Как бы в обязанность этой Нели также входило определение температуры воды в Ладоге: Неля с пирса ныряла в озеро и оттуда сообщала, как, наблюдающим за ней мужикам, следует себя вести – тоже нырять, или лучше подождать, когда солнышко поднимется выше иподсогреет водичку.
Частенько, находясь не очень далеко от пирса, можно было услышать, усиленный динамиком голос Орика: «Команде по местам стоять! Якоря поднять! Отдать швартовы!» - после чего большая «посудина», бурля воду винтами, начинала движение в сторону Озера по своим делам.
Через какое-то время, иногда довольно-таки продолжительное, корабль с Ориком и со всей командой возвращался. На хорошей скорости он подлетал, почти вплотную к стенке, но в последний момент машине давали «задний ход», и корабельные винты останавливали его в метре-другом, не доходя до стенки.
Вслед за этим Орик появлялся на моем участке и, если его Нели там не было, то он спрашивал с меня, куда я дел его супругу?
Будто у меня на участке других задач и обязанностей не было!
К сожалению, не запомни л – кто в этойкомандировкезанималсяорганизацией быта командировочных?
В отличие от других выездов в командировки, в 1961 году в Лахденпохьяотдых проходил не самостийно, а явно кто–то об этом заботился.
По выходным организовывались выезды на остров Валаам, или в другие места севера Ладожского Озера, устраивались коллективные выезды за грибами и ягодами, поездки на отдаленное (сравнительно) большое, пограничное с Финляндией, озеро Ярви.
На Валааме в те времена монастырь еще не действовал, там было пристанище для тяжелых инвалидов Войны, так что единичные посещения острова нельзя называть экскурсией.
Выезды на природу отмечались обильными сборами грибов и ягод – режим пограничной зоны обеспечил хорошее экологическое состояние флоры и фауны этих мест.
|
|
Незабываемыми были выезды на озеро Ярви – щуки там глотали блесны, когда они летели еще в воздухе!
Первый раз в жизни я там увидел, как ночью человек в маске с трубкой и с фонарем нырял с камня в воду и минут за 15 – 20 натаскал из озера столько раков, что потом их долго ели человек 20 или 30!
Этим человеком был молодой специалист, закончивший в этом году ЛКИ и направленный на работу в наш отдел в сектор 
приборов регистрации движения торпеды - ОЛЕГ ПАРХОМЕНКО.
О.И. Пархоменко лет через 15 займет пост начальника 5-го отделения ЦНИИ, станет обладателем многих правительственных знаков отличий. К такому результату его приведет главным образом деятельность по созданию систем регистрации торпеды, являющейся частью ракетного комплекса.
К великому сожалению тяжелая болезнь сократит годы его жизни, но он у всех оставит память, как чуткий человек, отличный специалист и товарищ.
Итак, после обнаружения пропавшего чемодана и решения квартирного вопроса мы с Валей Павловым занялись подготовкой к испытаниям в здешних водах нового грозного вида подводного оружия – ждущей мины-ракеты.
Валя отвечал за подготовку приборов регистрации положения корпуса мины после ее установки на глубине нескольких сотен метров и в процессе ее движения к поверхности, после включения реактивного двигателя. Для этого использовались регистрирующие гироскопические приборы, сконструированные на основе авиационной гировертикали АГБ, о чем я уже упоминал раньше, а также сильфонный датчик давления. Насколько помню, применялись также устройства съема сигналов, позволяющие контролировать перекладку рулей мины-ракеты.
|
|
Валя также контролировал функционирование приборов регистрации, после их установки в корпусе объекта.
В помощь ему, для подготовки установки и регулировки приборов, придавался слесарь-регулировщик Валентин Иванов.
Этот Валентин, наш ровесник, до НИИ трудился в каком-то цирке и там научился множеству фокусов, умел жонглировать и исполнять разные другие цирковые номера.
Валя Павлов являлся моим помощником по отработке системы управления движением проектируемой мины-ракеты.
