Третий обмен мнениями имел место 10 августа и инициатором его был Л.Н. Толстой. В записи В.М. Феокритовой, сделанной через несколько дней, трудных для всех участников событий, он выглядел так:
«<…> Л<ев> Н<иколаевич> заговорил о деревенских детишках, которых видит постоянно, особенно во время своих длинных прогулок верхом.
– Вот где скульптура, – обратился он к Льву Львовичу, – это дети, особенно деревенские, это один лучше другого!.. А то едешь верхом, выбегут эти ребятишки, голые, крошечные, толстые ножен<ь>ки… Да, дети – это самое скульптурное дело, лицо, тело – прелестно, чисто а у взрослых – отвратительно. <…>» – РГАЛИ, ф. 508, оп. 1. ед. хр. 278. Л. 125. Машинопись с авторской правкой.
246. Л.Л. Толстой, вероятно, забыл, что в самые первые дни своего пребывания в Ясной Поляне он намерен был лепить обоих родителей (см. выше примеч. 244). Кроме того, Д.П. Маковицкий 29 августа 1910 года записал: «Лев Львович начал было лепить бюст Л[ьва] Н[иколаевича] в естественную величину. Перед отъездом Л[ьва] Н[иколаевича] бюст был почти готов и, помоему, очень удачен. Советовали Льву Львовичу поехать с Л[ьвом] Н[иколаевичем] в Кочеты и там кончить ваяние. Но он, надеясь на память свою, решил окончить в Ясной без позирования Л[ьва] Н[иколаевича]. …» – См.: Маковицкий Д.П. У Толстого… - Кн. 4. С. 336.
247. Последний раз Л.Л. Толстой видел отца 15 августа 1910 года, когда провожал родителей в Кочеты к Сухотиным. – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 176.
Какое-то предчувствие томило его. Вот как запомнился этот момент В.М. Феокритовой, безусловно, не симпатизировавшей Л.Л. Толстому: «<…> Даже Лев Львович почувствовал, кажется, в первый раз за все лето жалость к отцу и сознался, что мать очень мучает отца; он был так добр весь день, так мягок с нами в разговорах, что я была рада переменить свое мнение о нем. <…>» – РГАЛИ, ф. 508, оп. 1, ед. хр. 278. Л. 140. Машинопись с авторской правкой ].
*****
В Ясной я меньше думал о Париже, так взволновала меня атмосфера старой семьи. Но как-то вечером я сильно затосковал в одиночестве и вдруг с болью в сердце стал напряженно думать о Жизель и моем чувстве к ней (248).
Я был один в зале яснополянского дома, и мне захотелось выразить то отчаянное, бурное чувство, которое вдруг овладело моей душой. Я сел за фортепьяно и сыграл «А rаgоnаise» Mаssenet (249), страстную и горячую вещь, которую недавно выучил наизусть. Она вполне выражала мое настроение.
Неожиданно в дверях показалась растерянная фигура отца. Раньше он любил слушать мою игру и часто открывал двери в свои комнаты, когда я садился за фортепьяно. На этот раз лицо его было искажено страданием и отчаянием.
– Что такое только ты играешь? – спросил он с гримасой <на лице> и осуждением в голосе. – Это ужасно!
Вспоминаю эту сцену, чтобы показать, в каком он был тогда состоянии (250).
Как дитя, за которым надо было ухаживать, он страдал от всего живого и шумного. Он продолжал храбриться, ездить верхом и вести обычную жизнь, но она уже была для него не под силу.
Бедный, бедный отец! Как я мучаюсь сейчас, что не был с ним нежен, как с ребенком, что не приласкал его.
Нервность матери и ее поведение за эти месяцы можно объяснить не только обидой, ей нанесенной, но и ее предчувствием близкого конца Льва Николаевича.
Последнюю половину августа родители провели в имении сестры, Тани Сухотиной (251), а я 31 августа уехал в Петербург. Перед моим отъездом мать вернулась в Ясную, чтобы проститься со мной, так как в Петербурге ожидало меня очень неприятное дело, после которого я мог два года просидеть в крепости. Петербургская судебная палата должна была судить меня за издание двух запрещенных брошюр отца – «Восстановление ада» и «Где выход», которые я издал целиком, не выпуская противоцензурных мест(252).
