ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ: социальный вопрос

1. Если теперь мы подойдем к социальному вопросу, той громад­ной проблеме, которая возвышается подобно исполинскому горно­му массиву, грозящему путнику многочисленными неприятностями, то нам следует, прежде всего, медленно идти навстречу ожидающим нас трудностям. Формы социального вопроса в XX в. совершенно иные, чем формы предшествующих времен. Однако они стали не только другими, но одновременно намного более сложными.

«Доминирующим социальным противоречием нашего времени является противоречие между предпринимателями и промышлен­ными рабочими», — писал Густав Шмоллер в конце прошлого сто­летия. И он был абсолютно прав. Этот социальный вопрос возник в эпоху индустриализации и технизации, а также после появления на рубеже XVIII и XIX вв. либерального законодательства. Властво­вали свободный трудовой договор, свобода передвижения и повсе­местного проживания, а также частная собственность. Но если сво­бода и равноправие людей казались гарантированными с политиче­ской и правовой сторон, то промышленные рабочие оставались не­свободными с экономической и социальной точек зрения. Они чув­ствовали себя зависимыми, будучи, как весьма упрощенно утверж­далось, отданными на произвол всевластия «капитала». Это всевла­стие было ощутимо как на рынке рабочей силы, так и на отдельно взятом предприятии. Плохие условия жизни, недостаточная оплата труда, чересчур продолжительное рабочее время, вред, наносимый здоровью, использование детского труда и неопределенность тех условий существования многих фабричных рабочих, которые были широко распространены в начале и середине XIX в., представляли собой социальный вопрос этого времени. Его часто описывали, и о нем говорят свидетельства, потрясающие воображение. Общество разделилось на две враждебные группы. Социальный вопрос того времени был чем-то большим, чем кризис в одной сфере жизни. Не­однократно изменяясь, он должен был стать центральным вопросом общества, внутренней политики и культуры.

Маркс взялся за социальный вопрос своего времени со всей си­лой присущей ему страсти. Он видел в нем движущую силу законо­мерно протекавшего исторического процесса. Вместе с тем он заост­рял данный вопрос на одном пункте, увязывая его с вопросом о соб­ственности. По его мнению, социальный вопрос мог быть решен только после неизбежного исчезновения капиталистической частной собственности и возникновения общественной собственности. Таким образом, Маркс воспринимал социальный вопрос и вопрос о собст­венности как один вопрос.

Фактически на протяжении XIX и начала XX в. удалось при­близить решение социального вопроса совершенно иным образом, чем это представлял Маркс. Условия существования рабочих за­метно улучшились. Реальная заработная плата во многих индустри­альных странах выросла в три-четыре раза.

Такой результат был обусловлен, прежде всего, развитием эконо­мики и техники. Чем выше становилась вооруженность рабочего ма­шинами, чем больше был продукт, производимый этим рабочим, тем выше могла подниматься заработная плата. В том же направлении действовало и совершенствование транспортных средств. Кроме то­го, определенное влияние оказывали государственная система охра­ны труда, запрет на использование детского труда, законодательное ограничение продолжительности рабочего времени, фабричная инс­пекция, страхование от болезней, несчастных случаев и инвалидно­сти. К этому следует добавить самопомощь рабочих, которые через профсоюзы изменили формы рынка таким образом, что монополи­стическим или частично монополистическим покупателям теперь противостояли также частично монополистические продавцы.

2. Правда, социальный вопрос XIX в. не был окончательно ре­шен. Остались противоречия, неопределенность существования, прежде всего, в периоды кризисов продолжала нависать над рабочи­ми; усиление власти в первую очередь в концернах и синдикатах уже возвещало о возникновении нового социального вопроса. И од­новременно тогдашняя социальная политика сама способствовала появлению этого социального вопроса нашего столетия.

В эпоху экспериментов, то есть после первой мировой войны, социальный вопрос приобрел новый характер. Прежде его сутью была несправедливость распределения, сделавшая необходимым социально-политическое вмешательство законодателя. Теперь же на передний план выдвинулась новая проблема: неопределенность су­ществования в форме продолжительной массовой безработицы. Нам не следует забывать, что на протяжении нескольких десятиле­тий до 1914 г. такой формы безработицы не было. Однако в этот пе­риод она превратилась в такое явление, которое стало превалиро­вать в социальной и экономической политике и даже в политике в целом. Мне достаточно напомнить лишь о массовой безработице в период мирового экономического кризиса.

