Поворот вывел нас к берегу шумной реки, возле которой поджидали своей добычи пара мракорисов. Величественные и ужасные создания, встреча с одной подобной тварью окончится гибелью для любого, лишь сильнейшие воины выживал после встречи с ним, а уж встречи с двумя не переживет никто. Они стояли мордами к нам, но даже не думали накинуться. Все войско спокойно прошествовало мимо них.
На другом берегу уже виднелась островерхая крепость с развивающимся Миртанским флагом. Она напоминала буек в море мрака, в море орчьих орд дрейфовал этот буек человеческой жизни, который давал людям надежду на то, что не все еще потеряно. И я иду отнять эту надежду... впрочем, конечно, по плану я отнимать ничего не собираюсь, но кто знает, как повернется? Невозможно предугадать все, к тому же я не проверял действия этого ритуала. Меня мучили дурные предчувствия, но я старательно отгонял их. Все же я сделал, что мог: даже письмо им отправил, ну, если они — самоубийцы, я-то причем?
На другой стороне моста виднелась тьма орков, думаю, считать их было бесполезно. Через мост переправлялись неспешно, Варек, казалось, был не очень рад встречи с начальством... впрочем, когда подчиненный радовался встречи с командиром?
Наконец, каменный мост остался позади и орки из Монтеры влились в общие ряды несметной армии. Похоже крепость действительно велика: я столько орков отродясь не видел, даже в Менинтале... Белокожий орк в кроваво-красном плаще наблюдал за всем со сбитой наспех трибуны, уж не Урук ли? Вроде нет, повыше, поплотнее, да и борода рыжеватая, видно было, что орк за собой следит: сверкающие доспехи, на плаще ни пятнышка, борода расчесана.
— Это Кан, — шепнул Варек, — глава орочий армии, великий вождь всех орд.
— Что-то вроде короля? — уточнил я.
— Не надо мерить нас, орков, человеческими понятиями. Король человеческий — последний мерзавец, которому трон по крови достался, а Кан доказал свою Сиду во многих походах, и по праву получил этот титул.
«Мы долго ждали этого часа! В прошлый раз осада Фаринга окончилась нашим поражением, но теперь все по-другому! Среди нас морра, тот, кто лучше всех знает коварство своих сородичей. Он — наш путь к победе!» — ну, ну, — думалось мне, — «Не сегодня, завтра Фаринг падет, одна из последних надежд человеческих рухнет!» Почти на каждую реплику предводителя, орда отвечала дружным одобрительным воплем. «А сейчас слово скажет тот, кто поведет нас к победе!» — проговорив это, орк указал на меня.
Такого поворота я не ожидал, еще в монастыре терпеть не мог толкать речи.
Ряды расступились, и тысячи желтых глаз уставились на меня. Я, не говоря ни слова, проследовал на трибуну.
— На самом деле всего, конечно, учесть невозможно, — начал я, тут же поймав недовольный взгляд Кана, — Однако, стоит попробовать, — терпеть не могу трибуны, мне двух слов не связать, — Готовьтесь к тяжелой битве. Паладины — не слабаки, это вам не повстанцев резать. Помимо освященных клинков, благословленных самим Инносом, они не плохо владеют боевой магией. Поэтому битва предстоит непростая... Я выгадаю для вас время, если за этот короткий промежуток крепость не будет взята, считайте, что битва проиграна.