У меня было в то время собственное книжное дело в Петербурге, где продавались и книги отца(253). Я начал его, надеясь развить крупное книгоиздательство и, главным образом, заняться образованием русской деревни(254). Но почему и как я легкомысленно издал эти два отцовых памфлета, я хорошо не помню. Во-первых, они мне нравились самому, во-вторых, их спрашивали <люди>.
Настал день суда надо мной(255), и я должен был сесть на сальную деревянную скамью подсудимых, на которой тысячи преступников сидели до меня. Но я радовался, что эта тяготевшая надо мной неприятность, наконец, так или иначе, должна была разрешиться. Я защищался сам, без адвоката. Когда пришлось говорить, я ск<азал>, что не выпустил из статей противоцензур-ных мест, во-первых, потому, что не считал себя вправе искажать текст сочинений отца, хотя я сам далеко не во всем соглашался с его идеями, во-вторых, потому, что не обратил на них должного вним < ания >.
После моего заявления Палата вышла из зала и пошла совещаться, и, так как это совещание длилось больше часа, я был уверен, что дело кончилось моим осуждением, и я в утешение себе повторял себе мудрую русскую пословицу: «От сумы да от тюрьмы не отказывайся»(256).
Но Палата вынесла мне оправдательный приговор, хотя, как мне потом говорили, вердикт был дан мне не легко. По закону они должны были осудить меня.
Тяжелый камень, наконец, упал с моих плеч, и я был снова свободен. Но почему же Жизель до сих пор не ответила мне? М<oжет> б<ыть>, письмо пропало или, может быть, она навсегда забыла меня?
После Ясной я в сентябре вернулся на Plaсе St. J асques, куда скоро приехала из Швеции и вся моя семья. Я старался примириться с мыслью, что я навсегда потерял Жизель, но у меня оставалась моя любимая скульптура, которой я отдался теперь со всей страстью моей души(257). Но болезненная любовь моя опять проснулась во мне в атмосфере Парижа. По-прежнему я оглядывался на женщин, проезжавших мимо по улице, по-прежнему надеялся, что каким-нибудь чудом и когда-нибудь я снова встречусь с Жизель.
Той осенью, по совету Rodin, я перестал работать в Академиях, а нанял собственную мастерскую и брал своих моделей, что подвинуло меня в моем искусстве гораздо дальше, чем советы профессоров.
Я лепил, между прочим, одну красавицу-итальянку с ребенком на руках(258), которая приходила ко мне по утрам. Однажды она явилась ко мне вся в синяках, говоря, что муж ее приревновал ее ко мне. Я сказал ей, чтобы она привела ко мне мужа, иначе я пожалуюсь на него полиции. На следующее утро явился небольшой, сконфуженный итальяшка, которому я прочел строгий выговор.
– Мне твоя жена нужна как модель, а не иначе, – сказал я ему, смеясь, – у меня у самого жена и дети.
Он стал трогательно просить у меня прощения и с тех пор стал моим другом. Он приходил ко мне часто и помогал мне с глиной и гипсами.
В октябре внезапно появились в газетах первые телеграммы о бегстве отца из Ясной, а несколько дней позднее известие о его серьезной болезни на станции Астапово (259).
Спешно, с первым же скорым поездом, я оставил Париж(260), но, подъезжая к Москве, на станции Бородино, где поезд остановился, я прочел в утренних русских газетах известие о его смерти(261).
Когда-то отец сам приезжал сюда для изучения бородинской битвы для его романа «В< ойнa > и М< ир >». Ярко помню на этой памятной станции то печальное и серьезное выражение всех, одновременно со мной узнавших о его кончине и читавших газеты.
Да, большое, не только русское событие произошло на земле. Умер Лев Толстой, на которого более полувека были обращены взоры всего мыслящего человечества.