В противовес этой новой форме социального вопроса, скажем его второму типу, развивалась новая социальная политика. Теперь уже было недостаточно «пунктуально» проводить в жизнь некото­рые меры социальной политики старого стиля. Напротив, влияние социально-политической точки зрения распространилось на всю экономическую политику Германии и других стран. Формирование экономического порядка и конъюнктурная политика были постав­лены на службу решения социального вопроса. При этом принци­пиальное значение имеют прежде всего следующие две линии развития: образование крупных социальных властных корпораций, ко­торые характеризуют общую картину экономического порядка это­го времени, и политика обеспечения полной занятости, с помощью которой пытаются овладеть новой проблематикой. Обе линии спо­собствовали формированию сильных тенденций к трансформации экономического порядка, а именно в направлении централизованно­го регулирования экономического процесса.

Тем самым вновь был совершен решающий поворот. Отныне со­циальный вопрос ставится в форме (третьего типа), которую мы в настоящее время наблюдаем каждый день. Рабочий, впрочем, не только рабочий, стал зависимым от сложной системы государства и других общественных властей. Во многих странах трудовой дого­вор превратился в публично-правовые трудовые отношения, кото­рые вытекают из трудового договора и условия которых устанавли­ваются государством. Отдельно взятый рабочий уже не имеет сво­бодного выбора места работы. На нем лежит обязанность трудить­ся. Биржи труда направляют его на определенную работу. Свои продовольственные товары он получает через систему централизо­ванного распределения, точно так же, как и свое жилье. В случае болезни, при несчастном случае, инвалидности или безработице он оказывается вынужден обходиться государственным страхованием. Возникает новый тип человека, который представляет собой обез­личенного, зависящего от государства индивида. Постепенно вся жизнь подвергается огосударствлению.

С этим поворотом связан тот факт, что регулирование экономи­ческого процесса обнаруживает большую ущербность. Правда, и на предшествующей стадии регулирование также было недостаточ­ным, что наглядно продемонстрировали кризисы и депрессии. Но теперь недостаточное регулирование проявляется на национальном и международном уровнях не в волнах безработицы, а в хрониче­ском недообеспечении широких народных слоев, которые, несмотря на полную занятость, в недостаточной мере обеспечиваются потре­бительскими благами. Кроме того, расширение масштабов кредито­вания обесценивает деньги. Возникает открытая или подавленная инфляция, и тем самым обесцениваются сбережения, вложенные в Деньги. Одна неопределенность существования — безработица — была устранена, но та же политика породила другой вид неопреде­ленности существования — обеспечение в случае нетрудоспособно­сти, по старости и т.д. Так как механизм регулирования современ­ной экономики не функционирует, то происходит обострение соци­ального вопроса.

Этот новый социальный вопрос является не только вопросом промышленных рабочих, он распространяется также на все без ис­ключения профессиональные слои — на крестьян, ремесленников, торговцев, лиц свободных профессий. Такое экономическое разви­тие представляет угрозу для всех них.

В XIX в. социальный вопрос носил как бы приватный характер. Между работодателем и работополучателем в то время заключался приватный трудовой договор. Неблагоприятное с экономической точки зрения положение рабочих предопределялось, прежде всего, двумя обстоятельствами. Во-первых, рабочие, выступая в качестве продавцов, часто вели переговоры в условиях существования таких форм рынка, как монополия или частичная монополия покупате­лей, которые обеспечивали работодателю как покупателю большое преимущество. Во-вторых, предложение на рынке рабочей силы ча­сто вело себя «аномально». При падении уровня заработной платы на рынке появлялось больше рабочей силы, прежде всего члены ра­бочих семей, которая и дальше продолжала понижать уровень зара­ботной платы.

Ныне социальный вопрос уже не носит приватного характера. Это соответствует тому обстоятельству, что приватный характер жизни вообще постепенно исчезает. Отношения, вытекающие из трудового договора, нередко являются публично-правовыми. С эко­номической точки зрения в большинстве случаев решает уже не ры­нок, то есть не обмен результатов затрат труда на деньги, а распре­деление и предоставление рабочих мест, а также потребительских благ после того, как многие страны превратили свой экономический порядок преимущественно рыночного типа в порядок с преимуще­ственно централизованно управляемой экономикой.

