В связи с этим случаем и с другим, когда мина стартовала почти с поверхности моря, отмечаю недостаточно высокую технологическую культуру, имевшуюся в те годы у техников-минеров. Не помню, чтобы при подготовке торпед кто-либо, когда-либо, мог бы в уже снаряженной торпеде производить работы через открытые горловины.
При проектировании и эксплуатации торпед технический персонал имел дело с более сложными инженерными схемами, чем в процессе создания мин, и этот фактор создал у торпедистов более ответственную и высокую технологическую культуру.
Правда и у торпедистов случаются чрезвычайные происшествия с трагическим результатом. Причем в силу большей технической сложности торпеда по видимому более опасна в эксплуатации, чем мина.
В отработках нашей мины-ракеты, кроме штатских инженеров из НИИ - 400, как и при создании любого другого типа оружия, принимали участие представители заказчика.
Летом в 1962 году таковым был представитель ВМФ от в/ч 31303 – ВЛАДИМИР ИОСИФОВИЧ МЕЩЕРСКИЙ.
Эту фамилию я помнил и знал, наверное, столько же, сколько знал самого себя! Правда, внешность его я совершенно не помнил.
В далекие времена моего младенчества и детства братья-близнецы Мещерские были хорошими знакомыми моих родителей, а может быть и товарищами отца, который скончался уже много лет тому назад.
Когда через некоторое время, в Ленинграде, я сказал своей маме, уже очень пожилой и больной женщине, что я знаком с Владимиром Иосифовичем, то у неё от воспоминаний даже заблестели глаза.
Судя по всему В.И. Мещерский работал сейчас военпредом, как военный пенсионер, и конечно, он, вначале во всяком случае, и не подозревал, что работает с сыном своего сослуживца двадцатых – начала тридцатых годов.
|
|
Изредка между нами возникали небольшие беседы «за жизнь», и как-то, глядя на морскую даль, мы с ним коснулись воспоминаний о Севастополе, и я ему сообщил, что когда-то там жил, а на его вопрос: «не помню ли места, где именно?», я назвал ему это место. Тогда он это место немножко описал и сказал мне, кем был там мой папка. Думаю, что он не знал, что я и его-то с тех пор немного запомнил!
Подробное обсуждение с ним этой темы и, неизбежных с этим, некоторых аспектов истории нашего отечества ставило бы его в неловкое положение и, поэтому, больше разговоров на эту тему с ним у меня не возникало.
В.И. Мещерский был потомственным моряком, представителем старинного княжеского рода. Во всех его манерах и поведении ощущались благородство и интеллигентность.
Однако кроме благородного происхождения и воспитания Владимир Иосифович обладал качествами моряка-инженера. Еще в довоенное время он внес значительный вклад в разработку минного оружия ВМФ, в 1941 году он под Севастополем и в Крыму руководил обезвреживанием немецких мин, проводил значительную работу и в послевоенное время. Еще в довоенное время и в последующем с В.И.Мещерским работал мой главный А.П. Будылин и многие другие корифеи минного дела. Даже немножко любопытно, в курсе, или нет, он тех событий и той роли, которую довелось выполнить мне в создании данной мины и, вообще, в создании нашего минного оружия?
Вряд ли. Для минеров система управления сама по себе мало что говорит и я личность в их среде незаметная.
Испытания создаваемой мины-ракеты шли своим чередом и наша «торпедная жизнь» на Кавказском Причерноморье также.
|
|
Летом здесь ощущалось, что мы работаем в курортных местах. Даже наш мандариновый поселок Алахадзе заполнялся курортниками и курортницами.
Как я понял, Алахадзе был также излюбленным местом «тусовки» деятелей Тбилисской киностудии, наподобие того, как крымский Коктебель являлся местом деятельности Московских, и других киношников.
На песчаном пляже между морем и полосой реликтовых пицундских сосен плотными рядами лежали тела загорающих приезжих людей. Так они лежали до самого поселка Пицунда и далее. В море их тоже было немало.
Любопытно, что нас командировочных, при этом все курортники, да и местные люди, уже за приезжих не принимали. Мы здесь теперь превратились как бы в постоянных людей. Купались и загорали мы между делом, а это уже не тот отдых.
