизель, умоляя её ответить мне, как она отнесется ко мне, если я, свободный, вернусь, и я с волнением стал ждать её ответа.
Из Петербурга я проехал в Ясную, как всегда, радуясь пожить с родителями (210). Но то, что я нашел там, ввергло меня в великое недоумение и грусть (211).
[ 210. 16 июня (ст. стиля) 1911 года С.А. Толстая записала в ежедневнике: «Серёжа, Миша и Илья уехали, а неожиданно приехал Лёва. Ничего не делала, все разговоры и кошмарная продажа Ясной Поляны, перепись вещей и всего, что касалось любимого, близкого человека. …» – См.: Толстая С.А. Дневники… - Т. 2. С. 347.
211. Л.Л. Толстой ошибся: этот приезд был уже после смерти Л.Н. Толстого (см. выше).
Что касается пребывания Л.Л. Толстого в Ясной Поляне летом 1910 года, то он приехал неожиданно даже для С.А. Толстой. Вероятно, ктото из родных сообщил Л.Л. Толстому о тяжелейшей ситуации в семье, вызванной приступами обострившейся истерии у С.А. Толстой. Этим продиктована телеграмма, 29 июня 1910 года отправленная из Петербурга Л.Л. Толстым:
«<В> Засеку Толстым
Телеграфируйте Северную гостиницу здоровье мамá вышлите <экипаж> пятницу <в> Ясенки <к> скорому
Лева».
– ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14492. Л. 1. Датируется по почтовому штемпелю на обороте телеграммы.
Пятница выпала на 2 июля 1910 года. В этот день С.А. Толстая записала в дневнике: «… К обеду приехал сын Лева, оживленный и радостный. Ему приятно быть опять в России, в Ясной Поляне и видеть нас. …» – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 129 ].
Первое время я не мог понять, что случилось. Отец поразил меня своим подавленным настроением; мать – своей нервностью и внутренним страданием, отражённым на всём её существе.
Отец потерял память, не узнавая даже своих семейных; говорил странные вещи; спрашивал, где был его брат Митенька, умерший 50 лет назад (212); ко мне <он> отнесся открыто враждебно без всяких причин с моей стороны, и это после наших «слез любви», о которых он писал мне в одном из своих последних писем (213).
4 июля он записал в своем дневнике следующую злую мысль обо мне: «Лева приехал. Небольшой числитель, а знаменатель ∞» (214).
Он хотел сказать этим, что я громадного о себе мнения, что совершенно верно, но что я ничего не стою, что тоже справедливо.
[ 212. Речь идет о Дмитрии Николаевиче Толстом (1827 1856).
Приступ, о котором пишет Лев Львович, действительно имел место, но только значительно раньше, весной 1908 года. М.С. Сухотин (см. о нем примеч. 158 к Главе 19 Книги I), бывший в то время в Ясной Поляне, записал в дневнике 12 апреля 1908 года: «С месяц тому назад со Л[ьвом] Н[иколаевичем] был обморок и затем временная потеря памяти. Сегодня за обедом это повторилось, хотя не было полного обморочного состояния. … Он сидел бледный, с посиневшим носом и, видимо, плохо понимал, что кругом него говорилось. Д[ушан] П[етрович Маковицкий] стал уговаривать его прилечь. Л[ев] Н[иколаевич] воспротивился: „Да что вы, со мной ничего, я просто очень крепко спал, так крепко, что, когда проснулся, все забыл; тут был брат Митенька (умерший тому назад лет 50), не знаю, во сне или в действительности”. …» – См.: Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников… Т. 2. С. 378 379. См. также: Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого... Т. I. С. 207; Маковицкий Д.П. У Толстого… Кн. 3. С. 56-57.
Л.Л. Толстой в это время был в Ясной Поляне. И хотя в его дневниковых записях этот момент не зафиксирован, он, естественно, знал об этом припадке отца. – Ср.: Сын и отец … //Лица … Т. 4. С. 278 283.
