IV. Государственно-политические принципы экономической политики

Именно экономическая политика способствовала тому, что мно­гие государства XX в. хотя и работали с полной нагрузкой, но оста­вались слабыми. Из этого фактического развития государства мож­но вывести принципы, которые мы ищем и которым необходимо следовать для того, чтобы сделать государство функционирующим в качестве силы, устанавливающей порядок.

Первый принцип: политика государства должна быть нацелена на то, чтобы распустить экономические властные группировки или ограничить их функции. Любое укрепление властных группиро­вок усиливает падение неофеодального авторитета государства.

Многие политико-экономические стремления последнего време­ни не учитывают данного опыта, что, как мы уже видели, приводит к неравновесию, к сбоям в регулировании народнохозяйственного процесса и, кроме того, к ослаблению государства. Как только та­кие властные структуры приобретают государственные привилегии, приобретает силу circulus vitiosus 1. Как и в эпоху средневекового феодализма, предоставленные суверенные права и привилегии ис­пользуются для того, чтобы продолжать завоевывать новые права и привилегии.

Насколько ошибочным является требование дальнейшего расши­рения органов самоуправления, показали проводившиеся до этого ис­следования. Против предложений, которые в последнее время обоб­щаются понятием экономической демократии, выдвигаются все те же возражения2. По этому поводу можно вкратце заметить следующее. Когда говорят об экономической демократии, представляют себе, что управление переносится в малые внутренние парламенты органов са­моуправления, в состав которых должны входить представители или функционеры предпринимателей, работополучателей и потребите­лей. Путем переговоров между органами самоуправления, например угледобывающей промышленности, черной металлургии и металло­обрабатывающей промышленности, надлежит определить цены и контингенты, то есть в целом детали экономического процесса. И только на случай отсутствия договоренности предусмотрена возмож­ность принудительного улаживания конфликта государством. Таким образом, отмечалось стремление к «характеризующейся наличием тенденции к концентрации власти рыночной экономике с децентрали­зованным, внутренне демократическим формированием воли и до­полняющим государственным улаживанием конфликтов в исключи­тельных случаях». «Картели с парламентской конституцией — примерно так выглядело принципиальное решение проблемы поряд­ка в программе экономической демократии» (Ф.Бём). Как в качестве экономического порядка, так и с точки зрения воздействия на госу­дарственный порядок подобное решение было бы недостаточным и опасным. Стоит только представить себе хотя бы отдельно взятую прядильную фабрику, которая должна была бы получать свою дози­рованную норму от органов самоуправления промышленности по производству волокнистых материалов, угледобывающей промыш­ленности, промышленности по производству красителей и других хи­микалий, машиностроения и т.д. Правильное согласование, равнове­сие взаимодополняющих средств производства, адаптация производ­ства к разнообразным требованиям дальнейшей переработки и вооб­ще включение производства в общий экономический процесс таким путем невозможны. Одновременно было бы нарушено единство госу­дарства, и оно было бы лишено возможности осуществлять свои фун­кции порядка. Сомнительными являются все попытки конституиро­вать наряду с политической и культурной в качестве третьей также автономную хозяйственную сферу3. Они лишь укрепляют экономи­ческие властные группировки.

В истории средневековья анархия, которая вытекала из самосто­ятельности феодальных властей, породила тенденцию к абсолютиз­му. Абсолютный властелин представал в образе спасителя от распа­да государства на борющиеся между собой феодальные власти. Се­годня же существует опасность того, что анархия властных группи­ровок ведет к господству более грозных по сравнению с абсолютиз­мом сил, а именно к тирании.

Это развитие необходимо предотвратить. Прежде всего, государ­ство не должно позволять вовлекать себя в уже упоминавшийся circulus vitiosus, как это столь часто бывало. Тот кто часто предоставля­ет первую привилегию, должен знать, что он усиливает власть и создает ту основу, на которой добиваются получения второй привиле­гии, и что вторая привилегия станет основой для завоевания третьей. Классическим примером тому является развитие американ­ских профсоюзов, власть которых постоянно укреплялась государ­ственным законодательством о профсоюзах и предписаниями об им­миграции, правом на проведение забастовок, а также судопроизвод­ством по closed shop.