Только после смерти человека мы можем верно оценить его заслуги. Эта смерть показалась не мне одному, а миллионам громадной духовной потерей потому, что именно духовное горение отца в продолжение всей его жизни, его нежная и чуткая душа, искавшая общения с душой всего мира, несмотря на слабость и противоречия его мысли, покоряли людские сердца.
[ 248. Это не прошло незамеченным С.А. Толстой, от которой у сына не было тайн. 20 июля 1910 года она записала: «… Мне чтото очень жаль сына Леву. Он сегодня такой грустный, озабоченный. Всплыло ли пережитое им в Париже, встревожен ли он тем, что ему не выдают бумагу для получения заграничного паспорта, или он, нервный, устал от наших тяжелых осложнений жизни…» – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 152-153.
249. «Арагонская хота» – переложение для фортепиано музыки к балету «Арагонка», который появился в результате переработки одноименной оперы известного французского композитора Жюля Массне (Massenet; 1842-1912), которая пользовалась в Париже большим успехом. – См.: Massenet J.E.F. Aragonaise /Arranged for piano by G. Lamothe. Lnd., 1894. – See: The сatalog of printed music in the British Library to 1890. Lnd., 1985. Vol. 38. P. 206.
В мемуарной литературе о Л.Н. Толстом это первое и единственное упоминание Массне.
…хота… – от исп. jota – испанский народный танец, исполняемый в сопровождении гитары и кастаньет, при участии солистапевца.
250. Речь идет не только о глубоком душевном страдании Л.Н. Толстого в то последнее лето, о котором писали все мемуаристы, но и об очень плохой игре Л.Л. Толстого. Даже любящая сына С.А. Толстая однажды вынуждена была во всеуслышание сказать об этом. Это произошло 9 августа 1910 года. В записи А.Б. Гольденвейзера это выглядело так: «… Когда мы приехали в Ясную, то услыхали квинтет Моцарта, который ктото очень плохо играл в четыре руки. …
Софья Андреевна… сказала:
– Я пришла сказать, что это не я играю, это Лева и Ферре играют, так что ты, Левочка, на меня не сердись. Это не я. … Они так колотят (музицирующие), что я не могла там сидеть и пришла к вам. …
Лев Львович и Ферре заиграли сначала Пасторальную, а потом Пятую симфонию Бетховена. …» – См.: Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого… Т. II. С. 225-226. Курсив А.Б. Гольденвейзера.
Аналогичная запись в дневнике менее впечатлительной слушательницы В.М. Феокритовой: «<…> После обеда Лев Львович и Ферре сели играть в четыре руки и, надо сказать, играли ужасно. Мы затворили их со всех сторон и пошли в канцелярию, а С<офья> А<ндреевна> побежала к Л<ьву> Н<иколаевичу> объявлять, что это не она так плохо играет. <…>» – РГАЛИ, ф. 508, оп. 1, ед. хр. 278. Л. 121. Машинопись с авторской правкой.
Ферре – вице-губернатор Смоленской губернии, в недавнем прошлом – статский советник Тульского губернского статистического комитета Василий Юльевич Фере (род. в 1864 году), бывавший в доме Толстых. – ПСС. Т. 66. С. 358; Памятная книжка Смоленской губернии на 1910 год. Смоленск, 1909. С. 23; Памятная книжка Тульской губернии на 1910 год. Тула, 1910. Отд. I. С. 6.
Вольфганг Амадей Моцарт (Mozart; 1756-1791) и Людвиг ван Бетховен (см. о нем выше примеч. 142 к Главе 4) были в числе любимых композиторов Л.Н. Толстого. – См.: Толстой С.Л. Очерки былого… С. 363-387.
В Яснополянском доме Толстых среди нот, сохранившихся в зале, есть и ноты, которыми могли воспользоваться незадачливые исполнители и в этот день. См.: Beethoven L. van. Duos, Trios, Quartette, Quintette, Sextette, Septett, Conserte u Symphonien: Fur Pianoforte zu vier Handen /Arrangiert von Hugo Ulrich und Robert Wittmann. Leipzig, S.A. – Библиотека Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне. Кп 1124/64, М 11897.