Насколько я помню на этом этапе испытаний планировалось первоначально отработать функционирование регистрирующей аппаратуры при неуправляемом вертикальном движении мины от действия ее реактивного двигателя, затем проверить и отработать ее управляемое вертикальное движение и, наконец движение к водной поверхности под заданным углом дифферента.
При этом в процессе стрельб и испытаний свои задачи решали конструкторы реактивного двигателя мины и корпусно-механической части, а также специалисты по гидродинамческой компановке конструкции.
Председателем комиссии по данным испытаниям мины-ракеты по моему был сотрудник отдела №3 МАРК ЛЮБИМОВИЧ БАЛАБАНОВ, гидромеханик, кандидат технических наук. В комиссии по испытаниям также состоял Чунин, ответственный за корпусно-механическую часть, и я – по системе управления.
Акустику на этом этапе испытаний не трогали, и поэтому представителей А.П. Будылина сейчас здесь не было.
|
|
Работа с этой системой была основной моей задачей в настоящей командировке. Однако, помимо указанного, на мне лежала задача по руководству и организации работ приборного участка, на котором, кроме подготовки агрегатов для мины-ракеты, велась подготовка приборов управления и регистрации движения противолодочной торпеды.
Какой тип противолодочной торпеды участвовал на тех испытаниях, сейчас вспомнить не могу, да, думаю, это здесь и не очень важно.
Для обеспечения этих работ с торпедой у меня на участке работал старший инженер (а может он был ведущим?) Б.Б. Назаров, а я себя в 1961 году ощущал уже минером больше, чем торпедистом.
Еще недавно Боря, тогда единственный в отделе электрик-приборист, прорабатывал электрические связи между блоками приборов, которые создавались в секторах отдела №14 для нового поколения торпед – для малогабаритных противолодочных торпед с электромеханическими системами управления. Поэтому на приборном участке он сейчас был моим помощником по подготовке торпедных блоков.
Помимо В. Павлова и Б. Назарова, на участке трудились и другие молодые инженеры, обеспечивающие торпеду приборами управления и регистрации: автоматами хода по глубине и дифференту, по направлению, и, возможно, здесь уже готовился и мой МКВП. (точно не помню).
Кроме инженеров (некоторых я здесь уже вспоминал выше) на участке трудился и рабочий коллектив, слесари и электромонтажники, а также в отдельном помещении работали инженеры и техники занятые обработкой и расшифровкой записей приборов регистрации.
Одним словом хозяйство у меня было не малое!
Между прочим, на этих испытаниях я впервые встретился с тем, что для записи различных параметров торпеды при ее движении стали использоваться шлейфные осциллографы, к которым от соответствующих датчиков подавались электрические сигналы. Шлейфы оставляли на пленке шириной 35 мм, (которая протаскивалась электромоторчиком), линии или другие отметки, которые после проявления пленки, аналогично обычной фотографической, являлись информацией о поведении торпеды.
До этого регистрация торпедных параметров производилась только на электромеханических лентопротяжных механизмах, стыкуемых с различными приборами.
Правда исторический прибор с записью на лентопротяжный механизм - «автограф глубины и крена» применялся, по- моему, как раньше – так и позже.
Итак, впервые в истории начинаются испытания мины-ракеты с регистрацией ее положения в процессе движения к поверхности посредством установленных в эту мину гироскопических приборов.
Применение в мине гироскопов?
Это для «правоверных» минеров, каковыми являлись сотрудники отдела №3, еще долго представлялось какой-то блажью и «выпендриванием» работников, которые должны были как-то обеспечить их мине конкретную траекторию перемещения в воде, все этигироскоппы, гировертикали и прочая муть.
Им было привычны операции по постановке мин, якорных и донных, с различных носителей, с кораблей и самолетов, привычно было использование в мине различного типа взрывателей и предохранителей, сахарных рвушек, «в минном деле как нигде, вся загвоздка в щеколде», ударных и неконтактных взрывателей, хитроумных приборов срочности, и другой аппаратуры, механической, электронной, акустической, и прочей, но с таким «зверем» как гироскоп они столкнулись впервые и сначала не могли себе представить точно его назначение в мине.