3. Это изменение экономического порядка поставило на повест­ку дня серьезные вопросы экономической политики. Но одним этим дело не ограничилось. И здесь проявляется взаимосвязь порядков, в условиях которых живет человек. Чем активнее одерживает верх регулирование экономического процесса методами централизованно управляемой экономики, тем больше и больше общество формиру­ется сверху. Любой общественный порядок имеет форму пирамиды. Руководящий слой присутствует всегда. «Бесклассового» общества никогда не было и никогда не может быть. Однако эта пирамида может быть построена как бы снизу, или же решает верхушка, в ка­ком порядке следует расположить нижние слои. Либо семьи, спон­танно возникшие локальные корпорации самоуправления, коопера­тивы и т.д. являются носителями общества, либо эти образования создаются и управляются сверху.

Чем активнее экономический порядок развивается по образцу централизованно управляемой экономики, чем больше, следователь­но, функционеры центральных органов управления представляют собой главенствующий руководящий слой, тем в большей степени об­щественный порядок теряет свой сформировавшийся характер. Macса не состоит из одного определенного социального слоя. Она есть со­стояние, в котором могут находиться люди всех слоев. Превращение в безликую массу происходит особым образом, если общество претер­певает такую реорганизацию, о которой мы ведем речь. Тем самым новый вид приобретает любая профессия, будь то крестьяне, ремес­ленники, торговцы, рабочие или служащие. Общество вырастает не из спонтанных сил, его становление регулируется сверху, а развитие его структуры зависит от предписаний, поступающих от функционе­ров центральных органов. Вместе с этим возникает, однако, угроза основам существования отдельно взятого человека.

В этом историческом процессе государство играет особую роль. И своеобразным, двоякого рода отличительным признаком преоб­разования государства в XX в. является расширение его власти в результате осуществления разнообразного вмешательства в повсе­дневный экономический процесс. Правда, одновременно оно в воз­растающей степени переходит в руки властных экономических группировок, которые не только все более и более определяют его волеизъявление, но и отбирают у него важные сферы его прежней деятельности.

Существование большинства людей оказалось в руках этого не­устойчивого образования, подверженного влиянию самых различ­ных заинтересованных лиц. Это положение вещей становится еще бо­лее серьезным, поскольку люди наших дней практически полностью принимают тезис о том, что государство не связано никакими мораль­ными законами. «По мере увеличения средств и расширения сферы деятельности государства возрастает опасность доктрины, согласно которой государство должно обходиться без морали. Рискнув выска­зать пожелание стать мерой всех вещей и одновременно объявив о своем собственном аморальном характере, государство в меньшей степени, чем когда бы то ни было, имеет право на духовное руковод­ство народом. Государство, которое домогается установления для се­бя права на освобождение от этических обязательств, объявляет сфе­ру своей деятельности убежищем низости и, подобно центру гравита­ции, притягивает вечно неизменную злобу людей»1.

4. С учетом этой ситуации становятся понятными предложения путем «деконцентрации планирования» и «расщепления коллектив­ной собственности» избежать социальных и экономических рисков, Которые несут с собой централизованно управляемая экономика и сосредоточенная в одном месте коллективная собственность, в принципе не отказываясь от последних. По этому поводу мы уже дискутировали в другом месте. Данные предложения не принесли решения. Прибегнем к образному сравнению. В XIX в. было по­строено здание идей. Его возвели из идей коллективной собственно­сти, централизованного регулирования экономического процесса и некоторых других. Многие полагали, что в этом здании люди могли бы жить свободно, не испытывая давления социального вопроса, избавясь от неопределенностей существования и нужды. Здание идей было возведено на фундаменте веры в неизбежность процесса развития. Теперь мы узнаем, что в этом сооружении жизнь совсем не такая, как думали вначале, что в нем существует угроза несвобо­ды и лишения социальных прав. Поэтому предлагается встроить в здание некоторые элементы, позволяющие предотвратить опас­ность. Но этими элементами старому зданию не помочь: одних из­менений в технике централизованного регулирования и в управле­нии коллективной собственностью недостаточно. Как бы ни были достойны внимания мотивы таких предложений, они лишь покры­вают вуалью социальный вопрос современности.

Без обеспечения необходимых прав на свободу социальный во­прос решить невозможно. Но в этом случае повседневный экономиче­ский процесс должны регулировать не центральные плановые орга­ны, а отдельно взятые домашние хозяйства с помощью своих собст­венных планов. В то время как государству предстоит ограничиться функциями контроля и возможной разработкой тех форм, в которых протекает экономический процесс, в рамках рынков, в том числе и рынков рабочей силы, должна существовать свобода. Такова цель.