В комнате секретарей сохранились другие ноты. См.: Mozart W.A. Trio, Quartette, Quintette, Concerte und Symphonien: [Fur Pianoforte zu 4 Handen] /Arrangiert von Hugo Ulrich und Robert Wittmann. Leipzig, S.A. Bd. 1 2. – Там же. Кп 2130/11, М 5178.
251. Спустя три недели после приезда гостей в его имение Кочеты Тульской губернии М.С. Сухотин 8 сентября 1910 года записал в дневнике: «… У нас в Кочетах с 15 авг[уста] гостили Л[ев] Н[иколаевич] с Сашей, Маковицким и летающей взад и вперед С[офьей] А[ндреевной]. К нам он перебрался, чтобы хоть на время отдохнуть от постыдных сцен, которые ему устраивает С[офья] А[ндреевна]. Все надеялись, что она останется в Ясной, но в последнюю минуту она тоже собралась и прикатила со всеми. Несчастное, но и не вызывающее к себе симпатии существо! …»
А 22 сентября 1910 года М.С. Сухотин заметил: «Уехал несчастный старик в Ясную Поляну. Там, наверно, снова начнутся тяжелые приставания графини. Сам Л[ев] Н[иколаевич] ожидает чегото нового». – См.: Абросимова В.Н. Уход Л.Н. Толстого: По дневниковым записям М.С. Сухотина 1910 г. и переписке Т.Л. Сухотиной-Толстой с C.Л. Толстым 1930 х годов //Известия Академии наук. Серия литературы и языка. М., 1996. Т. 55, № 2. С. 64 65. См. также: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. C. 176 202; Маковицкий Д.П. У Толстого… Кн. 4. С. 322-358.
252. В 1905 году Л.Л. Толстой издал два произведения отца, ранее запрещенных цензурой: «Где выход?» и «Разрушение ада и восстановление его». – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 137.
Как только брошюры вышли из печати, ими серьезно заинтересовались власти, пришедшие в себя после революции 1905 года. Уже 6 апреля 1906 года Л.Л. Толстой писал матери: «<...> У меня неприятность с брошюрой «Где выход» продолжается. Завтра нашу заведующую вызывает в суд следователь по важнейшим делам. И больно, и смешно, и гадко. Не знаю, чем кончится. Верно, и меня вызовут в суд или оштрафуют. <...>» – ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14359. Л. 1 об. Автограф.
…нашу заведующую … – речь идет об Ольге Яковлевой, заведующей книжным магазином и складом Л.Л. Толстого «Доброе Дело» (см. о нем ниже).
Разбирательство длилось несколько лет. 25 июля 1910 года в Ясную Поляну приехали урядник и становой «арестовывать Льва Львовича или взыскать залогу пятьсот рублей». – См.: Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого… Т. II. С. 163.
В тот же день А.Л. Толстая записала в дневнике:
«<…> Я сидела в канцелярии и писала. Входит Лева:
– Где бы мне взять 500 рублей?
– Зачем?
– Меня приехали арестовывать и требуют залог.
Я сказала, что у меня нет, и он по телеграфу выписал эти деньги.
Какая нелепость: Лева, не разделяющий, осуждающий взгляды отца, печатает изза наживы его произведения, как “Восстановление Ада”, а пришло время расплаты – и хвост поджал. <…>» – ОР ГМТ. Архив А.Л. Толстой, п. 2, № 12. Л. 3. Автограф.
…“Восстановление Ада”… – речь идет о легенде Л.Н. Толстого 1902 года «Разрушение ада и восстановление его». Издание этой легенды Л.Л. Толстым прошло мимо исследователей творчества Л.Н. Толстого. – ПСС. Т. 34. С. 546 549.
Как только деньги уряднику были уплачены, незваные гости удалились из Ясной Поляны.
253. В недатированном письме матери Л.Л. Толстой осенью 1904 года так объяснил свой замысел: «<…> Главная цель моя – это “Посредник” в Петербурге, народная книга и сношение с деревней, земствами и другими. <…>» – ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14311. Л. 1. Автограф.