Характерно, что в переписке с С.А. Толстой сразу же после кончины Л.Н. Толстого эпизод с Митенькой возник как прямое доказательство давней недееспособности отца. Так, 23 ноября (ст. стиля) 1910 года Л.Л. Толстой рассказал матери о своих консультациях со знакомыми юристами по поводу завещания отца: «<…> B случае оспаривания завещания надо, говорит Маклаков, всё взвесить раньше. Всё записать. Свидетельские показания чужих, не родни. Выписки из дневника. События лета и т.д. Все сведения к медицинской экспертизе. Россолимо тут мог бы быть очень полезен. Маклаков говорит, что забывчивость отца была, пожалуй, больше, чем простое беспамятство, когда он вдруг спрашивал брата Митеньку и не узнавал близких. Но надо, чтобы живые чужие свидетели под присягой показали правду. Лакей Илья Васильевич один <подтвердит>, но этого мало. Надо найти других лиц, бывших очевидцами его умственной ненормальности. <…>» – ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14533. Л. 1 об.2. Автограф. Курсив Л.Л. Толстого.
Л.Л. Толстой надеялся на сочувствие давнего друга семьи Толстых, адвоката В.А. Маклакова (см. о нем в примеч. 179 к Главе 10 Книги I). Однако известный юрист, депутат Государственной Думы, член ЦК партии кадетов; знакомый, корреспондент и адресат Л.Н. Толстого, посетитель Ясной Поляны отказался участвовать в скандальной процедуре признания великого писателя недееспособным уже после его смерти (см. об этом ниже).
Невропатолог, профессор Московского университета Григорий Иванович Россолимо (1860 - 1928) 19 21 июля 1910 года был в Ясной Поляне и по просьбе детей Толстых консультировал С.А. Толстую, отклонившую все рекомендации известного специалиста. – См.: ПСС. Т. 58. С. 81, 257, 458; Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 152; Булгаков В. Л.Н. Толстой в последний год его жизни… С. 289-291.
Илья Васильевич Сидорков (1858 - 1940) с 1893 года служил в доме Толстых.
Л.Л. Толстой ещё летом 1910 года считал, что лечить надо прежде всего отца, а не мать. – См.: Гольденвейзер A.Б. Вблизи Толстого… Т. II. С. 139; Толстая А. Отец… Т. 2. С. 454.
25 ноября 1910 года он вернулся к этому вопросу в письме С.А. Толстой: «<…> Я глубоко убежден в том, что отец сделал завещание, будучи ненормальным умственно. Ведь все эти признаки слабости мозга есть: <писать> руками в воздухе, думать, что его ненавидят, думать, что брат его жив, и т.д. Все это полное расслабление мозга. Я убежден, что если бы этого не было, не было бы и завещания. Если эти явления были не постоянными, то ведь то, что их порождало, было постоянным. Надо составить список устных этих проявлений умственной ненормальности и тогда наверняка начать процесс. <…>» – ОР ГМТ Архив С.А. Толстой, № 14535. Л. 1 об. Автограф.
Так как от судебного процесса по поводу завещания Л.Н. Толстого вскоре решено было отказаться, то и эпизод с Митенькой на многие годы исчез из переписки Л.Л. Толстого. Тем не менее, в начале 20 х годов, работая над циклом очерков, составивших позднее книгу «В Ясной Поляне: Правда об отце и его жизни», Л.Л. Толстой восстановил события лета 1910 года в Ясной Поляне и в этой связи вспомнил случай с Митенькой, но в ином контексте.
213. Вероятно, речь идет о несохранившихся документах, связанных с пребыванием Л.Л. Толстого в Ясной Поляне с 4 по 13 апреля 1908 года. – ПСС. Т. 78. С. 123. 12 апреля 1908 года в «Заметках об отце» Л.Л. Толстой для себя пометил: «… Нового в отце, кроме большой доброты, я вижу именно, как я выразился, какуюто повышенную чувствительность по отношению ко всем явлениям жизни. …
… Он все тот же, со всеми своими чертами характера, и эти черты стали както мягче и тоньше. Ко мне отец отнесся замечательно добро и внимательно. Первые дни он был искренно [рад] моему приезду…». – См.: Сын и отец… //Лица … Т. 4. С. 278 - 279.