Ближе к осени я вместе с молодым спортивным парнем, инженером БОРИСОМ БОБРОВЫМ, увлекся подводной охотой – занятием, которое тогда начинало пользоваться известностью.
На двоих у нас с ним было одно самодельное пружинное подводное ружье, стреляющее очень даже неплохо, а также одна маска и ласты.
Каждый выходной день мы с ним на автобусе добирались до местечка под названием «Скалы» и там по очереди, по часу и больше, исследовали жилища подводных морских обитателей. Каждый находился под водой до посинения и, до почти полного, онемения своей кожи. Чтобы подольше не вылезать из воды мы натягивали на себя тренировочные костюмы и что могли.
Подводный мир через маску выглядел удивительно новым и интересным.
|
|
Такое продолжалось вплоть до начала сезона осенних дождей. Давно уже, кроме двоих ненормальных, других людей в воде не было.
Летний сезон на курорте окончился, а вместе с ним был закончен и один из этапов испытания мины-ракеты. Это событие было отмечено.
Ночью, молодая часть испытателей собралась на песчаном пляже и там, между полосой прибоя и прибрежной сосновой рощей все удобно устроились на песке. Метрах в тридцати с моря на берег периодически обрушивалась волна трехметрового прибоя, а ветер при этом практически не ощущался.
Во всем мире существовали только море, сосны, темное небо, песчаный берег и грохот от прибоя. Больше не было ничего, и это давало ощущение вечности мироздания.
Все сидели в ряд и молчали, а кто-то один тихо ходил с 20-ти литровой канистрой в руках и всем сидящим на песке по очереди наполнял кружки содержимым этой канистры. В ней находилось местное самодельное вино. Все еще немного посидели и потом разошлись.
В конце октября я на короткий срок улетел
в ПИТЕР
и затем снова вернулся
в АЛАХАДЗЕ.
За время моего отсутствия тут кое-что изменилось.
Во-первых, погода окончательно стала осенней и не жаркой. Не уехали из Алахадзе только местные жители и командированные сюда испытатели.
Во-вторых, как я только здесь появился – как тут же был приглашен на бал!
Этот бал давал новый начальник испытательной базы Т.
Я успел на заключительную часть этого мероприятия и там главным образом успел познакомиться с составами нового руководства базой и испытательной комиссии, действующей в этот осенне-зимний период испытаний.
Царицей бала была молодая и красивая супруга капитана (забыл какого ранга) М., который на этом, заключительном, этапе испытаний мины являлся членом комиссии от в/ч 31303 и прибыл сюда вместо, упоминавшегося выше, В.И. Мещерского. Капитан М. являлся главным военным представителем по испытаниям и проектированию данной мины-ракеты, и я с ним уже был знаком до этого.
Ужин и веселье совершались во дворе дома, в котором недавно поселился Т., под вывешенным там небольшим настоящим Военно-морским флагом, что придавало балу особый шарм. Как я понял потом, этот флаг Т. держал при себе в память о своей недавней службе на действующем флоте. В тот же вечер, никаких мыслей на этот счет у меня не появлялось.
После окончания ужина флаг аккуратно спустили, свернули и положили на землю у стены этого жилища.
Среди прочих на балу также присутствовали две молодые женщины – командированные из 9-го отдела НИИ, из того самого отдела, в котором также служил наш главный конструктор А.П. Будылин.
Этот отдел специализировался по электронным устройствам минного оружия.
Наши дамы этой «тусовкой» явно были не очень довольны. С вечера я уходил вместе с ними, и они мне по дороге сказали, что было бы неплохо объединиться коллективу НИИ, так, чтобы вместе проводить свободное время, а также, раз другой в неделю, собираться на совместные ужины.
Эта идея мне понравилась, особенно после упоминания совместных ужинов. Я выше уже вспоминал, что с питанием в Алахадзеимелись затруднения, но если бы, подумалось мне, за решение такой проблемы взялись бы женские руки, то получилось бы прекрасно!
Еще сам Наполеон отмечал, что «Путь к сердцу солдата проходит через желудок», а командированный есть тот же солдат!
«Такова торпедная жизнь»!
Тут же постановили, что в долгий ящик решение проблемы откладывать не стоит, и следует завтра же учредить торжественный организационный ужин!
Только вот смущало, как бы это торжество не выглядело бы бледноватым, сравнительно с ужином у Т.? Чем бы наше мероприятие украсить в противовес Флагу у Т.?