Книжный магазин и книготорговый склад «Доброе Дело» Л.Л. Толстого был открыт на Бассейной улице в доме № 4 (см. выше примеч. 227).
254. События развивались несколько иначе. Суд дважды откладывался. Сначала Л.Л. Толстой отнесся к этому спокойно и 1 сентября 1910 года писал из Петербурга С.А. Толстой:
«Милая мамá, оказалось, что суд будет 13 го сент<ября>, а не 3 ьего. Урядник мне напутал. Сессия начнется 3 ьего, от этого вышло так. Я не горюю потому, что здесь много дела, но жаль Вас и Ясной. Я простился с Вами, при щемящем сердце отъезжал и думал о Вас. Только Вы сами, внутренней силой и твердостью можете устроить тот покой, который нужен в Ясной. Да будет такто и потомуто и баста. От папá этого ждать нельзя. Он слишком всегда был и есть мягок. <…> Итак, еще раз до свидания и еще раз крепко, нежно целую, желая увидать Вас более спокойной и радостной на будущее лето.
Ваш Лев».
– ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14498. Л. 1 1 об. Автограф.
Однако 13 сентября 1910 года суд был отложен повторно. Через несколько дней, 16 сентября 1910 года Лев Львович из Петербурга писал С.А. Толстой:
«Милая мамá <…> Паспорт, кажется, мне дают. Уезжаю на днях в Париж. Здесь масса дела. Продавал дом, но дают мало – 150 тысяч, так что чистых только 103 <тысячи>. Думаю продать, если хорошо дадут, чтобы исключительно заниматься скульптурой, но ничего еще не решаю без жены. Выписываю их в Париж, как только возьму паспорт. Дора была огорчена отсрочкой суда и телеграфировала<: “> I awfully unhappy <;> what to do?<”>
Она уже уложилась.
Вернусь к 20 му <ноября>. Позову Маклакова защищать. Было неприятно в суде на скамье всяких убийц и мошенников. Глупое положение и очень тяжелое, когда на тебя смотрит толпа. Спасибо, я умею быть спокойным, когда нужно. Не хватило православных присяжных, была половина лютеран, а они не судят церковные дела.
Посылаю перевод на 310 рублей. Вычел 1900, как было <о>говорено. И то денег нет, и будем опять бедствовать. Еду в Париж в 3 ьем классе за 36 рублей. Занял 1000 р<ублей> у бедной Альмединген. Вижу во сне отца и все нехорошо както.
Целую всех нежно и желаю спокойствия. <…>
17 сен<тября>.
P.S. Уезжаю завтра. Целую. Поздравляю.
Лев».
– Там же, № 14499. Л. 1 2 об. Автограф.
… Продавал дом … – продажа в 1910 году не состоялась.
…<“> I awfully unhappy <;> what to do?<”> – Я очень несчастна<;> что делать? (англ.). Эта телеграмма сохранилась в архиве Л.Л. Толстого. Судя по почтовому штемпелю получателя, она была получена в Петербурге 13 сентября 1910 года. – ИРЛИ, ф. 303, № 852. Л. 1.
... Вернусь к 20 му... – cуд над Л.Л. Толстым как издателем запрещенных брошюр отца был вторично отложен до 20 ноября 1910 года. – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 200.
О В.А. Маклакове см. выше в примеч. 212.
…церковные дела... – Л.Л. Толстой привлекался к суду за богохульство по 1 2 частям статьи 73 Уголовного уложения.
…у бедной Альмединген … – вероятно, речь идет о вдове редактора «Родника» Е.Н. Альмединген (см. о ней в примеч. 70 к Главе 14 Книги I). 5 ноября 1910 года она поблагодарила Л.Л. Толстого за возвращенный ей с процентами долг. – ИРЛИ, ф. 303, № 121. Л. 20 21 об. Автограф.
… Поздравляю … – 17 сентября – именины С.А. Толстой; 23 сентября – годовщина свадьбы Толстых.
