«Мир как красота» Благого, «Лирика Фета (истоки, метод, эволюция)» Скатова. В названных и других статьях последовательно отвергается представление о «второстепенном» значении поэзии Фета. Так, Благой видит в нем «одного из тончайших лириков мировой литературы», а Скатов утверждает, что «по силе непосредственности и цельности, по своеобразному моцартианству Фет близок Пушкину ». Столь же недвусмысленно преодолевается в нынешних работах традиционное мнение об узости, ограниченности, камерности и, если угодно, «тихости» фетовской лирики. Благой находит в творчестве поэта, «так отважно и победительно пробивающего «будничный лед», несомненные «бетховенские черты », считает, что лучшее в поэзии Фета «по праву может быть причислено к величайшим образцам философской поэзии », что значительная часть его стихов «насквозь пронизана глубоким космическим лиризмом», в котором воплощены «неизмеримые пространства Вселенной», что в поэзии, как и в жизни, Фет имел «силу торжествовать над смертью». Скатов показывает, что Фет, воссоздавая отдельное состояние души, «стремится перекинуть мост от этого состояния ко всему миру, установить связь данного момента с жизнью в конце концов в ее космическом значении. Ощущение глубины, пространства, дали... все более переходит в ощущение бесконечности ». Исследователь утверждает, что в своей поэзии Фет явил «могучую жизненную силу. Тем более трагическую, чем более могучую, бросающую вызов смерти».
Тема любви в лирике середины XIX века (А.А. Фет, Ф.И.Тютчев, Н.А. Некрасов и другие)
Афанасий Афанасьевич Фет
Любил Марию Лазич (они встретились осенью 1848), однако, решил расстаться с возлюбленной. Он испугался житейских трудностей: Мария – бесприданница, а сам он был весьма стеснен в средствах. В браке он видит и существенное препятствие в продвижении по службе. Как раз в это время Ф., уже офицер, добивается самых значительных успехов. Живя для будущего, поэт еще раз приносит в жертву настоящее. Фет не подозревает, что после смерти Марии при загадочных обстоятельствах (1850), когда он достигнет всех высот благополучия (дворянин, камергер, крупный помещик), он станет рваться из счастливого настоящего в прошлое, в котором навсегда осталась его возлюбленная. Преодолевая эту мучительную раздвоенность, поэт создает цикл исповедальных стихотворений, посвященных Марии, куда уже традиционно относят такие стихи разных лет: "В душе, измученной годами...", "Ты отстрадала, я еще страдаю...", "Не вижу ни красы души твоей нетленной...". Сюда же примыкает исповедальный фрагмент поэмы "Сон поручика Лосева" ( 1856), где поэт признается в самом сокровенном: "Ты, дней моих минувших благодать, / Тень, пред которой я благоговею". Определяющая тональность цикла – трагическая. Не избежал Фет и сурового самоосуждения: он изображает себя "палачом", убившим Марию и свое собственное счастье. В раннем цикле "К Офелии" (1842-47), хотя здесь другой женский прототип, Фет как бы предвосхитил все то, что произойдет с ним и Марией. "Офелия гибла и пела" – это символизирует трагическую судьбу Марии; другая же метафора ("И многое с песнями канет / Мне в душу на темное дно") становится прологом духовной драмы поэта. Трагизм стихотворений о Марии усиливается еще и влиянием "денисьевского" цикла Тютчева, поэзию которого Ф. воспринимал как высшее откровение творческого духа.
|
|
|
|
Романтическая концепция жизни в поздней лирике Ф. получает окончательное художественное завершение. Любовь умирает, а без любви человеческий мир становится чужим, враждебным и страшным. Героя Ф. еще больше угнетает тоска по иному миру, и поэт дает возможность ему жить в этом мире. Так в поэзии Ф. возникает мотив полета, а на его смысловой основе создается символический образ небесного мира: "Как нежишь ты, серебряная ночь, / В душе расцвет немой и тайной силы! / О, окрыли – и дай мне превозмочь / Весь этот тлен, бездушный и унылый!.. / Мой дух, о ночь, как падший серафим, / Признал родство с нетленной жизнью звездной / И, окрылен дыханием твоим, / Готов лететь над этой тайной бездной".