По возвращении в Петербург Л.Л. Толстой писал матери:
«25 апр[еля 19]08 г[ода]
Милая мамá,
я получил Ваши два письма, первое с припиской папá, которая меня очень тронула. Одно могу сказать ему, что я недостоин его любви и говорю это совершенно искренно. Рад же, главное, тому, что мне стало ясно то, что раньше было темно и что мучило меня. Это [то], что, в сущности, как я всегда и чувствовал и чувствую, у нас с папá одна душа и тот же путь. Разница только в том, что он указывает конечный свет на этом пути, а я стараюсь указывать неровности, препятствия и ямы по дороге. Мне казалось раньше, что эти две деятельности противоречат одна другой, что они исключают одна другую. Теперь мне ясно, что это не так, что они вполне совместимы, даже что одна без другой невозможны. Могущий вместить да вместит. …» – Там же. С. 280.
…Ваши два письма… – известно только первое письмо от 14 апреля 1910 года с припиской Л.Н. Толстого. – ПСС. Т. 78. С. 123. Другое письмо, вероятно, не сохранилось: в архиве Л.Л. Толстого писем матери за период между 5 марта и 4 мая 1908 года нет. – ИРЛИ, ф. 303, № 687.
214. Точная запись в Дневнике Л.Н. Толстого за 4 июля 1910 года звучит так: «Приехал Лёва. Небольшой числитель, а знаменатель ∞». – ПСС. Т. 58. С. 75. Числитель – по мнению Л.Н. Толстого, объективные достоинства человека; знаменатель же – его самомнение].
Я стал ему почему-то крайне неприятным, хотя относился к нему с обычным вниманием и мягкостью. Но так как во всей тогдашней семейной драме я стал всецело на сторону матери (215) и, глубоко жалея её, беспокоился за её жизнь, отец не мог простить мне этого. К тому же Чертков в своих письмах к отцу всячески чернил меня (216).
Все семейные, окружавшие мать, начиная с самого отца и сестры Саши (217), казались тогда её открытыми врагами, несправедливо осуждая ее, одинокую и больную, и взваливая на её плечи всевозможные страшные и ложные вины. Они дошли до того, что были готовы серьёзно признать её сумасшедшей и посадить в сумасшедший дом.
Среди осуждавших ее, увы, была и моя старшая сестра Таня, которая несправедливо тоже видела в матери урождённую истеричку(218). Один только покойный брат Андрей, честный и прямой, вместе со мной горячо жалел мать и сочувствовал ей(219).
Ни один добрый и разумный человек не мог бы отнестись к ней иначе, и можно только удивляться, как могли мой старший брат и сестры не видеть, где была настоящая правда. Они настолько привыкли с детства считать отца непогрешимым и быть постоянно под его влиянием, что и в этом случае, хотя он был кругом и очевидно не прав, они были на его стороне.
[ 215. Вскоре после отъезда сына С.А. Толстая 4 сентября 1910 года отправила Л.Л. Толстому коротенькое письмецо: «Сегодня утром получила твое письмо, милый Лёва, и пожалела, что эту недельку не прожила ещё с тобою, хотя я и тревожила тебя, но ты меня умиротворял и трогал своей любовью. <…>» – ИРЛИ, ф. 303, № 689. Л. 33. Автограф. Курсив С.А. Толстой.
216. Такие письма В.Г. Черткова Л.Н. Толстому за 1910 год неизвестны. В письме Т.Л. Сухотиной-Толстой, действительно, В.Г. Чертков 7 июля 1910 года заметил, что присутствие Л.Л. Толстого резко ухудшило ситуацию в доме Толстых. – ПСС. Т. 58. С. 448-449.