В ситуации, в которой экономические и социальные властные группировки уже завладели прочными позициями и обрели госу­дарственные привилегии, трудно добиться их ослабления или рос­пуска. Однако история дает достаточно много примеров, показыва­ющих, что в рамках противостояния властных группировок и реши­тельного государственного руководства можно добиться этого.

Второй принцип: политико-экономическая деятельность госу­дарства должна быть направлена на создание форм экономическо­го порядка, а не на регулирование экономического процесса.

Мы уже знаем, куда это ведет, если государства — что нам дове­лось пережить в 20-м столетии — привыкают к тому, чтобы, расши­ряя сферу своей деятельности, брать на себя задачи, решить которые государственные органы не в состоянии. Вот еще один пример в до­полнение к вышеприведенным. Часто государство толкают на то, что­бы оно само распределяло средства производства между отдельными сферами их применения. Здесь не идет речь об имманентной трудно­сти выбора правильных инвестиций из миллионов возможных проек­тов без помощи процентной ставки. Скорее говорится о государствен­но-политических последствиях. И вот отовсюду поступают уведомле­ния о «потребностях» — от заинтересованных группировок в сель­ском и жилищном хозяйстве, на железной дороге, в горной промыш­ленности и от многих других отраслей промышленности и ремесел. Весьма поучительными в этом отношении являются обстоятельства, которые во многих странах Европы после 1948 г. предопределили распределение денежных средств, предусмотренных «планом Мар­шалла». Как должны были государственные органы проверять мно­гочисленные заявки? Чиновники не в состоянии сделать этого. Они зависят от экспертов, то есть от заинтересованных лиц. Но как же следует устанавливать границы деятельности госу­дарства? Чтобы оставаться в этой сфере, законодательные органы государства должны быть в состоянии издавать полезные законы об обращении капиталов, о биржах и биржевых сделках, об ипотеках. Но что касается непосредственного регулирования потоков капита­ла, то это выше его способностей.

Больше или меньше государственности — такая постановка воп­роса проходит мимо сути проблемы. Речь идет не о количественной, а о качественной проблеме. Сколь нетерпимо в эпоху промышленно­сти, современной техники, крупных городов и скопления людских масс оставлять на самотек формирование экономического порядка, столь и само государство неспособно руководить экономическим про­цессом. Заключать торговые договоры или создавать достаточный де­нежный порядок — на это государство со своими органами способно, но оно не в состоянии суверенно руководить внешней торговлей или регулировать в деталях предоставление кредитов.

К сказанному добавляется еще одно соображение. Если государ­ство диктует валютные курсы, то это становится вопросом большой политической важности. Должен ли, к примеру, курс фунта стерлин­гов составлять 4,0,3,0 или 2,8 доллара, это не только проблема, на ре­шение которой оказывают влияние заинтересованные группировки, но и проблема, которая одновременно имеет существенное внешнепо­литическое значение. Установление уровня заработной платы также не укрепляет государство. Оно ослабляет государство в том, что каса­ется формирования его воли, поскольку оно вовлекается в борьбу за­интересованных группировок. Именно данное обстоятельство поро­дило в XX в. многочисленные государственные кризисы. Тем самым государства, приступившие к проведению политико-экономических экспериментов, предприняли нечто такое, что нанесло ответный удар по ним самим. Этому учит новейшая история Франции. Государство, которое хотело подчинить своему влиянию экономическую повсед­невность, само было втянуто в эти будни. Если же государство наме­рено сохранить свою независимость и тем не менее вмешиваться в по­вседневную экономическую жизнь, то в этом случае остается один путь — путь превращения в тиранию.

Из этого конфликта, который после 1914 г. приобрел решающее значение в истории, есть один-единственный выход — отказ от пря­мого регулирования посредством осуществления постоянного вме­шательства и сосредоточение своих усилий на создании форм.

Оба принципа ориентированы на построение достаточного госу­дарственного порядка. Они неизбежно составляют единое целое.