Я сознательно умолчал про магов, давая тем самым людям еще один шанс. Если потом спросят — выкачу глаза и скажу, что думал, что это и так очевидно... хотя, кто, собственно, спросит? Если битва будет проиграна, орки сбегут, забыв все на свете, а если выиграна — упьются победой и обо мне даже не вспомнят. Время тянуть бесполезно, никогда не любил оттягивать неизбежное. Впрочем, в мире нет ничего «неизбежного», люди выдумали это слово, чтобы как-то выразить самооправдание. «Неизбежной» является лишь воля человека. Если начать разбираться, то у любой ситуации есть куча вариантов развития, но это становится очевидно потом, когда время уже упущено. Как часто мы начинаем думать: «что было бы, если бы я тогда-то поступил по-другому?». Более глупого вопроса задать себе просто невозможно: все свершается лишь по Воле Божьей, не то, чтобы Он хотел, чтобы мы ошибались, но Он скорее выстраивает дальнейшую цепочку событий, потому что понимает, как нас не вразумляй — все равно по-своему сделаем. Вопрос в другом: где грань между Волей Божьей и волей человечьей? Хм, разобраться в этом не просто. Бог подобен заботливому Отцу, который уважает чадо, и дает ему творить то, что оно захочет, однако в нужный момент Он всегда окажется рядом, чтобы поддержать в чем-то, или удержать от чего-то. Он уважает волю человека, но при этом без Его Воли ничего не может свершится. Любящий отец может удержать, а может и отпустить чадо, чтобы оно училось на своих ошибках. Мы же можем лишь умолять, чтоб свершалась Его Воля, чтобы Он нас удерживал. Воля человека ничем не ограничена, однако без Воли Божьей не было бы и воли человеческой. Наша задача стремится к тому, чтобы наша воля совпадала с Его Волей. А откуда человеку знать Волю Божью? Из священных книг. Конечно, необходимо и молиться о том, чтобы свершалась Его Воля через нас, а не наша вопреки Ему. Нам все дано, но действовать или нет — выбор за нами.
Кан многозначительно кашлянул, давая понять, что я выдержал уже достаточную паузу.
— Что ж, я вас предупредил. А теперь пришло время действий, — орки выхватили мечи, — Действие должно быть разумным. Сперва я пойду один, это смутит паладинов, когда услышите звон клинков — немедленно бросайтесь в атаку.
— Разумный подход, — проговорил Кан, поглаживая бороду.
Я слез с импровизированной трибуны, и похоже как раз вовремя, судя по скрипам, вся эта хитроумная конструкция рухнет в ближайшие несколько минут.
К крепости вела небольшая серпантинная дорога, уходившая в горы. С каждым шагом я чувствовал как воздух становится все более резким, дышать становилось труднее. Хорошо бы эти идиоты получили мое послание, и убрались из крепости. Повернув, я уже видел замок. Миртанские знамена развивались под дуновением легкого ветерка. Во внутреннем дворе уже виднелись бродящие туда сюда рыцари веры. Люблю ветер — он, порой, доносит очень ценные сведения, идеальный шпион — вездесущий и неприметный.
— Нас осталось меньше сотни, — звучал грубый голос, — ну и плевать на этих трусов, сами крепость отстоим!
Ладно, по крайней мере, народу там немного... Меньше сотни?! — изумился я, — да тут орки и без моей помощи справились бы!
— Тревога! — раздался оглушительный вопль, и послышался лязг мечей.
Я достал кристалл и прошептал заклинание, сзади уже слышался грохот орочьего войска. Кристалл разгорался все ярче и ярче, в мою сторону летел шквал арбалетных болтов, но почему-то я был уверен, что сегодня не погибну. И вдруг послышались вопли «Я ослеп!», «Темно!».
Дальше случилось то, чего я никак не мог ожидать: эти идиоты начали наугад махать кленками, с вышек не пойми куда летели болты, пронзая тела паладинов, сражавшихся друг с другом внизу. Орки остановились у ворот, казалось, они не меньше меня поражены зрелищем. Отряд паладинов сильно поредел, когда наконец они прозрели во внутреннем дворе осталось не более десятка. Оркские арбалетчики, поняв, что кровавая потеха окончена, без труда расстреляли оставшихся в живых паладинов.
Варек подошел ко мне и, склонив голову, протянул рекомендательное письмо. Я машинально убрал его во внутренний карман мантии.
— Такого, я от тебя не ожидал... — подсевшим голосом прохрипел он.