В соответствии с заранее согласованной документацией корпусники закончили свои предусмотренные операции и выдали мину для дальнейших операций по ее подготовке прибористам, мне и В. Павлову. Дальше они без любопытства, но с нетерпением, дождались, когда мы перестанем включать свои приборы и рассматривать отклонения стрелок на подключенных вольтметрах. Затем на корпусе задраили все горловины (чтобы наших приборов не коснуться!), выполнили все дальнейшие операции по ее подготовке, вплоть до снаряжения реактивного двигателя, погрузили на опытное судно и ушли с ней в Озеро. Для выполнения намеченного эксперимента.
Когда намеченный эксперимент выполнили и мину привезли «домой», то первым делом из нее вынули осциллограф и отправили его на участок, где этот осциллограф разоружали, извлекали из него фотопленку и проявляли ее.
Осциллограф был тем самым «черным ящиком», о котором в последние годы так часто вспоминают в прессе.
Проявленную пленку сразу после этого торжественно вручали мне, чтобы я как колдун глядя на всякие линии, изгибы и точки на этой пленке объяснил бы, как эта мина стояла под водой, куда и в какую сторону она там наклонялась, как она восприняла включение двигателя и как, затем, шла к поверхности.
Я давал подробное описание поведения мины–ракеты во всех этих ситуациях и записывал их в карту выстрела, а пленку отдавал техникам для ее дальнейшей обработки и построения необходимых графиков, поясняющих поведение мины в процессе выполненного эксперимента.
Обычно, как только пленка попадала в мои руки, около меня собиралась толпа сотрудников, начальников и рядовых, всем было интересно выслушать мои комментарии, причем при первых экспериментах меня выслушивали с большим недоверием: откуда я могу иметь столь подробную информацию?
Зачастую моя информация противоречила представлению о происходящем под водой, которое складывалось у М. Балабанова и у другого руководства.
Все эти конструкторы-минеры, математики-гидромеханики, и другие специалисты, сначала не могли себе представить, что на фотопленке осциллографа не может быть никаких случайных, неведомо откуда появившихся, линий и точек, что любая отметка это есть сигнал от гироскопа, или другого датчика, реагирующего однозначным образом на тот или иной поворот корпуса мины.
Это недоверие удалось вскоре полностью устранить с помощью специального эксперимента, выполненного в цеху. Для этого, полностью подготовленная, но без двигателя, мина-ракета, с помощью тельфера была установлена вертикально. Далее, по команде извне, в мине включались автономные источники электрического питания, и начиналась ее работа, как на глубине, после включения реактивного двигателя. Но в цеху-то мина стояла на месте, и могла куда-нибудь отклониться только, если ее кто-то будет поворачивать.
Повороты корпуса производил кто-то из рабочих только по командам М.Л. Балабанова, который все это тщательно фиксировал в специальной тетрадке. Затем, как после обычного выстрела, мне вручили пленку из черного ящика и предложили прокомментировать, что с миной происходило.
К удивлению всего общества я сделал точную копию записей в тетради М. Балабанова!
Эксперимент повторяли еще раз или два, и затем все успокоились.
Испытания мины-ракеты по программе проводились все лето и окончились уже осенью, где-то в средине октября.
Отработка функционирования систем управления и регистрации никаких проблем не создавала. Этому способствовала тщательная подготовка испытаний в прошлом году и в начале этого года. Не последнею роль, при этом, сыграло математическое моделирование системы управления, проведенное на АВМ.
Я полагаю, что основным результатом этих испытаний являлось определение типа и параметров системы управления подводным объектом подобной гидродинамической компоновки, перемещающегося под водой со скоростью порядка 70 – 100 узлов.
Такие объекты на таких скоростях раньше нигде не использовались, и поэтому я был очень внимателен к результатам проводимых экспериментов.
В процессе испытаний системы управления при вертикальном движении мины-ракеты был окончательно установлен тип рулей для подводных объектов данного типа.
Для сравнительных испытаний были предусмотрены два типа рулей: газодинамические, расположенные в сопле реактивного двигателя, и гидродинамические, установленные снаружи корпуса, на его кормавой части.