Их можно сравнить с принципом разделения властей. Правда, последний имеет отношение к другой стороне государственного порядка. Он стремится защитить отдельно взятого человека от превосходящей силы государства, и в этом отношении он, безус­ловно, необходим. Но оба разработанных здесь принципа нацеле­ны на то, чтобы предоставить государству возможность независи­мо формировать свою волю.

V. Итог

Оба принципа государственной политики, ориентированные на то, чтобы обеспечить функционирование государства как силы, ус­танавливающей порядок, полностью соответствуют принципам, которые имеют силу для построения достаточного экономическо­го порядка. Данное определение имеет существенное значение.

Роспуск или ослабление властных группировок, без чего госу­дарство может оказаться бездеятельным, одновременно делает воз­можным обеспечение достаточного регулирования экономического процесса с помощью конкурентных цен. А что касается ограниче­ния экономической политики рамками влияния на формы хозяйст­вования, то оно соответствует не только способностям государствен­ных органов, но и является как раз тем, что оказывается необходи­мым для того, чтобы возник достаточный экономический порядок. Итак, принципы государственного и экономического порядков яв­ляются конформными.

Из этого следует: хотя современное государство и не является достаточной силой, устанавливающей порядок, оно могло бы стать ею. Одной из предпосылок этого является наличие определенной, а именно четко обозначенной экономической политики. Сколь оши­бочно видеть в существующем государстве премудрого и всесильно­го попечителя всех экономических свершений, столь же неправиль­но воспринимать как нечто заданное фактически существующее го­сударство, раздираемое властными группировками, чтобы затем ло­гично потерять всякую надежду на возможность решения экономи­ческой проблемы политики порядков.

Интердепенденция государственного и экономического поряд­ков вынуждает браться за построение сразу обоих порядков. Это — решающий момент. Оба порядка являются лишь частями общего порядка, который предстоит построить. Без конкурентного порядка не может возникнуть государство, способное осуществлять Деятельность, а без такового невозможен и конкурентный порядок.

ВТОРОЙ РАЗДЕЛ: наука

I. Новый вопрос

Этим ответом ставится новый вопрос: как можно осуществить эту общую реорганизацию государственного и экономического по­рядков? Какая сила, устанавливающая порядок, может быть их но­сителем? Существует ли такая сила вообще?

Историческая реальность в решающей степени определяется мышлением и представлениями людей. Например, образование го­сударства в XVIII и XIX вв., крупная политико-экономическая ре­форма начала XIX в., преодолевшая меркантилизм, русская рево­люция 1917 г. и последующие десятилетия русской истории или ка­кие-либо другие исторические события в своей существенной части сформировались под воздействием идей человека и господствовавших в руководящих слоях взглядов, из которых в острой полемике с существующим миром вытекал их образ действий, «Элементы, призванные продолжать развитие, всегда существуют как в мышле­нии, так и в бытии; независимо друг от друга они возникают то тут, то там, чтобы лишь позднее и постепенно соединиться для оказания совместного воздействия»1 (Франц Шнабелъ).

Широко распространенное мнение отрицает или преуменьшает самостоятельное влияние духовных сил в истории. Оно видит в них отражение внешнего окружающего мира. Именно это и есть еще один отличительный признак господствующего взгляда на историю. Подобно тому, как этот взгляд отвергает возможность свободы в ис­тории, он отрицает или преуменьшает самостоятельное влияние на историю духовных категорий — мышления, желания и веры лю­дей. Тем самым этот взгляд на историю также вступает в конфликт с реальностью. Люди являются носителями истории человечества. В решающей степени действия людей зависят от того, о чем они ду­мают, чего хотят и во что верят. То, что только развитие техники или организация социальной и политической жизни определяют развитие истории вообще и истории нашей эпохи в частности, не со­ответствует действительности. Решающее влияние духовной пози­ции человека проявляется повсюду. Убеждения приобретают наи­большую силу тогда, когда они становятся привычкой, а люди од­новременно не замечают, насколько их представления о Боге, мире, человеке, свободе и государстве определяют их образ действий. «Привычка делает невидимым то, на чем покоится наше существо­вание» (Гегель).