Думали-гадали и ничего лучше, чем я придумать не смогли, а я решил вопрос просто и кардинально: на время завтрашнего торжества я принесу к ним тот же самый флаг, а после завершения нашего ужина положу его туда же, откуда я его возьму, т.е. от стены у дома Т.!
Просто и красиво!
Утром, по пути на работу, я так и сделал: взял (украл, выходит!) свернутый флаг, лежащий рядом с жильем Т., и перенес его на 100 метров вперед, во двор дома наших дам.
Невинная шутка!
Однако вечером, когда я направлялся к ним в гости, предвкушая приятное и вкусное времяпровождение, мне вместо этого пришлось убедиться в крайнем легкомыслии своих поступков!
Очень испуганные дамы встретили меня на полпути и сообщили, что дело с ужином под Военно-морским флагом приняло скандальный оборот! И даже очень!
Дело в том, что дом, где они жили, и где я собирался «кайфовать», соседствовал с жильем молодой капитанши – жены военпреда М.
Последняя, выйдя на балкон своего дома, вдруг увидела, что соседские дамы хозяйничают, украсив себя Военно-морским флагом, что она посчитала оскорблением нашего славного Военно-морского флота!
Капитанша потребовала, чтобы дамы этот флаг ей передали, для выяснения обстоятельств его появления на этом дворе и, вдобавок, сказала немало слов об их моральном облике, и еще что-то такое.
Испуганные девицы флаг ей не отдали, а спрятали его и бросились встречать меня, спрашивая: «Что же теперь делать?».
Флаг я тут же у них забрал и отнес его на то же место, где утром его взял, а им посоветовал, если про это спросят, то говорить, что никакого флага у них нет, и не было!
Я почувствовал, знакомый мне по 1938 году, запах «Врагов народа», когда из подобных мелочей начинали «шить» политические дела и успешно «разоблачать» этих врагов!
Подумалось, что если на соседнем дворе будет отсутствовать раздражитель бдительной дамы, то она успокоиться и все будут жить мирно!
Но не тут–то было!
На следующий день на заседании Комиссии по проведению испытаний мины-ракеты военный представитель, капитан М., потребовал, ни много, ни мало, как откомандировать указанных дам с испытаний, в связи с тем, что они откуда-то раздобыли Военно–морской флаг, и их поведение является оскорбительным для Чести и Достоинства офицера ВМФ, и т. д.
Получалось, что невинных дам я втравил в нехорошую историю! Теперь оправдывайся, что если начальник базы Т. делал с этим же самым флагом то же самое, то почему это не позволяется делать другим?
Или откомандировывать куда-нибудь еще и меня и того же Т.?
Поскольку, кроме капитанши, никто оскорбляющих действий двух дам больше не наблюдал, а флаг Т. находился у него там же, где и всегда, и он его исчезновения не подтверждал, то Комиссия по испытаниям не приняла никаких карательных мер, поскольку обвинения не подтверждались.
Однако капитан М. верил своей супруге и нанесенному оскорблению и от себя лично, как член комиссии, направил официальное письмо в Москву, в минно-торпедное управление, и в Ленинград, в в\ч 31303.
Оттуда полетели грозные письма в НИИ-400 и в комиссию по испытаниям мины-ракеты. Из Алахадзе отвечали, что факты оскорбления не подтверждаются и просили не мешать работе комиссии бесплодной перепиской, однако капитан М. в очередной раз снова утверждал, что оскорбление имело место, и требовал «крови».
В поисках «ведьм» и в решении дела о нанесении оскорблений флагу и всему ВМФ оказалось задействованными несколько крупных военных и гражданских организаций. Начальство требовало разобраться и наказать оскорбителей, а в Алахадзе каждую неделю заседание комиссии по испытаниям начиналось с нервотрепки по поводу очередного указания сверху, а о том, что я и две дамы чувствовали в это время, и говорить нечего!
Некоторые, вновь прибывшие на испытания из Питера, первым делом интересовались не ходом работ, а с возмущением говорили о безобразном нашем поведении. Однако большинство народа понимало, что история эта дрянная и создана из ничего, хотя и не знали, что раздуто пламя обычного «бабского скандала».