— Такого я и сам не ожидал, — бросил я, пытаясь собрать разбегающиеся мысли в кучу.
— Все орки пред тобой долгу. Что мы можем сделать для тебя?
— Ищите Божественные артефакты, напоминающие древние доспехи, и все что добудете — переправляйте в Нордмар, именно туда лежит мой путь.
— Нордмар большой...
— Ищите там место, куда живой и не подумает идти, я пока сам точно не знаю, где именно остановлюсь, однако, я уверен, что вы найдете. Когда удастся найти пять артефактов, которые в сумме будут составлять доспехи, отправляйте их в Нордмар, думаю, они разыщут меня.
— Это безумие... однако, взять Фаринг — тоже казалось невозможным, все будет сделано, маг.
Я, молча, пошел прочь от поля брани.
Ноги были ватными, в голове жужжал рой мыслей, они постоянно путались. Чувство вины спорило с самооправданием, замешивая внутри меня жуткую, взрывную смесь, в ушах до сих пор стоял лязг мечей, вопли, смех орков. Но я ведь не виноват! Они сами... если бы я не помогал, они бы все равно... Я не убийца! Шум все нарастал, охватывая все мое существо. «Простите мне...» — сказал я от сердца. И вдруг все стихло, какая-то деталь в мозаике этой битвы встала на свое место, и деталью этой было покаяние.
Я вдруг почувствовал какую-то легкость, будто все это сражение — дурной сон, и я наконец, пробудился. Все встало на свои места, милостив Господь, пожалуй, лучше и не вспоминать более об этом...
Снова слышалось пение птиц, мелодия моей дряхлой души, шумел водопад, от легкого ветерка покачивались травинки, каждая по-особому, неповторимо. И было тихо, тихо на душе...
* * *
Прошло несколько часов. Хоть я и ощущал прощение, на душе все равно скребли кошки. Что я за человек такой? В наше время некоторые по пять раз в день убивают, и не считают это чем-то вопиющим... а я из-за одного мучаюсь... Не то, чтобы совесть... трудно объяснить, раньше убивал и ничего, а тут вдруг, просто я чувствую, что нарушил какой-то закон, который не я постановил, и не люди... но Кто-то намного выше, я не могу вернуть жизнь тем людям, но лишь могу поклясться, что не нападу более ни на одну тварь, только в целях самозащиты. Еще какая-то часть вины, тяжелым грузом упала с моих старческих плеч. Вот, что такое искреннее покаяние... это не просто раскаяние, понимание, что сотворил зло, но желание не повторять подобного более, всеми силами стараться не допускать прежних ошибок. Я более чем уверен, что более ни на кого не нападу.
Почему же другие убивают, и ничего не чувствуют, а я... да потому что молятся они другому богу, богу огня и войны, убийство для них норма. Я же избрал иной путь, служу другому Богу, и ко мне предъявлены уже совершенно другие требования, другая мораль, да все другое... Милость Инноса — красивая фразочка магов огня, ничего более, напитавшись эдакой «милостью», его верные слуги идут убивать, прикрываясь благословением своего бога. Да и понятия у них... чем больше убьешь врагов — тем доблестнее, чище, праведнее. Неведомый Бог, которому поклоняюсь я — Творец всего и вся, для Него нет, и не может быть «друзей» или «врагов», все создано им, а, значит, и одинаково любимо... Любимо... в моей жизни никогда не было настоящей любви, так, мимолетные увлечения детства. На земле не было для меня любви, позже я попросту перестал верить в любовь. Очень сложно верить в то, чего у тебя нет... Хм, этим можно объяснить новомодное безбожие. Еще когда я был главой ордена магов огня, до меня дошел слух, что появилась некая секта безумцев, которые отрицают бытие Бога в принципе. Воистину, только сумасшедший слепец может говорить подобные вещи! Отрицать Бога — значит отрицать мир и все в мире. Ибо все созданное Богом, в той или иной мере есть Бог. Созданное человеком с любовью, тоже часть этого человека. Например, если кузнец выкует