При использовании рулей, установленных в сопле реактивного двигателя, их поворот вызывает отклонение струи газа, вылетающего из сопла, что и создает поворот самого корпуса управляемой мины-ракеты. Идея, конечно, интересная, но в случае конкретного исполнения конструкций, идея использования обычных гидродинамических рулей победила.
Гидродинамические рули действовали значительно эффективнее, чем газодинамические.
Ну и наконец, данные испытания подтвердили работоспособность принципа управления ждущими минами-ракетами, когда один гироскоп удерживает ее движение в заданной плоскости стрельбы, а другой стабилизирует движение в этой плоскости под требуемым углом дифферента. При этом этими же гироскопами стабилизируется движение мины-ракеты с нулевым креном. Для управления по крену использовалось рассогласование рулей.
Это был также принципиальный результат этих испытаний, тем более что испытывались конструкции, разработанные в деталях мной лично, и изготовленные в опытных цехах нашего НИИ.
В дальнейшем для всех мин-ракет сохранится указанный принцип управления, и в основе конструкции гироскопов, рулевых машинок и прочих элементов системы управления, будет принята указанная разработка для мины-ракеты по теме Б-IX-30.
Таким-то вот образом я из торпедиста превращался в минера.
В процессе указанных превращений ко мне в командировку в город Лахденпохья прибыла моя супруга, причем приехала она сюда не как праздно путешествующая дама, а, также как и я - по долгу службы!
Нина уже несколько лет работала в нашем отделе в секторе регистрирующих приборов. Основным направлением ее работы там были вопросы использования автографов глубины и крена в различных типах создаваемых торпед.
Для приемки этих приборов ей приходилось ездить в командировку в Киев, организовывать работу с ними на испытаниях торпед в Феодосии, и вот теперь, с этими же вопросами и приборами, она появилась там же, где находился и я.
Приятная неожиданность! «Такова торпедная жизнь»!
Побыла здесь Нина не очень долго, меньше месяца, но, тем не менее, жизнь с Валей Павловым в нашей холостяцкой комнате мне следовало прекратить, и следовало найти для себя и для жены новое, семейное жилье.
Однако, в разгар «командировочной страды» это сделать оказалось очень непросто. Целыми днями мы слонялись по городу в поисках жилья, но все было бесполезно. Городок был до отказа насыщен постояльцами, и никто не хотел теперь их к себе пускать!
Но все-таки мы, в конце концов, нашли себе пристанище. В конце первого (или второго) дня поисков на одной из окраинных улочек, через распахнутое настежь окошко, я увидел аккуратного усатого старичка, сидящего в чистенькой комнате с газетой в руках, и изучающего ее через очки, висящие на кончике его носа.
Я немедленно отворил калитку в заборе, и мы с Ниной вошли во двор этого дама, где что-то делала его хозяйка, в окружении множества детей, различного, но уже школьного, возраста.
Она и ее «старичок» любезно согласились сдать нам одну из комнат в их доме.
Ночью, когда мы уже крепко и сладко заснули, пришлось просыпаться, так как в доме из соседней комнаты раздавались душераздирающие вопли и призывы о помощи!
Пришлось срочно вставать и разбираться в обстановке!
Я открыл дверь в соседнюю комнату, заглянул туда, и остолбенел от ужаса!
Наш хозяин, тихий и аккуратный старичок, каким-то образом мгновенно преобразился в знаменитого городского хулигана «аллюра-трикреста»!
Оказывается, они были одним и тем же лицом!
Мне пришлось не менее получаса возиться с ним, чтобы как-то утихомирить!
Все обошлось, но об отдыхе уже речи не было!
И так продолжалось почти каждую ночь, пока мы там жили.
Еще в какой-то момент времени меня на моем рабочем месте в приборной лаборатории навестил сам Р.В. Исаков.
Здесь он, пожалуй впервые после назначения на должность начальника отдела, вел со мной разговор не как раньше, как принято бывало обсуждать технические проблемы между сотрудниками–соратниками, а как принято у «настоящих начальников» - «Я начальник – ты дурак, …»!
Он совершенно не обсуждал ход испытаний мины-ракеты и получаемые, при этом, результаты, а только лишь сделал «ценное указание» по поводу того, что не по всем испытаниям мы строили, так называемые, «совмещенные» графики показаний регистрирующих приборов.