5. Характер социального вопроса в корне изменился. Однако по­становка вопросов, понятия, идеи и программы, которые сегодня имеют хождение в мире, в большинстве случаев происходят из про­шлой эпохи, то есть из времен социального вопроса XIX в. Боль­шинство людей верит в то, что средствами социальной политики прошлого столетия можно решить социальный вопрос современно­сти совершенно иного рода. Мнения еще вращаются в мире, кото­рый перестал быть реальным. Если пароход плывет по большой ре­ке, то волны нередко бьются о берег еще долго после того, как он исчезнет из виду. Именно это характерно для идей, под влияние ко­торых попала современная экономическая и социальная политика. XIX век миновал, но идеи, возникшие тогда, еще сильны. «Миро­вая история экзаменует по программе десятого класса, а в школе от­вечают урок за шестой» (Александер Рюстов).

Вопросы, которые ставит мировая история, четко выступают на передний план: формирование протекающего по возможности без помех экономического процесса, тем самым обеспечение достаточ­ного совокупного снабжения, а на этой основе также рационального распределения; расцвет тех сил, которые имеют тенденцию к реали­зации в каждом отдельно взятом человеке и исполненное смысла включение этих сил в общий процесс. И при всем при этом возмож­но более полное осуществление справедливости, надежности и сво­боды в человеческом общежитии.

Однако ответы вращаются в рамках двух устаревших антитез. Первая из них гласит: частная собственность против коллективной. Прежде всего, она с исключительной силой была высказана Марк­сом. Бросив зоркий взгляд на властные позиции в экономике своего времени, Маркс увидел, что означает экономическая власть в той среде, в которой люди в остальном были политически равноправ­ны. Равным образом он видел, что частная экономическая власть зачастую была связана с частной собственностью. В этом отноше­нии он был реалистом. Но он игнорировал весь исторический опыт, когда с гордостью и радостью первооткрывателя полагал, что эко­номическая власть якобы может быть устранена коллективной соб­ственностью. Здесь он был утопист.

Это утопическое представление крепко укоренилось в головах многих людей, и, хотя представление является наследием борьбы идей в XIX в., оно подчинило своему влиянию полемику нынешних дней. Сегодня все еще продолжают сопротивляться признанию (правда, опыт навязывает это признание) того, что объединение крупных и более мелких частных структур и превращение их в со­всем крупные государственные структуры лишь укрепляют пози­ции, дающие власть, и что двойная концентрация власти, происхо­дящая при соединении экономической и политической властей, только обостряет социальный вопрос.

Но хотя в общем и целом эту опасность видели, все же возмож­ности противодействия через парламентский контроль государства часто переоценивались. По опыту последнего времени мы знаем, что в результате всеобъемлющего огосударствления или социализа­ции государство само изменяет свой характер, что государственное управление начинает преобладать и что совершенно невозможно эффективно контролировать бюрократию, которая подчинила свое­му влиянию огосударствленные предприятия или огосударствленные отрасли промышленности. Сохраняется зависимость индивида от этой анонимной супервласти. И проблема монополий, как уже было объяснено, не может быть решена путем огосударствления или социализации.

Вторая крупная антитеза провозглашает: централизованное ре­гулирование против мнимой анархии индивидуального производст­ва. И здесь вновь проблема рассматривается большей частью в духе XIX в. Все еще не удается преодолеть заблуждения сенсимонистов, которые считали laissez-faire и конкуренцию идентичными поняти­ями и аргументы которых повторяются еще и сегодня. Остановимся на некоторых из этих аргументов. По их мнению, конкуренция ве­дет к «борьбе на уничтожение, в ходе которой отдельные счастливчики переживают триумф, за который заплачено экономическим разорением бесчисленных жертв». Неминуемым следствием безмер­ного и неуправляемого производства является беспрестанное нару­шение взаимосвязей между производством и потреблением. Полно­стью отсутствует цельный взгляд на производство, ведущееся изо­лированными отдельными лицами, «которые не знают ни потребно­стей экономики и людей, ни необходимых средств их удовлетворе­ния». Но, как они утверждают, анархия производства и распреде­ления преодолевается сама собой в ходе исторического процесса и в результате естественно необходимого развития сменяется органиче­ским социальным порядком.