потрясающий клинок, то этот клинок будет частью его души, так и говорят: «вложил всю душу», значит созданное Богом — часть Бога. Конечно, начитавшись умных книжек, и переврав труды подвижников веры, они пытаются доказать, что мир возник сам собой... Подумать только, какое кощунство... переврать святоотеческую космологию, и назвать ее «астрономией»... Люди почему-то хотят чувствовать себя песчинками какого-то абстрактного «неба», а не чадами Божьими, наследниками известных и прекрасных Небес, что очень странно, при их-то гордыне. Они пытаются доказать, что «небо», то, что они вкладывают в это понятие, больше человека, хотя давно известно, что человек не ограничен своим телом. Если бы я был только моим телом, если бы мое существо, моя сущность была заключена во плоть — я бы не мог общаться с внешним, и тем более Горним миром. Если я способен взаимодействовать с миром, значит я не только мое тело, значит я — это нечто большее. Мои мысли не знают преград, значит, мой разум не заключен в теле. Но что движет разумом? Откуда берутся мысли? От разных веяний души, страстей, или же напротив добродетелей. Но душа сама по себе не могла возникнуть из ниоткуда, очевидно, что она была создана, и откуда у нее эти веяния, что заставляют разу мыслить? Из внешнего мира? Не только. Ведь у некоторых людей, достаточно чистых сердцем, или хотя бы мечтающих о чистоте, в уме появляются вещи, которых во внешнем мире нет: Откуда они? Несомненно от Бога, или же от вечного Его противника. Пока мне ничего неизвестно об этом противнике, но я более чем уверен, что он есть. Истинность того или иного Бога — вопрос уже совершенно другой, однако Бытие Бога несомненно.
Дорога петляла меж живописных пустырей, в ушах звучала идеальная мелодия — тишина, ведь в этой пустоте можно было легко услышать любой звук, в тишине человек начинает слышать себя, узнавать себя. А услышав и узнав себя, он начинает слышать внутри себя иной голос, едва различимый, со временем он становится все громче... этот голос — голос кроткого Господа. Трава шелестела, в ней велась своя, совершенно особая жизнь: по своим нескончаемым делам ползли труженики муравьи, сновали трусливые зайцы — все было полно жизни, я бы даже сказал, переполнено ей. В небесах плыли величавые облака, со своей высоты они с насмешкой, а, возможно, что и с некоторой брезгливостью смотрели на земной мир. Ведь с такой чудовищной высоты они не могли разглядеть всю полноту жизни земной.
Откашлявшись, сверился с картой, до Гельдерна примерно час, хотя, может и меньше. Но, хотя бы иду по верному пути, а торопиться мне давно уже некуда. Люди вечно спешат... о, если бы каждый мог понять, что «торопиться» и «спешить» — совершенно разные вещи. Если человек торопится — он пытается сделать как можно больше для себя, будь-то душевная польза, или же телесная, внешние. А если человек «спешит», он ничего не приобретает, хочет успеть все, и в итоге, даже самое наименьшее из возможного не успеет. Поэтому «торопящийся жить» — живет, стремится все познать, все изведать, успеть проявить себя во всем. Постоянно стоит перед таким человеком вопрос: «что еще могу я сделать», а «спешащий жить» — суетится, его разумом владеют внешние проблемы, мелочи. И в итоге: торопящийся внимательно разглядел все стороны жизни, и во многом себя проявил, ведь его действия были разумны, он не считал зазорным потратить минутку-другую на размышление, и многое, повидав, многое понял. Спешащий видел несравнимо больше, но не понял ничего — суета охватила его, он захлебнулся в ней и попросту не понял того, что видел. Я — всегда тороплюсь неспешно, наверное, отчасти, поэтому стал сильнейшим магом в мире. Впрочем, все свершилось по Его воле — вот что главное. Ведь без Воли Божьей вообще ничего не может случиться.