Конечно, никаких возражений по этому поводу с моей стороны не последовало, хотя я считал такое требование только некоторым усложнением работы девочек-техников. Я им раньше давал команду по таким построениям только в особых случаях, когда требовалось объяснять какой-либо нюанс перемещения мины-ракеты.
Да, мой соратник по изолятору и по работе с торпедой ТАН-53, которому я не так еще и давно пояснял суть карданной ошибки гироскопа, и вообще, что это за зверь такой «торпеда», теперь стал важным обладателем ученой степени, начальником крупного отдела НИИ и моим непосредственным начальником! Но и это все были мелочи, по сравнению с той блестящей карьерой, которую ему еще предстояло пройти!
На этом фоне становилось еще более заметным трагическое жизненное падение других молодых людей, еще недавно, представляющих собой саму молодость с безоблачной перспективой, а ныне превращающихся в «бичей» - в отброс общества!
Одним из них был Боря Назаров.
В создание нового поколения малогабаритных противолодочных торпед с электромеханическими приборами управления и регистрации Борис внес значительный вклад, проектируя электрические связи между этими приборами и пуско-регулирующей аппаратурой торпед, аналогов чему до этого не имелось. Его разработки, в определенной мере, являлись основой для работы, недавно созданного в НИИ специально для выполнения подобных работ, отдела по электрической связи агрегатов торпеды. (Начальник отдела – ГРИГОРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ВАСИЛЬЕВ).
Вообще-то заметно опускаться Боря начал еще несколько лет тому назад. Это стало заметно на юге в 57 – 58 годах, когда он там был в командировке, и где ему было доверено самостоятельное руководство приборным участком. Об этом мне рассказывали рабочие, которые тогда с ним там работали.
Рассказывали, что раньше «с иголочки одетый и отутюженный», Борис стал одеваться неряшливо, на выходные уединялся в каком-нибудь ресторане ни с кем не общаясь, а когда уходил с работы, то брал себе флягу со спиртом, на прощание всем бросал высокомерное «соответствуй!», и уходил.
Перед той командировкой он разошелся с женой.
Сейчас, на данных испытаниях, Боря руководил инженерами, обеспечивающими подготовку торпедных приборов управления и проверку их функционирования в торпеде.
В жизни он уже достиг степени настоящего бомжа. В Ленинграде он потерял жилплощадь, семью и остался без родных, снимал угол где-то в Ольгино и оттуда аккуратно ездил на работу.
На работе, особенно после того, как отдел №14 перестал вести самостоятельные конструкторские разработки, ему заняться особенно было нечем, тем более, что сам он утратил былую активность в работе, без чего тоже нельзя трудиться.
Здесь, на приборном участке, он особенно не напрягался, но делал все, что было необходимо. Если я был свободен, то Боря любил со мной о чем-нибудь поболтать, по-моему, и после работы он, кроме меня другого общества не искал – ведь мы с ним начинали работать вместе, еще, когда мы были такими же молодыми, как большинство сейчас нас окружавших ребят.
Боря после работы любил выпить, для этого ему и никакая компания не была нужна.
До средины – конца октября, пока на участке он работал со мной, ничего особенного с ним не происходило. Ходил себе человек с доброй улыбкой и потихоньку насвистывал мотивы из классической музыки (следы детского музыкального воспитания). Однако, после моего отъезда, когда он на участке остался один для консервации матчасти после окончания испытаний, Боря запил. Запил так, что из в/ч в НИИ передали просьбу о помощи своему сотруднику, поскольку сам он стал полностью недееспособным!
Спасать Борю Р.В. Исаков поручил Б.Н. Майорову, поскольку в те времена он среди нас был единственным обладателем автомобиля.
Боря Майоров поручение начальника выполнил, но рассказывал потом об этом с омерзением: такое впечатление стал производить на окружающих, некогда блестящий инженер, Борис Назаров, и его жилье в Лахденпохья также.
Не знаю, каким образом Б. Майоров уладил все формальности, но из Лахденпохья Борис Назаров был доставлен прямо в больницу на улице Комсомола.