Итак, тот факт, что современное государство неспособно решить экономическую задачу политики порядков и что для этого нет ника­ких иных организаций, вовсе не означает, что задача упорядочения вообще неразрешима. Остается возможность сформировать поря­док в государстве и экономике, опираясь на умственный труд и ока­зываемое им влияние.

Mutatis mutandis2 мы в XX в. в вопросах экономического поряд­ка находимся в ситуации, которую можно сравнить с состоянием правовой политики в XVII и XVIII вв. В противовес непрекращав­шимся актам произвола князей, сословий и их органов мыслители-правоведы того времени, начиная с профессоров-схоластов естест­венного права и кончая Кантом, требовали реализации права через установление достаточного правового порядка. Они разработали правовые принципы. Но кто должен был их реализовать? Каких-либо соответствующих общественных и политических институтов вначале не существовало. Однако с течением времени влияние мышления категориями правового государства стало настолько сильным, что оно начало формировать государственную и позитив­но-правовую реальность. Фактически это влияние превратилось в силу, устанавливающую порядок. Оказалось, что эти мыслители-правоведы были людьми, проложившими путь в будущее.

Мы находимся в аналогичном положении. Но станет ли мышле­ние в нашу эпоху силой, устанавливающей порядок, зависит от дейст­венности этого мышления. Данный вопрос остается пока открытым.

II. Задачи науки

1. Общественные науки имеют две стороны. Одна задача — изу­чение реального, исторически данного мира. Но, определяя существенные взаимосвязи реальности, они могут давать оценки тому, ка­кие формы порядка в состоянии упорядочить современный индуст­риализированный мир. Обе задачи тесно переплетаются между со­бой, а именно весьма своеобразным образом. Чем тщательнее, в час­тности, проводится исследование фактов, то есть чем свободнее оно от политико-экономических намерений, тем эффективнее наука мо­жет брать на себя другую, формирующую функцию. Чем скрупу­лезнее, например, теория денег станет анализировать процессы де­нежного обеспечения в трех денежных системах, тем скорее удастся решить центральную практическую задачу создания функциониру­ющей валюты и устранить тенденцию развития в направлении к централизованно управляемой экономике. Это положение имеет всеобщую значимость. До принятия общего конституирующего эко­номического решения необходимо провести научное исследование экономической и общественной действительности.

«Постоянное смешение научного разбора фактов и оценочного резонерства является одной из хотя все еще распространенных, но самых вредных особенностей работы нашей специальности». Это предостережение Макса Вебера сохраняет свою актуальность по сей день. Разумеется, с позиций своей основной позитивистской концепции он не видел того, как «разбор фактов» подводит саму науку ко второй, более значительной новой задаче, решение кото­рой обычно никто не берет на себя. Однако правильно и то, что только та наука, которая исследует реальность без каких-либо сан­тиментов и затаенных обид, действительно станет силой, устанавли­вающей порядок. Ученому надлежит вначале полностью забыть о второй задаче и сосредоточить свое внимание только на первой. Чем радикальнее он сделает это, тем успешнее он станет в дальней­шем решать вторую задачу.

2. Конечно, современная социальная наука чаще всего не явля­ется силой, устанавливающей порядок, и в частности не потому, что наука, как таковая, не могла бы оказывать никакого влияния, но потому, что внутри ее самой ее развитие тормозится тремя пред­убеждениями: позитивистским предубеждением и предубеждения­ми историзма и пунктуализма. Следовательно, вновь, только со­всем другим образом, нежели в случае с государством, сила, уста­навливающая порядок, оказывается не такой действенной, какой она могла бы быть.