Мимо проскальзывали полу сожженные фермы, то тут, то там виднелись пасущиеся падальшики, эти глупые птицы в основном питались травой, однако, падали тоже никогда не гнушались, горделиво расхаживали глорхи, медленно ползали вараны. Эти животные всегда отличались выдающейся хитростью: вот он еле ползет, но стоит какому-нибудь глупому созданию приблизиться, как эта тварь разовьет сумасшедшую скорость. Дивен мир, созданный Господом... В небольших двориках, огражденных останками заборов, о чем-то оживленно беседовали орки.
Жизнь текла своим чередом, всякая тварь была занята своим делом, предназначенным ей от Бога. Как все дивно устроено? Для всякой твари свое место и занятие — из этих мельчайших, порой даже незаметных мазков и состоит прекраснейшая, и неподражаемая картина, под названием «мир». Смотрю я на нее и понимаю: Иннос, бог войны в принципе не мог создать ничего подобного. Такую гармонию всего существа мог создать лишь Бог любви и красоты... значит вот каков Бог, которому поклоняюсь я? Впрочем, это неудивительно: меня никогда не любили, я всегда был слишком своеобразен. Пожалуй, только мать любила меня всей душой, но так и должно быть: мать просто не может не любить свое чадо. Возможно, теперь, когда несколько десятилетий висят сединой на моих висках, я, наконец, узнаю, вспомню, вновь почувствую эту всемилующую и всепрощающую любовь. Ее не смогли мне дать люди, но, возможно, сможет дать мой Бог. Любовь, забота, нежность — как давно эти слова потеряли для меня всякий смысл, стали пустым набором букв, лишенным всякого смысла. Сам не заметил, как стал таким ядовитым. Со времени смерти матери мне всегда не хватало тепла, и часто мою душу разрывала боль от нехватки этого самого тепла. А потом... потом я окончательно замерз, забыл, что такое «тепло», моя душа покрылась ледяной коркой бесчувственности, а сердце пропиталось ядом сарказма и цинизма, впрочем, яд этот унял боль. Странно, прошло столько лет, а я все не могу понять, что лучше: непрестанно страдать, ощущая душевную боль, нестерпимую, пронзающую, разрывающую все существо? Каждый выбирает сам, я свой выбор сделал, и не сожалею об этом. Вообще, сожалеть о прошлом — одна из самых больших человеческих глупостей. Мы уже не можем ничего изменить, прошлое дано нам не затем, чтобы сожалеть о нем, но затем, чтобы, оглядываясь на прошлые ошибки, не повторяли их в будущем и тем совершенствовались.
Так устроено для всех людей, ведь у них, в отличие от меня, есть будущее, они — часть этого мира, и живут по законам его. Я же для мира не существую, я живу не в мире, но скорее вопреки ему. Чудовищная сила, протекающая через мои руки — лишнее тому доказательство. Поэтому у меня нет будущего. Впрочем, я существую, а значит, куда-то движусь, раз движусь — значит, есть цель, значит, есть и будущее, но не в мире, во всяком случае, не в этом.
Позади осталась еще одна сожженная ферма, захватчики дотла выжигают все, чтобы потом по новой отстраивать... как это похоже на человеческие отношения: сначала люди портят все. Чтобы потом восстанавливать... часто мне приходилось слышать подобные истории... одним не осторожным словом можно разрушить хрустальный замок общения, а потом годами отстраивать его. Вот почему я всегда был молчуном, мне всегда были дороги люди, которые со мной общались, таких ведь находилось весьма не много. Часто я их и ранил и обижал... многие сменяли милость на гнев, а я чаще молчал, не из страха какого-то, а из мудрости. Я никогда не печалился от того, что кто-то переставал со мной общаться, но было неприятно. Позже, в молчании своем, я ушел так далеко, что начал забывать людской язык. В один миг я понял, что общение мне попросту не нужно, ведь во мне самом есть огромный неизведанный мир, в себе бы разобраться, а тут еще другие... Подобные мысли частенько посещали меня в Минентале, видно уже тогда я внутренне готовился к долгому затвору. И он дал свои плоды: во мне, оказывается, дремали силы, о которых я и не подозревал...