В этом случае централизованное регулирование сделало бы воз­можным рациональное управление экономическим процессом.

После того как сторонники политической экономии проделали громадную работу мысли в последнее столетие, не составляет труда критиковать эти идеи анархии экономического процесса и преодо­ления анархии с помощью централизованного управления. Сегодня мы знаем, что нельзя путать понятия laissez-faire и полной конку­ренции, что laissez-faire очень часто ведет скорее к совсем иным формам рынка, а вовсе не к полной конкуренции. Далее, нам изве­стно, что регулирование экономического процесса совершенно раз­лично в зависимости от формы рынка и от действующей денежной системы, а также что хотя сбои в работе созданного механизма цен и обусловливали или обостряли кризисы и депрессии XIX — нача­ла XX в., однако не потому, что механизм цен оказывался несостоя­тельным как инструмент регулирования, а потому, что давали осеч­ку цены, складывавшиеся в особых формах рынка или в условиях определенных недостаточных денежных порядков.

Но дело не только в том, что критика якобы анархичного эконо­мического процесса была слишком грубой и потому неверной. Со­временная наука показала также, что и другая сторона аргумента­ции — преодоление так называемой анархии и решение социально­го вопроса путем установления централизованного регулирования экономического процесса — несостоятельна. Научный анализ и практический опыт продемонстрировали, какие большие проблемы возникают, как только центральные органы управления пожелают взять на себя регулирование экономического процесса, к которому причастен народ в целом.

Однако в общественном мнении все еще существует представле­ние о том, что регулирование экономического процесса, которое осуществляется на основе индивидуальных планов домашних хо­зяйств и предприятий, должно быть анархичным. Различия же форм рынка для большинства остаются неизвестными. То, насколь­ко жестко регулируется экономический процесс в условиях «пол­ной конкуренции», известно очень немногим. Не знают также о существовании сложных взаимосвязей между денежной системой, це­нообразованием и регулированием экономического процесса. Ши­рокие круги общественности все еще считают, что централизован­ное планирование необходимо для того, чтобы осуществлять рацио­нальное регулирование экономического процесса. Во многих стра­нах разговоры продолжают вестись вокруг идей, которые в 20-е го­ды прошлого столетия будоражили умы и порождали дискуссии. Наблюдающий эту суету, вероятно, вспоминает слова Гёте: «Мы живем прошлым и умираем в прошлом». Правда, следует отметить, что этот устаревший образ мыслей является также инструментом в руках определенных групп функционеров в борьбе за власть и при защите их властных позиций.

Обычно анахроническое духовное состояние широких кругов, в том числе и многих интеллектуалов, имеет, впрочем, своим следст­вием то, что они не замечают, что разыгрывается перед их глазами, а именно как слабеют социальные позиции рабочих, служащих и большинства других профессиональных групп в результате упразд­нения свободного трудового договора и свободы перемещения и по­всеместного проживания, а также принудительного привлечения к отбыванию трудовой повинности, социализации и централизован­ного планирования. Люди оказались в руках функционеров, попа­ли в механизм, хозяевами которого являются именно они. Еще ши­роко распространены иллюзии по поводу того, что централизован­ное регулирование якобы «социально». Использование понятия «социальный» делает завуалированной ту опасность, которая как раз с социальной точки зрения исходит от социализации.

В связи с этим Ранке говорит о том, что он стремится к тому, чтобы «дать более ясное и менее сомнительное, чем это обычно мо­жет иметь место, наглядное представление о том моменте мировой истории, в котором мы находимся». Каким же нам представляется момент мировой истории, если мы изо всех сил пытаемся его осо­временить? Политика laissez-faire вызвала значительное усиление властных структур в экономике. Экономическая политика экспери­ментов, которая пыталась совладать с возникшей в результате этого проблемой, покончила с необходимой мерой стабильности данных и привела к сбоям в совокупном экономическом процессе. Последние породили опасность массовой безработицы. Чтобы противостоять этой опасности, стали проявлять большую готовность жертвовать свободой ради мнимой защищенности. Следствием является усиле­ние общей тенденции к государственному рабству. Однако лишение прав на свободу ведет к самому плохому из всех возможных по­следствий: к «разложению человеческой субстанции» (Артур Кёстлер).

Ныне социальный вопрос по своей сути — это вопрос о свободе человека.