а) В своей лекции о «науке как профессии» Макс Вебер сказал: «Требовать от него (то есть от академического профессора) мож­но лишь интеллектуальной прямоты: осознавать, что констата­ция фактов, констатация математического или логического по­ложения вещей или внутренней структуры культурного достоя­ния, с одной стороны, а с другой — ответ на вопрос относитель­но ценности культуры и ее отдельно взятых составляющих, а вслед за этим и ответ на вопрос, как следует действовать в рам­ках культурного сообщества и политических объединений, что то и другое являются полностью гетерогенными проблемами. Если он затем спросит, почему ему нельзя рассмотреть эти две проблемы в аудитории, то на это ему следует ответить: потому, что пророку и демагогу не место на лекционной кафедре. Проро­ку, как и демагогу, сказано: «Выйди к народу и выступи пуб­лично». В этих словах резко проявляется тезис: лишь вопрос по­знания действительности, а не вопрос о ее формировании явля­ется делом науки. Ученый превратится в пророка или демагога, если от констатации фактов он перейдет к их оценке или обра­тится к действиям».

Это представление ошибочно по ряду моментов. Прежде всего на­лицо непонимание проблем, которые должна решать экономическая политика. Многообразие форм порядка, взаимозависимость всех экономических явлений и интердепенденция порядков играют весьма существенную роль в каждом политико-экономическом акте. Предо­ставлять «пророкам» или «демагогам» возможность решать их столь же разумно, как и доверять им строительство мостов или производст­во машин. То, что произвольное развитие экономических порядков сменяется осознанным созданием форм порядка, является результа­том общественно-экономического развития XIX и XX вв., которое нельзя повернуть вспять. Это осознанное формирование порядков возлагает на научное мышление новую ответственность. Если, к при­меру, наука установит, что экономический процесс протекает в рам­ках олигополии или двусторонних монополий без стабильного равно­весия, или если она сопоставляет равновесие полной конкуренции с равновесием монополии предложения и обозначает различия между обоими видами равновесия, то в этой работе она уже находит формы, в рамках которых протекание экономического процесса противоре­чит или соответствует конструктивным требованиям. Наука может также установить взаимосвязи частичных экономических порядков и интердепенденцию экономического и государственного порядков, а также общественного порядка. Именно общее решение невозможно без предварительной подготовки, проводимой научной мыслью. Как же иначе можно вскрыть, например, взаимосвязи между правовым государством и экономическим порядком? Того, что в действительно­сти наука находит необходимые реальные конструктивные взаимо­связи, которые должны учитываться практиками, — как раз этого по­зитивизм и не видит.

Но если научное мышление уклоняется от решения задачи по­литики порядков, то оказывается, что другой силы, способной ре­шить эту задачу, нет. Что это означает, мы знаем: передачу нас в руки анархических политических и экономических властных груп­пировок, их функционеров и идеологий.

И наконец, фактическое развитие доказало, что позитивизм вооб­ще не в состоянии провести в жизнь свою программу и в высокой сте­пени рискует быть втянутым в повседневную политику. В стремлении не давать самой политико-экономических оценок наука признала це­ли, которые устанавливают государство и политические властные группировки. Она избежала проблемы политики порядков, но не из­бежала зависимости от повседневных политических устремлений. Например, государство намеревалось с помощью своей аграрной по­литики оттеснить национальное меньшинство, и тогда наука стара­лась использовать свои познания для достижения поставленной госу­дарством цели, не давая при этом оценки самой цели. И так происхо­дило при решении одной за другой политико-экономической и поли­тико-правовой задач в постоянном приспособлении к той или иной политической ситуации. Позитивистская наука ощущала себя подчи­ненной политическим силам. Итак, в общем преодоление позитивист­ских предубеждений является важной предпосылкой того, что наука вновь обретает силу, устанавливающую порядок.