В этой связи мне понравилось, дошедшее до нас из Ленинграда, высказывание опытного человека и многоуважаемого начальника отдела №9 ФЕДОРА НИЛЫЧА СОЛОВЬЕВА. Он высказывался в том духе, что, во-первых, все флаги и знамена должны на флотах охраняться и, поэтому, представляется невероятным, чтобы одна, или даже две, дамы могли бы из под носа военных утащить что-либо подобное, и, во-вторых, если очень строго подходить к вопросам осквернения и оскорбления, то следует около каждого гальюна ставить часового, который проверял бы всех туда входящих, а не несут ли они с собой портреты «ВИП-персон»?
Все-таки, что значит «60-тые годы»!
Капитан М., между тем, продолжал будоражить всех и все вплоть до моего очень решительного выступления на комиссии в начале декабря.
Мне удалось убедить его, что, во-первых, основания для возбуждения какого либо дела по данному вопросу очень сомнительны, а, во-вторых, если даже все так и было, то получилось это, возможно, вследствие соответствующего поведения и ряда членов комиссии, возможно и его поведения также. Чего, хотя бы, стоит бал у Т. под Военно-морским флагом, участником которого он был также?
Не знаю что – мои убеждения, или необходимость срочного решения действительно серьезных проблем, возникших в ходе отработки мины-ракеты, но вопрос о чести флага ВМФ, со второй половины декабря больше никогда в комиссии не ставился.
Как бы там ни было, а отработка и испытания мины-ракеты проводились во все нарастающем темпе.
По утрам, еще в густых сумерках, все «минеры» являлись на базу для подготовок и проверок своих минных и ракетных устройств в мастерских и в морях, и только вечером, уже в полной темноте, вновь расползались по своим углам.
Темно было и мокро, и в домах и на улице. Где-то завалился столб, и поселок пару месяцев жил без электричества. Как водится в этих местах в ноябре – декабре, часто шли длительные холодные дожди.
Для поднятия настроения я однажды организовал «культпоход» в Гагру, в знаменитый ресторан «Гагрибша».
Около десятка человек приоделись по такому случаю поприличнее и вечером рейсовым автобусом выехали «в свет». В ресторане скромно заняли пару столиков и полчаса привыкали к свету, музыке, ресторанной публике, но потом осмелели и сами пустились в пляс.
Пример всем показал, работавший со мной слесарь Эдик.
Через некоторое время Эдик из НИИ уволился и был принят музыкантом в Ленинградский джаз-диксиленд!
С тех пор на всех праздничных демонстрациях колону нашего НИИ возглавлял оркестр-диксиленд!
Лично я танцевать, как обычно, вначале несколько стеснялся, но затем собрался с духом и стал выкидывать такие коленца, что черноусый оркестр был вынужден в полном составе отложить в сторону свои скрипки и трубы, и сверху стал хором кричать мне «Асса» и хлопать в ладоши! Свою партнершу я умудрялся подбрасывать в воздух и затем ловить ее снова!
Одним словом эстрадное выступление нашего минного коллектива получило полное одобрение всех там присутствующих.
На следующий день все, как обычно, продолжали свою кропотливую деятельность над схемами, настройкой аппаратуры, сборкой минных отсеков, и запусками мины в неприветливых морских просторах.
Много времени мне приходилось уделять расшифровке записей в «черных ящиках».
В те времена эти записи производились на 35-ти миллиметровой фотопленке специального шлейфного осциллографа. Шлейфы на этой пленке фиксировали 5 – 6 характеристик работы механизмов мины-ракеты, и в том числе, 2, или 3, шлейфа записывали повороты корпуса мины-ракеты от момента ее старта на глубине до момента выхода на поверхность моря.
Мина-ракета, со специального корабля, вместе с пусковой установкой опускалась на морское дно на глубину нескольких сотен метров, после чего корабль отходил от нее на безопасное расстояние, но связь с миной сохранялась через специальный многожильный электрический кабель с надежной изоляцией от морской воды. (Однажды эту изоляцию нарушил и сорвал морские испытания полигонный пес «Пират» - черного цвета).
По этому кабелю с корабля подавался сигнал на включение в мине автономного питания ее аппаратуры, после чего мгновенно начинала происходить протяжка фотопленок регистрирующего шлейфного осциллографа и запись отклонений его шлейфов, по сигналам от минных устройств.