255. Накануне суда, 19 ноября 1910 года Л.Л. Толстой писал матери:
«Дорогая, милая, бедная мамá, пишу Вам в свободную минуту. Завтра мое дело, но сейчас слышал, что оно отложено ввиду “нашего траура”. Это будет очень досадно, и я всетаки буду просить его слушать. <…>» – ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14505. Л. 1. Автограф.
Действительно, дело Л.Л. Толстого рассматривали в суде в закрытом порядке 20 ноября 1910 года, вскоре после смерти Л.Н. Толстого, поразившей даже тех, кто не сочувствовал ему и не разделял его взгляды. Естественно, что решение было принято в пользу Л.Л. Толстого без какого бы то ни было существенного сопротивления властей. – См.: Дело графа Л.Л. Толстого //Петербургская газета. 21 ноября 1910 года, № 320. С. 12; Русское слово. М., 21 ноября/4 декабря 1910 года, № 269. С. 2.
256. «Ни от сумы, ни от тюрьмы не отрекайся!» – См.: Пословицы и поговорки русского народа: Сборник В. Даля. М.: ГИХЛ, 1957. С. 293.
257. Поглощенность скульптурой видна уже в первом письме Л.Л. Толстого матери, отправленном в начале октября 1910 года из Парижа:
«8 oct < obre нового стиля 19>10 <года>
Paris
Милая мамá,
Снова в Париже, все в сборе. Снова 9 ть часов работы в сутки.
В Салоне выставлен бюст Нины, кот<орый> критика хвалит. Посылаю документ. Дети в порядке. Дора мила, как всегда.
Что у вас?
В ноябре я, м<ожет> б<ыть>, съезжу в П<етербур>г на дело.
Целую Вас нежно.
Ваш любящий
Лев».
– ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14501. Л. 1. Автограф.
… Посылаю документ … – о каком документе идет речь, установить не удалось.
258. Упоминание об этой работе встречается в двух последующих письмах Л.Л. Толстого. Так, 20 октября (нового стиля) 1910 года он писал С.А. Толстой: «<…> У нас жизнь идет благополучно. <…> Я леплю, делаю красивую вещь для весеннего салона – мать с ребенком. <…>» – Там же, № 14503. Л. 2. Автограф.
2 ноября (нового стиля) 1910 года Л.Л. Толстой упомянул об этой скульптуре, но в другой тональности: «<…> Пишу Вам страшно усталый от чрезмерной работы и вообще парижской жизни. <…> Погода адская. Холод, дождь, град. Дети учатся в своем Lycée. Жизнь кругом кишмя кишит. Мне здесь работается хуже, чем в Ясной. Нужна тишина. Хотя делаю очень красивую вещь – мать с ребенком у груди. Писать не о чем, вот поэтому пишу редко. Будьте здоровы. Целую Вас, папá и Сашу. Что издание?
Лев».
– Там же, № 14504. Л. 2. Автограф.
…Lycée … – лицей (фр.).
… Что издание?… – С.А. Толстая выпускала очередное собрание сочинений Л.Н. Толстого. – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 201, 211 и др. (см. об этом выше).
259. Л.Л. Толстой сразу же откликнулся на известие об уходе отца из Ясной Поляны и просил родных уточнить картину происходящего. 31 октября (ст. стиля) 1910 года В.Ф. Булгаков в дневнике приводит текст полученной телеграммы Л.Л. Толстого из Парижа: «Обеспокоенный известиями парижских газет, прошу телеграфировать». – См.: Булгаков В. Л.Н. Толстой в последний год его жизни… С. 391.
Одновременно Л.Л. Толстой публично разъяснял свое понимание произошедшего:
«Письмо в редакцию
М[илостивый] г[осударь]. По поводу отъезда моего отца из Ясной Поляны пишут так много неправды в иностранных и русских газетах, пишут, например, грязные и несправедливые догадки, что Лев Николаевич уехал от семейных неприятностей, оттого, что семья желала продать его сочинения за миллион и т.д., что я решился высказать мой взгляд на удаление отца от мира. Я думаю, что Львом Николаевичем тут руководила исключительно религиозная идея: одиночество в Боге. Пусть мир меня осудит, пусть будет горе жены и детей, но я „должен“ спасти душу до конца, уяснить себе мою сущность в последние дни моей жизни. Вот главная и единственная причина поступка, и никаких других тут нет и не может быть,
Гр[аф] Л.Л. Толстой
Париж
31 октября [ст. стиля] 1910 г[ода]». – См.: Новое время. СПб., 5/18 ноября 1910 года, № 12447. С. 2. Курсив Л.Л. Толстого.