Я вновь сверился с картой, похоже, Гельдерн уже близко, за следующим поворотом. Пройдя под своды небольшого грота внутри скалы, справа я заметил пещерку, возле которой в лужах крови валялось несколько, изуродованных до неузнаваемости тел. Ползуны, — поморщился я, — эти твари всегда разрывают жертву на куски не ражи питания, но больше для удовольствия, чтобы вдоволь позабавившись с трупом вышвырнуть его из своей пещеры. Конечно, я бы мог для забавы истребить их, но что-то меня сегодня на благодеяния не тянуло.
Грот оказался совсем небольшим, и вскоре узкая тропинка вывела меня на свет Божий. Мои глазам открылась картина, достойная пера великого художника: чистые луга, колыхания травы... когда она покоряется вольному ветру, чувствуется, что трава поистине живая. Холмы, подобно сторожевым башенкам выступали над этим морем травы. Могучие деревья шуршали листвой, точно приветствовали меня. Природа, в отличие от людей, всегда была рада моему появлению. Эту изумительную картину портили лишь видневшиеся белокаменные городские стены. Кажется, теперь я стал хорошо понимать друидов, ненавидящих города, такая картина, и тут... Вздохнув, я двинулся дальше. Будем надеяться, хотя бы с шаманом проблем не будет. Наверняка до него уже дошли слухи о падении Фаринга, этого должно быть достаточно, чтобы он пропустил меня в Нордмар. На что только не идет человек, ради цели своей... я и представить не мог, что когда-нибудь выйду в мир, перестану быть одиноким, но я пошел даже на это, вышел в люди, чтобы вновь обрести долгожданное желанное уединение, пошел к людям, чтобы оставить их навеки... И дело далеко не в том, что я оказался слабовольным, изменил свои взгляды. Во-первых, взглядов я не менял, а, во-вторых, слабовольным оказывается тот, кто меняет свою цель, я же цели не менял, просто путь к ее достижению, какой-то участок пути этого пролегал среди людей. Общением с орками и людьми я не противоречил себя, не рушил своих взглядов на мир и общество, это общение скорее было необходимым злом, неким препятствием на пути к моей цели. Это тот редчайший случай, когда цель действительно оправдывает средства. Интересно, почему звери на меня не бросаются, ведь я был участником кровопролития... Хм, есть только одно объяснение: сила покаяния. Я искренне, от сердца покаялся, и грех мне был оставлен. Какое чудо! Какая сила, свершив покаяние, я словно повернул время вспять, исправил ход событий, будто не совершал греха... Дивен мой Бог, раз такое прощение дает...
Проходя меж дерев, я наслаждался красотой природы, ни одна, даже украшенная всем золотом мира башня, по красоте и величественности не может сравниться с могучим, перекореженным деревом, пережившим и запомнившим века. О, если бы эти истуканы могли говорить... сколько дивных историй могли бы они поведать, какой мудростью поделиться...
До городских врат оставалось совсем чуть-чуть, территория перед ними была вырублена подчистую. Так было «удобнее» всем, а в глазах многих это было «красиво». Не умеют люди видеть красоту, не умеют ценить ее. Они постоянно пытаются что-то создать, и замечают лишь красоту собственных сооружений. Эти глупцы, будто бы соревнуются с Творцом, словно не понимая, что им никогда не превзойти Его. Впрочем, это вполне объяснимо, все от гордыни: мое, оно, конечно, хуже, но я его создал, и уже потому оно лучше всего, что было до него. Эту величайшую глупость видят многие, вот только за собой ее не замечают... так что же не творить? Не строить? Не украшать? Вопрос не в том, что делать, а в том, как делать. И как же? Со смирением. Смирением здесь не значит, что все, что сделал я — плохо. В большей степени оно здесь выражает понимания того, что еще до меня было сделано намного лучше, и, самое главное, того, что сделал это не я сам, по какой-то моей исключительности, но по великой милости Господа ко мне, что Он моими недостойными руками что-то творит. Впрочем, пусть убоится кто-либо сказать, что его руками действует Господь!