б) То, что научные познания якобы обусловливаются временем, средой, классовыми позициями или же определяются конкрет­ной жизненной ситуацией отдельно взятого ученого, на протя­жении XIX и XX вв. постепенно превращалось в господствующее мнение. Полемика с этой релятивистской гипотезой исто­ризма показала бы, что она страдает непреодолимым внутрен­ним противоречием. Правда, она отрицает всякую обязываю­щую и долговечную истину. Но она также верит, что она сама имеет право на высказывание обязывающей долговечной исти­ны. Так, например, Маркс о своем технологическом понимании истории говорит, что оно абсолютно истинно, хотя он из этого понимания истории делает вывод о том, что любое познание яв­ляется классово обусловленным. Будь Маркс последователь­ным, он должен был бы признать, что это его понимание исто­рии вместе с его релятивизмом представляет собой всего-навсего один аспект его собственного обусловленного временем социаль­ного положения в классовом обществе. То же самое можно ска­зать и об его учении о классовой борьбе, кризисах, накоплении капиталов и о крушении капиталистического способа производ­ства. Но такого вывода он не делает, поскольку это обесценило бы его понимание истории и все его отдельно взятые учения. Сказанное имеет силу и для взглядов Шпенглера, Парето, Ма­ха и других релятивистов. Как бы ни были сформулированы их релятивистские точки зрения, каждый из них претендует на их абсолютную значимость. С определенной долей самоуверенно­сти философы-экзистенциалисты провозглашают свое мнение об экзистенциональной обусловленности всех познаний. Откуда же они черпают эту уверенность? Если бы они были последователь­ны, им следовало бы также провозгласить и экзистенциальную обусловленность своих собственных посылок. Эта внутренняя противоречивость и несостоятельность реляти­вистской гипотезы были доказаны еще в древности. Тем не менее она постоянно возникает вновь и вновь, и до тех пор, пока эта гипо­теза будет господствовать в науке, последняя не может быть силой, устанавливающей порядок. Доверяться меняющимся обстоятельст­вам и течению исторической жизни — вот та позиция, которая соот­ветствует духу релятивизма. В условиях господства релятивизма жизнь и наука вступают в такие взаимоотношения, в которых жизнь управляет наукой. Так, еще Ранке говорил: «Гервиний часто повторяет свое мнение о том, что наука должна вмешиваться в жизнь. Совершенно правильно, но, чтобы работать, она должна быть, прежде всего, наукой. Ведь невозможно взять его точку зрения в жизни и перенести ее на науку. В этом случае жизнь воздействует на науку, а не наука на жизнь. Для жизни определяющим часто яв­ляется то, что только случайно касается каждого отдельно взятого человека, так что эта случайность оказывает обратное воздействие на то, что должно быть общепринятым, но не наоборот. Мы можем оказывать действительное влияние на настоящее только в том случае, если мы отвлечемся вначале от него и возвысимся до свобод­ной, объективной науки»1.

Как раз в критические моменты времени такая позиция стано­вится роковой. Вместо того чтобы предостеречь о злополучном раз­витии и сделать все возможное для его предотвращения, говорится: «Оно идет, оно идет и когда оно будет здесь, то обнаружит нас на высоте момента. Это интересно, это даже хорошо просто потому, что это — грядущее и познать это... уже достаточно. Не наше дело предпринимать что-либо против этого»2.