217. 14 августа 1910 года в дневнике А.Л. Толстой появилась запись: «<…> Лёва мне прямо сказал, что я виною всему, что происходит между стариками<…>» – ОР ГМТ. Архив А.Л. Толстой, п. 2, № 12. Л. 70 об. Автограф.
Сама А.Л. Толстая позднее писала: «Горе моё было в том, что я не жалела (С.А. Толстую. – В.А.), я сердилась… А насколько было бы легче отцу, если бы мы, его близкие, жалея мать, могли „со смирением и любовью“ отнестись к ней.
… Я была слишком молода, чтобы это понять». – См.: Толстая А. Отец… Т. 2. С. 458.
218. 30 июня 1910 года С.А. Толстая записала в дневнике: «… Разговоры с Таней только ещё более расстроили меня: в них было с её стороны столько жестокого осуждения и столько безжалостности и невозможно исполнимых требований, что я еще больше расстроилась. …» – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 125.
В том, что С.А. Толстая была больна, не было сомнений ни у кого, кроме младших сыновей. Вместе с профессором Г.И. Россолимо в Ясную Поляну был приглашён еще Дмитрий Васильевич Никитин (1874-1960), домашний врач Толстых в 1903-1904 годах. Их официальный диагноз был неутешителен: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение». – См.: ПСС. Т. 58. С. 458; Булгаков В. Л.Н. Толстой в последний год его жизни… С. 291; Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого… Т. II. С. 145.
219. С появлением в Ясной Поляне А.Л. Толстого обстановка в доме еще больше накалилась. С.А. Толстая обрела дополнительную поддержку и 26 июля 1910 года записала: «… Сыновья мои [младшие] очень добры, солидарны между собой и со мной. …» – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 159.
В вocпpиятии Л.Н. Толстого младшие сыновья тоже были объединены. Тогда же, 26 июля 1910 года он записал в Дневнике: «Сыновья, Андрей и Лев оч[ень] тяжелы, хотя разнообразно каждый посвоему». – ПСС. Т. 58. С. 84.
Очевидец происходящего в тот же день заметил: «… Андрей Львович настроен, что называется, „агрессивно“. Льву Николаевичу он очень тяжёл. …» – См.: Булгаков В. Л.Н. Толстой в последний год его жизни… С. 294 ].
В чём же состояла трагедия Ясной Поляны 1910 года и почему и как последние дни отца покрылись моральным мраком и грязью вместо того, чтобы стать духовным светом, как бы подобало? Ответ несложен.
Отец ослабел телесно, умственно и духовно. Мозг его больше не работал нормально, кровообращение станови-лось трудным, и по временам он из последних сил боролся со своими недугами, чтобы как-нибудь продлить жизнь.
Перед бегством он был несколько раз серьёзно болен, лежал в жару и в судорогах; терял сознание, бормотал несвязные слова. Он был в таком состоянии почти всё то лето и всю ту осень, вероятно, чувствуя близкий конец. Поэтому он легко и всецело, как ребёнок, подпал под влияние своего ученика и «духовного» друга Черткова, который внушил ему, во-первых, что ему надо отдать права на все свои сочинения в публичное пользование. Из тщеславия Чертков хотел редактировать сочинения отца после его смерти и быть, так сказать, его духовным наследником. Во-вторых, <Чертков> уверил его, что ему надо было оставить Ясную, жену и семью и кончить жизнь в уединении, в согласии со своими взглядами. В-третьих, что все семейные его, особенно его жена и сыновья, – дурные, злые люди и его злейшие враги, заслуживающие всякого презрения, а что он, Чертков, один достоин его любви.
В этом смысле Чертков долго и упорно «обрабатывал» расслабл<енного> стари<ка>, чтобы стать якобы его спасителем от того «ада», в котором он жил в Ясной Поляне, с «убивавшей его сумасшедшей и сумасбродной женой», которая, как говорил Чертков, думала только о деньгах и не могла понять глубины толстовства, как понял их он, умный Чертков (220).