Примерно через год его там вылечили, и он вновь появился на работе в нашем отделе. Но это было уже жалкое подобие прежнего Назарова. В сектор управляющих приборов (СУП), в котором теперь под управлением В.А. Калитаева сосредоточили, после передачи разработок Киеву, как бы курирование разрабатываемых конструкций, его не взяли – делать ему там было совершенно нечего.
Определили Борю в лабораторию, которой теперь, после ухода Р.В. Исакова в начальники отдела, вновь стал командовать П.М. Трошин. Положение в лаборатории у Бориса было неопределенным – слонялся целыми днями из угла в угол и ни к чему не стремился.
По-прежнему оставался бомжом и ездил на работу из какой-то конуры в поселке Ольгино.
Другим примером погибающего человека являлся работавший недолго на моем участке электромонтажник КРАСНОСЛАВ (покороче – Слава) КАМИНСКИЙ.
Мой ровесник – он еще два – три года тому назад командовал на Балтике боевым кораблем. Слава окончил училище им. Фрунзе и моряком был потомственным, но он не рассчитал своих сил и возможностей в борьбе с «национальным злом», за что и был списан с флота.
Он честно старался начинать новую жизнь с «чистого листа».
Обремененный семьей он заочно старался получить штатское высшее образование и специальность, а чтобы все-таки быть поближе к родному ему флоту, он трудоустроился в нашем НИИ по рабочей сетке.
В результате такой жизненной перемены для своей жены и домочадцев он стал ненужным человеком. Домашние скандалы «по поводу и без повода» его провоцировали постоянно.
Я его знал уже пару лет.
В Ленинграде на работе к нему не было никаких претензий никогда. Также запомнилось его увлечение рисованием маслеными красками.
Однако к быту в наших командировочных условиях Слава приспособиться не смог.
Я здесь уже говорил, что городок приезжим людом был основательно переполнен, но все-таки ни с кем таких вещей не происходило: однажды утром меня вызвали с работы в городское отделение милиции, чтобы там предъявить мне нашего Краснослава. Бывший офицер-моряк был ночью обнаружен спящим на камушке в городском садике.
В милиции меня в официальном порядке попросили принять меры, чтобы мои подчиненные спали бы под крышей, как людям полагается, а не на камушках под открытым небом. (Дикие какие-то взгляды на жизнь и на права человека раньше были в милиции!)
С трудом вместе со Славой мы ему нашли какую-то конуру, но пожил он в ней совсем недолго: через день вечерком слегка расслабился и после стакана вина (много ли бывшему алкашу надо) он спустился вниз по лестнице со второго этажа со сломанными ребрами.
Пришлось его командировку прекратить, а дальше, вследствие бытовых скандалов, у Славы закончилась и служба в НИИ-400.
Очень много у нас неплохих людей погибает от собственной слабости, от нашего неумения поддержать их в трудную минуту!
Ближе к ноябрю произошел массовый и практически одновременный отъезд командировочных домой
в ЛЕНИНГРАД
на постоянное место работы.
Испытания по всем темам, и по моей мине-ракете также, закончились одновременно. Небольшой контингент остался в городке для завершения работ уже во второй половине ноября.
В один из дней посторонние пассажиры состава, направляющегося к Питеру, были удивлены и даже несколько испуганы. Весь состав на станции Лахденпохья заняла масса из нескольких сотен молодых людей, которые всю дорогу громко болтали, пели, клялись друг другу в любви и дружбе, рассказывали диковинные истории, и т.п.
Почти все были слегка пьяны, то ли от вина, то ли просто от завершения большой совместной работы и дружного возвращения домой. В отлучке от Питера народ, в основном, был порядка 5 месяцев. За это время многие породнились и даже навсегда. Совместная работа и жизнь в командировке сближали людей и молодых и старых так, что со стороны их иногда можно было принять за родственников.