В беседе с корреспондентом другой русской газеты 1/14 ноября 1910 года Л.Л. Толстой высказался в том же духе: «… Желание отца уйти от мира я объясняю религиозным мистицизмом». – См.: Беседа с гр. Л.Л. Толстым //Русское слово. М., 2/15 ноября 1910 года, № 252. С. 3.
Сам же Л.Н. Толстой в Оптиной Пустыни 28 октября 1910 года так оценил случившееся: «… Но вот сидим в вагоне, трогаемся, и страх проходит, и поднимается жалость к ней, но не сомнение, сделал ли то, что должно. Может быть[,] ошибаюсь, оправдывая себя, но кажется, что я спасал себя, не Л[ьва] Н[иколаевича], а спасал то, что иногда и хоть чуть-чуть есть во мне. …». – ПСС. Т. 58. С. 124.
260. Еще до отъезда Л.Л. Толстого из Парижа русские репортеры с беспокойством заметили:
«1/14 ноября <1910 года>. Париж
Лев Львович Толстой, работающий у известного скульптора Бурделя в academie de la grande chaumière, уже три дня не был в академии: говорят, он был спешно вызван семьею в Ясную Поляну.
Здешние друзья Толстого – Трубецкой, Бернштейн-Синаев, Аронсон – осаждаются интервьюерами, но не могут удовлетворить любопытства, не имея никаких сведений о самом событии». – Биржевые ведомости. СПб., 2 ноября 1910 года, № 11999. С. 5. См. также: Дни нашей скорби. М., 1911. С. 60.
…у известного скульптора Бурделя… – работал ли Л.Л. Толстой осенью 1910 года в мастерской Эмиля Антуана Бурделя (Bourdelle; 1861 1929), установить не удалось. С 1893 по 1908 год Э. Бурдель был помощником в мастерской О. Родена, выделявшего его среди современных скульпторов, и в течение многих лет переводил в бронзу работы мастера. Одновременно два раза в неделю он преподавал в академии, которую они с Роденом открыли в 1900 году. – См.: Валериус С. Прогрессивная скульптура ХХ века: Проблемы и тенденции. М.: ИЗО, 1973. С. 55, 484, 572, 577.
…academie de la grande chaumière … – частная школа Гранд Шомьер (большая хижина – фр.), в которой Э. Бурдель преподавал с 1909 года и в которой занимались русские скульпторы. – См.: Бурдель Э.А. Искусство скульптуры. М.: Искусство, 1968. С. 92 93, 289.
П.П. Трубецкой в маеиюне 1910 года в последний раз был в Ясной Поляне, рисовал и лепил Л.Н. Толстого верхом. – См.: ПСС. Т. 58. С. 59 60, 62; Булгаков В. Л.Н. Толстой в последний год его жизни… С. 233 241; Толстая С.А. Дневники… Т. 2. C. 321 323; Маковицкий Д.П. У Толстого… Кн. 4. С. 259, 265 270.
Лев (Леопольд) Семенович Бернштейн-Синаев (1867 1944) с 14 ти лет жил в Париже, работал под руководством О. Родена; в 900 е годы приезжал в Россию, встречался с Толстым; в 1910 году участвовал в конкурсе на памятник Александру II; в 1911 году в Париже сделал медаль в память Л.Н. Толстого. – См.: Художники русского зарубежья … С. 147 148.
Наум Яковлевич Аронсон (1872 1943) летом 1901 года жил в Ясной Поляне, рисовал и лепил Л.Н. Толстого и членов его семьи. – См.: Толстая С.А. Дневники… Т. 2. С. 20, 484.