в) Как известно, специализация была еще одним отличительным признаком науки конца XIX и XX в. Отдельно взятый человек уже не в состоянии обозреть всю совокупность накопленных знаний. По этой причине она была разбита на многочисленные части. Таким образом, и в политической экономии, а не только в самой экономической политике шло развитие пунктуализма при рассмотрении политико-экономических проблем. Вопросы аг­рарной, торговой, промышленной, валютной политики, а также политики по поддержанию ремесленного производства и т.д. рассматривались как вопросы, которые сами по себе, то есть пунктуально, могут быть разрешены. Постепенно происходила трансформация универсального рассмотрения в специализиро­ванное. В середине 19-го столетия в отдельных секторах уже проводилась экономическая политика (см., например, широко распространенный учебник Pay). И все же продолжало сущест­вовать определенное представление об общих экономических взаимосвязях. Начиная с конца 70-х годов положение измени­лось. Хотя в более поздней исторической школе доминировали определенные общие этические взгляды социальной гуманности, ей недоставало, однако, знания общих экономических взаимо­связей и взаимосвязей порядков. К власти пришел специалист по аграрной, валютной и тому подобной политике. Научные спе­циалисты оказывали влияние на отдельные законодательные ак­ты, к примеру, в области социальной или аграрной политики. Одновременно наука в этот период оказывала влияние, эффек­тивное в течение продолжительного периода времени, на образо­вание руководящего слоя, который отныне мыслил и действовал пунктуально в соответствии со своей специальностью. Пункту­ально изучать и рассматривать отдельные специальные вопросы ремесленного производства, картелей и т.п. представлялось единственно целесообразным, а все иное считалось «доктринер­ством». То, что все политико-экономические вопросы и акты взаимосвязаны между собой, в расчет не принималось, и пробле­ма порядка не рассматривалась как таковая. (Как известно, и другие науки в этот период были также охвачены специализа­цией, скажем классическая филология. Но и здесь в результате специализации из науки исчезало существенное: понимание ан­тичной культуры, классическое образование.) Этот пунктуализм, который, как мы знаем, еще широко домини­рует в экономической политике, в настоящее время преодолевается в науке своеобразным способом, не путем общего методологическо­го отражения, а в процессе работы самих специалистов. В частно­сти, оказалось, что специальная проблема, если ее действительно настойчиво исследуют, неизбежно выходит за узкие рамки специ­альной области. К примеру, в ходе изучения аграрных кризисов об­наружилось, что их можно объяснить и вести борьбу с ними только с учетом всей совокупности экономических взаимосвязей. Или, ска­жем, занимались проблемой контроля монопольных цен на про­мышленную продукцию или проблемой налоговой реформы — спе­циализированное исследование постоянно разрывало узкие рамки специальной области. Приходилось регулярно констатировать, что отдельные политико-экономические решения в зависимости от об­щего решения означают не одно и то же: например, то, что роспуск крупных частных сельскохозяйственных предприятий в рамках экономического порядка рыночного типа порождает совершенно иные последствия, чем в условиях порядков централизованно уп­равляемой экономики. Было также замечено, что в противополож­ность этому отдельные политико-экономические решения, скажем по системе прогрессивных налогов, оказывают общеэкономическое воздействие, к примеру, на инвестиции и на построение экономиче­ских порядков. Короче говоря, сама собой напрашивается интердепенденция явлений. Итак, стало очевидно, что крайне нереалистич­но работать пунктуально. Специализация убивает самое себя.

Самостоятельной валютной, аграрной политики или самостоя­тельной политики в области государственных финансов не должно было бы больше существовать. Все они должны были бы быть толь­ко частями политики экономического порядка. Возникает новый тип специалиста, и это — необходимо, ибо он знает факты и распо­лагает опытом в своей профессиональной области. Но он рассматривает все проблемы в рамках совокупного экономического процес­са, общего экономического порядка и интердепенденции порядков.

«Прежде всего, — сказал однажды своим ученикам видный ху­дожник, — не следует никогда делать мазок кистью, не видя целого и не сохраняя согласованности с этим целым». То же самое можно сказать и об экономической политике: не следует принимать ника­ких мер, не согласуя их с совокупностью желаемого порядка.

Если подобное преодоление пунктуализма увязывается с устра­нением релятивизма и позитивистских предубеждений, наука мо­жет стать той решающей силой, устанавливающей порядок, которая в иных условиях не существует.

3. Современная историческая ситуация представляет собой странную картину: в области техники рациональность под влияни­ем науки продвинулась далеко вперед. Однако экономические по­рядки, в которых используется эта техника, либо оказываются бук­вально пронизанными бурно разраставшимися властными группи­ровками, либо они являются экономическими порядками централи­зованно управляемой экономики, в которых также отсутствует ра­циональное регулирование экономического процесса. В конечном счете, мы должны прийти к тому, чтобы реализовывать такие фор­мы порядка, в которых развитие технических знаний найдет эконо­мически рациональное применение. Но как может это произойти иначе, чем в результате полного расцвета мышления категориями порядка, позаботиться о котором надлежит науке?

Правда, уже в намерения Сен-Симона, Конта, Маркса и их бесчисленных последователей входила мобилизация науки для ор­ганизации экономики и общества. Уже это мощное духовное движе­ние XIX в. пыталось создать общественную науку, призванную слу­жить целям организации совместной жизни людей. «Во Франции социология означает претворение в жизнь исполинской фантастиче­ской идеи понять истинную природу общества, руководствуясь со­вокупностью всех выявленных наукой истин, и на основе познанно­го разработать проект новой, соответствующей господствующим на­учным и техническим фактам внешней организации общества и уп­равлять этим новым обществом, используя познанное. В этом пони­мании граф Сен-Симон в период жестокого кризиса на стыке веков разработал понятие социологии. Его ученик Конт с последователь­ным постоянством посвящал напряженный труд всей своей жизни систематическому построению этой науки»1.