В тот год эта железнодорожная ветка была электрифицирована от Ленинграда уже до станции Сосново. Когда наш состав добрался до этой станции и народ там увидел столбы с электрической линией, то пришел в экстаз, воспринимая эти столбы, как признак приближения к цивилизации и к домашнему очагу. Один здоровенный электрик тут же оказался на верхушке столба с гитарой в руках, вызвав этим дополнительные восторги публики.
От Соснова до Ленинграда было уже совсем близко, и на другой день я снова явился на службу в свой отдел в НИИ.
Буквально через неделю – другую мне предстояла новая командировка через всю страну, с севера на юг, на полигон испытаний мин-ракет вблизи абхазского города Гагра.
Сразу по прибытию в отдел я начал в срочном порядке отчитываться по прошедшей командировке в Лахденпохья и оформлять новое Техническое задание и Командировочное удостоверение, а также получать денежное довольствие для новой командировки.
Кроме того, было необходимо еще раз проверить материально-техническое обеспечение новых испытаний, уточнить программу испытаний мины-ракеты, документальное обеспечение, состав рабочей группы, и многое другое подобное.
А главное, в первый же день по прибытию в Питер мне очень захотелось посетить свою Ленинградскую баню и там хорошенько попариться и помыться.
Конечно, и в Лахденпохья я такое заведение навещал регулярно, но и тут откладывать дело в долгий ящик совсем не хотелось.
Вечером, сразу после работы, я отправился в баню, которая тогда действовала рядом с кинотеатром «Гигант». Дома, на улице Федосеенко, оставалась теща с двумя детьми.
Только с веником я добрался до парилки, как вдруг из мыльного отделения услышал крик:
«Кто тут такой Александров? Срочно на выход!»
Что за черт!?
Сначала решил, что ко мне это относиться не может - мало ли на свете Александровых!
Однако кричали все настойчивее:
«Нам известно, что ты здесь! Немедленно выходи, требует Первый отдел! Машина ждет на улице!»
Но тут на мою защиту встал полупьяный банщик:
«Трах-та-ра-рах! (нецензурно) Дай человеку домыться, трах-та-ра-рах! У меня, трах-та-ра-рах, из бани еще никто не уходил, трах-та-ра-рах!»
После перепалки посыльный занял место у выхода из мыльной, а я, получив временную свободу, пошел в парилку продолжать начатое дело.
Голый народ от меня стал держаться подальше, кроме одного татуированного как индеец. Он мне предлагал всякие банные услуги и при этом успокаивал: «Не дрейфь! Скоро будет амнистия!»
«Дрейфить» я не «дрейфил», но мне было любопытно, что такое в НИИ произошло?
На выходе из мужской раздевалки нас встретила заместитель начальника первого отдела ЛИДИЯ ИВАНОВНА ЗАНЧЕВСКАЯ, женщина высокого роста, простая в обращении и очень приятная.
Она мне объяснила, что они приехали за мной ко мне домой, и теща навела их сюда в баню. А приехали они за мной, поскольку в НИИ исчез совершенно секретный материал, который, как они там вычислили, брал именно я! И там сейчас меня ждет директор НИИ А.М.Борушко, который лично отвечает за такие материалы и не имеет права покидать службу, пока не обнаружат местонахождение данного материала!
Чепуха какая-то! Не было за мной такой вины!
Время было уже позднее, что-то около 10 часов вечера. Когда мы с Л.И. Занчевской поднялись на третий этаж, то там я увидел директора, который быстро шагал в разные стороны, как это делает обычно лев в своей клетке, когда он хочет есть! Его, тогда еще огненная, шевелюра пылала сильнее обычного! Увидев нас, он буквально бросился в мою сторону!
И в этот момент спасительная догадка осенила мою голову!
Я вдруг вспомнил, что в тральном отделе №4 работает мой однофамилец, у которого цвет волос точно такой же, как у нашего директора А.М. Борушко!
Я тут же заорал радостно:
«Посмотрите, пожалуйста, что находится в спецчемодане у Александрова из 4-го отдела»!
Л.И. Занчевская охнула и исчезла! Через минуту она вернулась и заявила директору, что пропавший материал обнаружен, все без нарушений, все «о-кей», и все могут идти по своим домам.
Конечно, никому из них не пришло в голову приносить мне какие-нибудь извинения!