Кроме того, сразу же после подключения автономного питания производился пневмозапуск гироскопов управления ходом ракеты к поверхности. Запуск гироскопов происходил за время в доли секунды и, при его окончании происходило разарретирование (освобождение фиксаторов) гиросистем, что, в свою очередь, являлось сигналом для включения минного реактивного твердотопливного двигателя.
Мина превращается в подводную ракету, несущуюся к поверхности моря!
За доли секунды от момента включения питания до начала движения мины фотопленка осциллографа успевала протянуться на величину от одного до двух миллиметров, причем поскольку при этом мина еще не двигалась и не управлялась, то и шлейфы осциллографа были должны сохранять свое нулевое положение. Так оно и было – заметные отклонения шлейфов начинали происходить только с момента включения ракетного двигателя и начала движения ракеты.
Однако, я это замечал еще и летом, один из шлейфов еще до начала движения ракеты успевает от нулевого положения отклониться на миллиметр – полтора! Тогда я это незначительное отклонение объяснил себе переходными процессами электрического напряжения в момент включения автономного электропитания мины.
Никто в комиссии, или в Ленинграде, куда все материалы по испытаниям всегда направлялись, на эту мелочь также не обратил внимания.
Но в ноябре 1962 года я присмотрелся к этому отклонению повнимательнее и обнаружил, что этот «переходный процесс» всегда вызывает смещение одного и того же шлейфа, а именно связанного с элементом, чувствующим поворот корпуса мины вокруг ее продольной оси (с кольцом гировертикали).
На этот предмет я, используя имеющуюся под рукой технику, проверил все линии связи шлейфов с чувствительными элементами и не обнаружил нигде никаких переходных процессов!
Оставалось одно: мина, установленная на своем штатном якоре, поворачивается вокруг своей продольной оси еще до начала ее превращения в ракету!
Мне было понятно, что такой вывод означает, если не конец данному типу морского оружия, то, во-всяком случае, его кардинальное изменение!
Дело в том, что принцип автоприцеливания мины был основан на сохранении её корпусом неподвижного положения в процессе вычисления электронной аппаратурой угла между нулем аппаратуры и плоскостью стрельбы, в которой было должно выполняться движение ракеты на цель.
Для определения этого угла требовалось несколько секунд, чтобы аппаратура могла «понять» направление и скорость движения цели, но если при этом сама аппаратура также будет вращаться, то вычислит она что угодно, но не место, куда следует двигаться, чтобы попасть в цель.
Нужно было сделать соответствующее сообщение на комиссии.
Этап испытаний мины-ракеты был заключительный. До сих пор все продвигалось вполне успешно, и вот-вот на флот должно было поступить новое оружие, существенно укрепляющее наши позиции на морских и политических просторах. Сам Никита, как говорили, на эту разработку «положил глаз», а некоторые деятели уже «сверлили дырки в своих пиджаках» для установки там заслуженных наград.
И вот!
Нечего и вспоминать, как мое выступление на комиссии было встречено.
Анатолий Петрович заявил, что то, что я говорю невозможно, потому как, никогда якорная мина никак не может вращаться и шевелиться, он на этом уже не одну собаку съел, а тут какой-то, и не минер-то вовсе, несет нивесть что!
Не может быть никакого кручения-верчения якорной мины!
Марк Балабанов, Костя Чунин и все кто там был, военпред М. в том числе, - все говорили, что такое твориться с миной не может, а мои осциллограммы, где появляются какие-то точки – чепуха про которые и заикаться-то неприлично!
Однако я был тоже член комиссии, стоял на своем и твердо, и отмахнуться от меня не так-то было просто!
Мне предложили мои заявления обосновать более убедительным способом, чем «вздрыгом» какого-то шлейфа. И не тянуть. Время нам отпущенное – на исходе.
На всякий случай отложили, до выяснения обстоятельств, отправку в «метрополию» с места испытаний какой-либо информации о ходе работ. Дело-то серьезное. Это не выяснение острого вопроса о флаге ВМФ, про него забыли начисто.
Одним словом под моим «чутким руководством» и по предложенной и со всеми согласованной программе, в море, километрах в трех от берега, на глубине в несколько сот метров на якоре была установлена мина, содержащая в своем нутре, регистрирующую гировертикаль. Электрические провода в соответствующей изоляции от этой мины выводились на нашу базу прямо в мастерскую, где я эти регистрирующие приборы готовил.