Л.Л. Толстой покинул Париж 5/18 ноября 1910 года. В тот же день один из русских журналистов сообщил из французской столицы информацию для читателей своей газеты: «Проживавший здесь Лев Львович Толстой, получив из „Астапова“ телеграмму, что положение Льва Николаевича крайне угрожающее, выехал отсюда с первым поездом». – См.: Отъезд в Астапово гр. Л.Л. Толстого //Русское слово. М., 6/19 ноября 1910 года, № 256 С. 3. Позднее об этом сообщили и другие газеты. – См.: Новое время. СПб., 7/20 ноября 1910 года, № 12449. С. 3.
261. Это было 8 ноября 1910 года, когда появились первые экстренные выпуски газет с пространными некрологами, первыми откликами иностранных и отечественных литераторов, а также разными фотографиями Л.Н. Толстого. – См.: Русское слово. М., 8/21 ноября 1910 года, № 257. С. 1 5.
На следующий день в рубрике “Разные известия” газета поместила коротенькое сообщение о возвращении Л.Л. Толстого: «Со вчерашним курьерским поездом брестской дороги в Москву прибыл из Парижа Л.Л. Толстой, вчера же выехавший в Ясную Поляну. Л.Л. Толстой узнал о смерти отца уже в дороге из газет». – Там же, 9/22 ноября 1910 года, № 258. С. 6. См. также: Новое время. СПб., 9/22 ноября 1910 года, № 12451. С. 3 ].
Глава 7
Отец в гробу и его похороны.
Обратно в Париж.
Усиленная работа. Визит M цrner’a.
Отъезд в Halmbyboda и снова Петербург. Игра. Приближение великой войны.
Рождение четвертого сына и православные крестины в Швеции. Моя статья в «Новом времени», вызвавшая «Bonde Toget» (262) в Швеции
[262. Шествие крестьян (швед.)]
Не буду описывать подробно похорон отца, к которым я приехал, а вспомню только впечатления тех мрачных дней.
Специальный коротенький поезд в два вагона с телом отца пришёл на станцию Засека, теперь – Ясная Поляна. Толпа возбужденной молодежи из Москвы наводнила наше имение. На станцию пришли и ясенские крестьяне с трогательной надписью на полотне, которое они несли на шестах: «Память о тебе не пропадёт среди крестьян Ясной Поляны» (263). Гроб ставят на стол в старом кабинете отца. Я жду моей очереди в хвосте студентов и молодежи, растянувшемся на лугу перед домом, чтобы подойти к открытому гробу в той комнате, где отец писал свои романы и где в нише стены стоит бюст его брата Николая.
Наконец я подхожу к дубовому гробу и смотрю на маленького, чуждого мне мёртвого человечка с коротко обстриженной, выщипанной наполовину и редкой после гипсовой маски, которую сняли с лица, бородкой и провалившимися глазами. Знакомая, но теперь громадная костлявая рука лежит передо мной высоко на груди. Не верится, что эти жалкие остатки человека были моим отцом (264). Где же он живой? Я прикасаюсь губами к холодной мраморной руке и даю место следующим за мной.
Потом гроб выносят из дома и несут в лес и там опускают в могилу. Все без религиозных церемоний(265).
Пусть хоронят его, где он просил, на месте, где зарыта «зелёная палочка» (266), эмблема любви между всеми людьми и народами. В этом он был прав. Пусть ходят люди поклоняться его могиле и памяти, и всё старое, чем мы жили в Ясной Поляне, исчезнет навсегда. Тем лучше, чем хуже. Мне всё всё равно теперь. Но поможет ли мечта голодному и холодному? Поможет ли проповедь любви тем, кто завидует и ненавидит?
Непротивление злу насилием – это идея безумия и преступление там, где нет разума. Моисей мог проповедовать заповедь «не убий» дикому еврейскому народу, но современный мыслитель, живущий в условиях государственной жизни нашего времени, проповедуя эту заповедь, отступает на 2000 лет назад. Теперь дело не в том, чтобы проповедовать «не убий», а в создании тех норм <жизни>, где убийство невозможно.