Д. Благой говорил: «Любовь фетовской лирики – отнюдь не некое восхищенно-мечтательное, бесплотное, а самое что ни на есть естественное, порожденное природой для продолжения на земле чувство, именно в этой своей сущности бесконечно прекрасное – одно из высших проявлений «музыки» мира, подобно красоте, разлитой во вселенной».
Берковский «О русской литературе»
Фёдор Иванович Тютчев
Теме любви Тютчев посвятил «денисьевский цикл ». Стихи, написанные при жизни Денисьевой, и стихи, посвященные ее памяти, издавна ценятся как высокие достижения русской лирики.Сам Тютчев, создавая их, менее всего думал о литературе. Стихи эти – самоотчет, сделанный поэтом с великой строгостью, с пристрастием, с желанием искупить вину свою перед этой женщиной, – а он признавал за собой вину. В позднюю лирику Тютчева проникает психологический анализ. Лирика раннего периода избегала анализа. Каждое лирическое стихотворение по душевному своему содержанию было цельным. Радость, страдание, жалобы – все это излагалось одним порывом, с чрезвычайной смелостью выражения, без раздумья о том, что, собственно, означают эти состояния души, весь пафос заключался в точности, в интенсивности высказывания. Там не было суда поэта над самим собой. Поздний Тютчев находится под властью этики: демократизм взгляда и этическое сознание – главные его приобретения. Как это было в русском романе, так и в лирике Тютчева психология неотделима от этики, от требований писателя к себе и к другим. Тютчев в поздней лирике и отдается собственному чувству, и проверяет его – что в нем ложь, что правда, что в нем правомерно, что заблуждение и даже преступление.Конечно, непредвзятый, стихийный лиризм слышится и тут, но если приглядеться ко всему «денисьевскому циклу», то впечатление расколотости, анализа, рефлексии в этом лирическом цикле преобладает. Оно улавливается уже в первом, вступительном стихотворении «Пошли, господь, свою отраду...». Поэт молит о любви, но он считает себя недостойным, не имеющим права на нее, – этот оттенок заложен в сравнении с нищим: нищий – неимущий в отношении права и закона. В лирическом чувстве есть неуверенность в самом себе, оно изливается с некоторой внутренней оговоркой, столько же смелое, сколько и несмелое, – и в этом его новая природа. Через год, в другом стихотворении к Денисьевой Тютчев опять говорит о своей «бедности»: «Но как я беден перед ней», – и опять у него строки покаяния, самоунижения: «Перед любовию твоею Мне больно вспомнить о себе» («Не раз ты слышала признанье...», 1851).
|
|
По стихотворениям Тютчева проходят довольно явственно и биография Денисьевой, и биография любви его к ней. Создаются строки портретные, бытовые, строки небывалые у Тютчева: «Она сидела на полу И груду писем разбирала». Но все эти приближения Тютчева к домашнему, к повседневно знакомому нисколько не означают, что он как поэт готов предать себя бытовой сфере, бездумно заключить себя в близком и ближайшем. В том же стихотворении о письмах, которое началось так обыденно, уже со второй строфы происходит крутой, внезапный подъем к самым необыденным, высочайшим состояниям человеческой души, для которых нужны другие слова и другой способ изображения.
В «денисьевском цикле» любовь несчастна в самом ее счастье, герои любят и в самой любви остаются недругами. Отношения любви у Тютчева простираются очень далеко, они захватывают всего человека, и вместе с ростом духовного содержания любви в нее проникают все коренные слабости людей, вся их «злая жизнь», переданная им из общественного быта. Этот же духовный рост любви – причина, по которой Тютчев так героически отстаивает ее: он хочет спасти любовь от внешнего мира и, что труднее всего, от мира внутреннего, который он сам же носит в себе. В денисьевском цикле очень высок этический пафос. Тютчев хочет принять точку зрения любимой женщины, он не однажды взирает на себя ее глазами, и тогда он судит самого себя строго и жестоко. Стихотворение «Не говори: меня он, как и прежде, любит...» замечательно переделом ролей. Стихотворение написано от ее имени, и все оно – обвинительная речь против него. Тютчев настолько входит в чужую душевную жизнь, настолько ею проникается, что способен стать своим же собственным противником в этом стихотворении Тютчев субъективен чужой субъективностью – через чужое «я» – и неподкупно объективен в отношении самого себя.