Предусмотрено было включение гировертикали периодически несколько раз в течение суток, днем и ночью, и контроль ее показаний всеми членами комиссии по амперметру, установленному тут же в мастерской. Каждый раз следить за показаниями прибора было предусмотрено - полчаса. Нужное питание прибора также поступало по электрическому кабелю из мастерской.
Примерно к 20 декабря ни у кого из членов комиссии по испытаниям не осталось никаких вопросов по поводу колебаний мины на якоре, исключающих всякую возможность предлагаемой и отрабатываемой системы автоприцеливания ждущей мины-ракеты.
Председателем комиссии А.П. Будылиным членам комиссии было дано указание: о полученных результатах никому никакой информации не давать, а «Чапай будет думать» - что делать дальше.
Все работы с изделием были остановлены, а коллектив ожидал окончания командировки и отъезда на новый год домой в Ленинград. Естественно у каждого были свои планы встречи нового года, но всем хотелось, хотя бы новогодние праздники, провести вместе с родными и близкими.
Каким-то образом докатилась сюда информация, что коллектив моего отдела №14 новый год будет отмечать вместе на территории НИИ в здании «клуба». В настоящее время в этом старинном здании-дворце размещались правления партийной и общественных организаций, медицинская амбулатория, зал для проведения всевозможных конференций и некоторые вспомогательные службы предприятия. В дореволюционное время это был особняк владельца хозяйства, размещенного в этом районе – сахарозаводчика Кенига.
Проведение подобного мероприятия в этом здании в дальнейшем ни разу не проводилось, не припомню, чтобы и раньше такое бывало.
Встреча Нового года в этом здании была явлением исключительным и подчеркивала вес отдела №14 и его нового начальника Р.В. Исакова.
Через несколько дней, на последнем в этом году заседании комиссии, А.П. Будылин разрешил отметить окончание командировки всему составу рабочей группы, но с тем, чтобы в Ленинграде всем им вновь были бы оформлены командировочные документы для возвращения вАлахадзе к 10 января.
На 10 января намечалось продолжение отработок мины-ракеты, но что предпринять в связи с обнаружением колебаний мины на якоре - никакой ясности в комиссии не было. До этой даты все работы прекращались.
Членам комиссии, то есть и мне, А.П. отмечать командировки не стал – следовательно, я и другие члены, хоть и находились здесь в командировке, но заниматься могли всем, что им придет в голову, кроме тех работ, для выполнения которых они сюда направлялись!
А самое интересное заключалось в том, что кассирша выдала деньги только отъезжающим из командировки! У меня же этот предмет совсем заканчивался, что означало, что мне теперь не выбраться из этого Алахадзе просто потому, что не что купить билет даже на автобус до Гагр! Да и питаться чем-то следует еще, как минимум, пол месяца!
Все апелляции во все инстанции отбивались простейшим образом: «Денег в кассе нет»!
Рабочий состав начинал отбывать с испытаний по очереди небольшими группами. С ребятами из нашего отдела я передал жене, что на новый год я не вернусь. Остаюсь здесь в Гаграх, не по своей воле.
Обнаружил, что и члены комиссии как бы испаряются куда-то из Алахадзе!
Один сказал, что едет к родственникам в Донбассе, другой заявил, что раздобыл путевку на какой-то курорт, а большинство исчезало незаметно.
За пору дней до Нового Года куда-то исчез и сам Анатолий Петрович!
30 декабря, уже поздно вечером я встретил еще одного члена комиссии – инженера ТЕМИР-ГАЛИЕВА из 9-го отдела, который мне сказал, что всё – уехали все и мы тут остались встречать Новый Год вдвоем! Он мне показал, имевшуюся у него, ракетницу с патроном и сказал, что в Новый Год сделает из нее салют!
(Темир был очень приятным человеком, чуть моложе меня. После Алахадзе мне с ним встречаться приходилось очень редко и то мельком.
Последний раз я его неожиданно встретил в том районе Петербурга где я живу. Наверное, это было в 2004 году. Он шел, как бы ничего не замечая вокруг, и я его остановил. Он смотрел на меня, не узнавая, и когда я ему напомнил о нашей работе в 1962 году у Будылина, он как бы вспомнил и узнал меня, но затем сказал:
o Прощай! – и, так же отрешенно, пошагал дальше.)