Я, вон, вроде, избранник и то язык не повернется такое сказать, ведь я не могу со стопроцентной точностью определить, чью волю я творю: свою или Его? Как непросто в этом разобраться, и как велико искушение назвать Его волю своей, а свою — Его. Как же отличить? Во-первых, молиться о даровании знания Его воли, во-вторых, сверять свои действия с тем, что известно о Нем. Постоянно ставить перед собой вопрос: насколько я соответствую Его замыслу о человеке? Он — Всемилостивый, а я? И тому подобное. С такими мыслями я подошел к вратам Гельдерна. Каменные лица усталых орков оживились, будто бы они очнулись от тяжкого сна, вернее будто бы кто-то потревожила их, кто-то, кого очень хотелось убить, но должностные обязанности не позволяли. Усталые лица караульных уже мало что могли выражать, однако мне удалось уловить искорку злобы и ярости, в желтых орочьих глазах
— Заблудился, морра? — угрожающе проговорил он.
— Если это Гельдерн — значит, я пришел по адресу, — сухо ответил я.
— Гельдерн, — вопреки моим ожиданиям, орк ответил достаточно спокойно, ни то из-за усталости, ни то одеяние мое разглядел, — только, что тебе здесь нужно?
— Мне нужно встретиться с вашим духовным лидером.
Орк вяло усмехнулся
— А с чего ты взял, что Грок будет с тобой беседовать? Пойми одну вещь — Грок, с другими высшими шаманами, непрестанно общается с духами, немногим дозволено отвлекать их, немногим из орков, а с морра он вообще не разговаривает. Ну? Понял теперь?
Неужели и среди орков попадаются нормальные создания? Хотя, чему я удивляюсь, если даже среди демонов такие есть?
— У меня есть рекомендательные письма от трех верховных военачальников. Я слышал, что это достаточный аргумент для встречи с ним.
— Хм, — орк словно бы окончательно проснулся, — Ты знаешь наши правила, и соблюдаешь их, — на секунду задумался, — ладно, проходи.
И я вошел в великий некогда город. Будучи верховным магом, я побывал не во всех городах королевства, здоровье и время не позволяли. Несмотря на то, что многие здания превратились в руины, в городе еще угадывалась красота, которые воспевали в летописях. Великолепные башни, в кладке которых вырисовывались символы паладинского ордена, символы Инноса: потир, меч и щит с алым крестом, напоминающим эфес клинка. Аидимо та часть города была занята паладинами, которых здесь некогда было немереное количество. Ведь при Робаре Втором, в рыцари стали набирать всякий сброд: всякий, кто умел держать клинок без труда мог стать рыцарем. И ладно бы это кончалось бедой, только доя подобного идиота, рыцарство, как таковое, исчезло. Во всяком случае, в моем понимании. Рыцарь — прежде всего человек чести, доблести и отваги, а в наше время люди и слов-то таких не знают. Рыцарем нельзя стать в один миг, облачившись в стальной доспех, с примесью руды и схватив магический рудный клинок...Кстати, многие и шли в орден только за этими мечами: можно ведь на поле боя и в тыл уйти, пока все в суматохе, никто и не заметит. А клинок рудный — оружие именное, раз вручали, уже не отберут. Знавал я мерзавцев, которые в орден вступят, примут клинок, для виду в одной, двух битвах поучаствуют, исполняя роль подлецов, и «уйдут на покой», а клинок по любому при них остается. За подобный меч на теневом рынке целое состояние получить можно, и мразь всякая благоденствует. Сначала я не верил этому, но позже понял: подлость людская безгранична, у многих понятий о чести попросту нет. Думаю, сегодня настоящих рыцарей уже нет, лишь на пожелтевших страницах рукописей встречаются еще такие. Впрочем, возможно, не все так мрачно... куда же подевались доблесть, честь, отвага? Они исчезли после того, как вера людей ослабла. Ведь именно вера движет героями. Человеческих сил никогда не хватит на подвиг, но милостивый Бог, видя произволение человека, творит его руками то, что другим кажется немыслимым и безумным. Осознание того, что каждый миг предстоишь пред всевидящим Богом, воспитывает все качества настоящего рыцаря. Он не бесстрашен, но понимает, что трусостью своею оскорбит Бога. Он не неуязвим, но вверив жизнь в заботливые руки Небесного Отца, готов бросаться в самое пекло, не задумываясь о последствиях. Он не жалеет своей жизни не потому что она не дорога ему, но потому что всецело отдает себя Господу, понимая, что отныне Господь распоряжается им так, как угодно Ему. Если у рыцаря отнять веру — он растеряет и все остальное. При хорошем воспитании и неверующий человек может быть весьма добропорядочен, однако, он все равно увечен, неполноценен, не имеет достойной цели впереди, а значит, и идет не пойми куда...