Но здесь произошла духовно-историческая трагедия развития человека. Ибо именно в новой социологической науке господствовала не выдерживавшая никакой критики идея, согласно которой не­кое мифическое существо, называемое «капитализмом», «капитали­стическим производством» или «капиталистическим обществом», якобы развивающееся также в силу само собой разумеющейся внут­ренней необходимости, подобно растению, не смогло развиться в то, чем оно могло бы стать. Пришлось оставить поле деятельности, на котором как раз и следовало проявлять активность. Задачу, сто­явшую перед политической экономией, — помимо познания реаль­ности — не увидели, а именно задачу поставить проблему политики порядков и через преодоление предрассудков стать силой, устанав­ливающей порядок.

Если наука не справляется с этой задачей, то в руководстве стран, то есть в группе «А», возникает поистине роковой вакуум. Функцио­неры властных группировок и ученые заполняют этот вакуум. До тех пор пока народы этих стран жили, в основном ориентируясь на тради­ции, они в меньшей мере зависели от науки как силы, устанавливаю­щей порядок. С 1789 г. дело обстоит иначе. Как раз в следующем сто­летии, прежде всего, под влиянием позитивистов наука уклонилась от этой задачи, ставшей еще более актуальной, чем прежде. Таким обра­зом, руководящий слой в этот исторический момент не смог отвечать требованиям, которые предъявлялись к нему, когда речь шла о том, чтобы решать проблемы порядка особого масштаба.

ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ: церковь

1. В какой мере церковь может быть фактором, способствующим установлению порядка в обществе и экономике, является вопросом, который вводит в проблемы теологии. Что касается нашей работы, то можно и нужно сделать лишь несколько замечаний.

Хотя в силу своего предназначения церковь и не должна вмеши­ваться в спор политических партий, с другой стороны, она не мо­жет остаться безучастной к тому, в каких порядках живут вверен­ные ее попечению люди. И там, где эти порядки подрывают основы нравственной и религиозной жизни, церковь неизбежно вызывается на сцену.

Но судьба церкви как института, созданного человеком, и в этом, пожалуй, заключается наиболее сложная проблема ее поло­жения в мире, такова, что в ходе исторического развития ей стано­вилось, да и сейчас становится, все труднее оставаться в стороне от политических битв за власть. История церкви свидетельствует о пе­ременчивом влиянии, которое сменявшие друг друга идеологии раз­личных элит оказывали на нее. Говоря словами Парето: в одних случаях господствует идеология элиты «А 1», в других — элиты «В 1» или «А 2».

В целом же при отрыве от средневековья здесь перевешивал оп­ределенный запаздывающий момент. За индустриализацией, кото­рая все более и более освобождала человека от всех прошлых обя­зательств, церковь наблюдала с обоснованной озабоченностью и в силу этого с определенным неприятием. Средневековье — даже с учетом его экономических институтов, в особенности с его цеховой организацией труда, — выступало в ретроспективе в преображен­ном свете идеализирующей романтики. В противоположность этому необходимо дать возможность осознать то, что сегодня речь идет о гораздо большем: об экономическом и общественном порядках в тот момент, когда внутренняя беспомощность так же велика, как внеш­няя угроза. Однако решение вопроса порядка, исходя из непосред­ственного опыта, ныне уже больше невозможно. Оно столь же мало вероятно и на основе прямых выводов естественного права. Необхо­дим научный анализ. В действительности надлежит от­крыть конструктивную закономерность, знание которой только и сделает возможным формирование порядков в том смысле, к кото­рому стремится церковь.

В построении свободного и справедливого общества в полностью изменившемся мире — в поисках порядка, который сделает это воз­можным, — церковь смыкается с наукой. Могут ли они здесь действо­вать совместно как силы, устанавливающие порядок? А если такое со­трудничество столкнется с трудностями, в чем они будут состоять?