Я вернулся в свою конуру, в темноте лег в постель и заснул. Утром, чуть стало светать, проснулся и обнаружил на столе, оставленную мне кем-то из отъезжающих, стопку со спиртом и на ней небольшой бутерброд с колбасой.
От нечего делать я оделся и пошел к нашей базе. Начинался ясный прохладный день, из-за гор показалось солнце и начало освещать все окрестности.
На площадке, перед воротами на базу, стоял небольшой автобус, и в него грузились самые последние наши отъезжающие. Кажется, среди них был кто-то и из моей рабочей группы.
Мы пожелали друг другу счастливой встречи Нового Года, дверцы автобуса захлопнулись, он бибикнул, и повез, сидящих в нем, в аэропорт Адлера, где всех их ожидал самолет рейсом на Ленинград.
Через несколько часов все они будут в Питере, а затем, не спеша, успеют подготовиться и к встрече Нового Года.
Я еще немного постоял и от нечего делать побрел на морской берег. С моря дул несильный, холодный ветерок и оно тихо шумело. В кармане у меня оставалось всего 3 рубля и, наверное поэтому, я снова побрел в кассу, на территорию самой нашей испытательной базы.
Это удивительно, но единственным человеком, кроме охраны, на территории оказалась девица-кассирша – пришла на работу, чтобы навести порядок в своих бумагах? И тут я ей задал прямой вопрос, есть или нет в ее кассе какие-нибудь деньги?
Девица мне ответила, что денег-то немного есть, но добровольно она мне их сможет отдать только в следующем 1963 году!
Начальство ей запретило это делать в 1962 году.
Тогда я ей сказал, что поскольку сегодня уже 31 декабря и до нового1963 года остается всего несколько часов и, к тому же, сегодня над ней начальства нет, то я вполне могу у неё получить сейчас какую-то сумму в 1963 году.
Кассирша вошла в мое жалкое положение и выдала мне 70 рублей с распиской в ведомости 1963 года!
Я ее поблагодарил и отправился, было, искать Темира, но … вдруг сообразил, что билет на самолет до Ленинграда стоит всего 35 рублей, и, значит, имеющейся у меня суммы хватит, чтобы слетать в Ленинград, а до 10 января прилететь сюда снова!
Касса аэрофлота находилась в Гаграх, до которых надо еще добраться, да и билетов на самолеты, как я знал, не было уже за много дней до Нового Года, но «чем черт не шутит»!
Времени у меня – в обрез, документы - при себе, и я ринулся в наш гараж, где у меня стоял мотоцикл «Макака» (правда, прав на управление им у меня тогда еще не было, и стоял он в гараже почти без дела).
Этот мотоцикл я недавно приобрел (на деньги, полученные за изобретение МКВП) у Петра Матвеевича Трошина – начальника лаборатории в нашем отделе №14. Вместе с минами, и другим имуществом комиссии, я его из Ленинграда переправил сюда, в Алахадзе.
Бак мотоцикла был наполнен «под завязку», я нажал педаль, сел в седло, и через десяток минут остановил его в Гаграх перед кассами Аэрофлота.
Конечно, билетов на Ленинградские рейсы уже давно не было – мои друзья забрали последние, но нашлось одно место на рейс «Адлер – Москва», который я тут же и взял! Из Москвы в Ленинград уж как-нибудь доберусь, не сегодня, так завтра там билет достану. Ну, встречу Новый Год в аэропорту! Всякое бывает!
Дальше проблема – а как добраться до Адлера? Это несколько десятков километров по горным серпантинам, да и в рейсовых автобусах мест уже нет, а главное сейчас – куда деть мотоцикл? У меня уже нет времени ехать на нем снова в Алахадзе и там думать, как попасть вовремя в Адлер!
В тот день меня сопровождала удача: как только я вышел с билетом из кассы, как тут же, невдалеке, увидел грузовик своего приятеля - шофера с нашей базы, АРУТА (это армянское имя). Я ему сказал, что сейчас должен улететь в Питер на праздники, и попросил забрать в гараж мой мотоцикл. Мы пожелали друг другу счастливо встретить Новый Год, и распрощались.