Как в любом большом городе всюду царила суета. Орки, наемники, рабы носились то туда, то сюда. Каждый был чем-то встревожен, озабочен. Однако суета эта почти не смущала меня: страшно сказать, но я начинаю привыкать к ней. Надо скорее бежать от этого мира, пока суета не свила гнезда в моей душе. Впрочем, я почти у цели, думаю, шаман пропустит меня без лишних вопросов. Рекомендации должны убедить его.
На возвышении, перед дверьми храма стоял оркский военачальник, пожалуй, единственный, кто не был погружен в суету. Он важно оглядывался по сторонам, уперев руки в бока. Я подошел к нему, преодолев три ступеньки. Оценивающе оглядев меня, он нахмурился:
— Как ты смеешь, морра, ступать ногой на святую землю орочьего храма?! — в ярости проговорил он.
— Судя по изображению потира — это храм Инноса, а орки ему никогда не поклонялись.
Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на меня, вероятно, его пугала мантия некроманта.
— Недолго этому изображению быть! Теперь это храм орков.
— Орки стали богами? У них свои храмы? — усмехнулся я. Впрочем, пора переходить к делу, а то еще не сдержится да нападет на меня. Не хотелось бы вновь убивать, я ведь зарекся.
— Да, как ты смеешь?! — задохнулся он.
— Спокойнее, я пошутил. На самом деле, я здесь по делу, и оно куда важнее, чем пустые издевки.
Орк выдержал паузу, видимо, пытался придти в себя.
— Что за дело? — холодным голосом проговорил он.
— Мне нужно встретиться с Гроком. И не спрашивай, нужно ли это ему, меня подобными вопросами замучили.
Орк задумался.
— Ты выглядишь серьезным человеком, и, судя по всему, к этому храму тебя привела дальняя дорога. Хм, я не буду допытываться и мурыжить тебя, однако, мне нужно знать, что за цели ты преследуешь.
— Убивать я никого не намерен, — проговорил я, глядя ему прямо в глаза.
Он первым опустил взгляд, действительно не всякий сможет смотреть в пустые глаза без зрачков. Он сломался, можно считать, я уже в храме.
— Ладно, проходи, в конце-концов, Грок сам может за себя постоять.
И я вошел под своды храма Гельдерна. Когда-то, он был прекрасен: израненные стены говорили, что хранили в себе изумительные барельефы, которые, само собой, пришлись не по вкусу захватчикам, потому что запечатлели в себе победы людей.
Храм очень сильно изменился, было убрано, а, возможно, даже уничтожено все, что так или иначе напоминало о боге, которому здесь поклонялись. Из храма сделали, своего рода, тронный зал, для орочьего духовенства... мази. Во мне все-таки остались какие-то человеческие чувства, смотреть на то, как изуродовали храм, было больно.