Как теперь добраться до Адлера, так, чтобы не опоздать на самолет?
Опять же мне повезло: недалеко находилась площадка, откуда взлетали рейсовые вертолеты, доставляющие публику в аэропорт Адлера. Летали они редко – пару раз в сутки, но до отчаливания очередной машины сейчас оставалось минут 15 и меня такое положение устраивало, как нельзя лучше!
Вертолет шел на Адлер вдоль морского побережья и мне с высоты был хорошо виден серпантин шоссе с движущимся по нему транспортом. Было видно, как дорога частенько проходила по горным кручам и по самому краю глубоких обрывов!
Вертолет легко обгонял, идущий по шоссе транспорт, и в одном месте мне показалось, что я узнал сверху автобус, который сегодня утром я провожал в Алахадзе!
Жаль, конечно, что я лечу не со всеми вместе и, похоже, Темиру придется пускать свою ракету в Новый Год в одиночестве. Жаль, что я его не смог предупредить. МожетАрут ему про меня расскажет?
В аэропорту я своих никого не встретил. Наши пути разошлись.
К Москве самолет подлетал уже в темноте, салон освещался электрическим светом.
В какой-то момент на всем ходу самолет попал в воздушную яму: ощутив невесомость, все пассажиры дружно ойкнули и проснулись. Наверное, мы свалились вниз на несколько сотен метров! Двигатели самолета работали нормально, и дальше он шел, как ни в чем не бывало! Много раз мне приходилось летать, но такого явления больше никогда не наблюдал!
Я уже начал подумывать, что мне делать в Москве после посадки, как вдруг, не помню сейчас каким образом, узнал, что после того, как всех пассажиров из самолета высадят, он пустой полетит в Ленинград! Летчикам Новый Год нужно встретить в Ленинграде!
Ну и везет же дуракам на Руси!
С летчиками я договорился, что остаюсь в их самолете и лечу
до ЛЕНИНГРАДА!
До сих пор помню, как подремывал один в пустом темном салоне самолета, пока он летел из Москвы в Ленинград.
Самолет сел. Я поблагодарил экипаж самолета за благополучную доставку меня к месту назначения и быстренько, не замечая разницы в климатических условиях Ленинграда и Алахадзе, и вообще ничего не замечая, добрался до своей квартиры в Ленинграде.
В квартире было пусто и темно. Меня тут явно никто не ждал!
Был уже одиннадцатый час, и следовало подумать о встрече Нового Года. Сбросив с себя командировочный одяг и немного стряхнув и отмыв черноморскую и дорожную пыль, в соответствующей форме я отправился встречать Новый Год на свою работу в НИИ, в здание клуба, где ожидал увидеть всех своих «боевых» сподвижников, а, возможно, там же встречу и жену, ведь она в это время также работала в нашем отделе.
Пропуск на территорию у меня был с собой и, примерно в 11.30, я распахнул дверь, за которой раздавались звуки музыки и веселья, и ступил в зал с установленными в нем столами с яствами, и заполненный празднующим народом.
В зале тут же стало тихо.
На меня с изумлением смотрело множество глаз, и особенно, запомнилось, две пары глаз начальников: Р.В. Исакова и А.О. Лукина.
Моего появления никак, никто не ожидал! Секундное молчание было прервано женским визгом – это, оставив своих кавалеров, мне на шею бросилась жена! (моя).
Веселье возобновилось, я всем объяснял, что я здесь в «самоволке», что после встречи праздника вместе со всем коллективом и со своим семейством, я снова отбуду на место своей службы. Особенно радостно здесь меня встретил коллектив моей рабочей группы, членов которого вчера вечером и, даже сегодня утром, я провожал из Алахадзе в Ленинград!
Тут же, среди веселья, произошло то о чем бы мне следовало бы подумать, прежде, чем сюда являться.
Меня взяли в оборот мои начальники: Р.В. Исаков и А.О. Лукин: руководство НИИ весьма обеспокоено тем, что уже месяц об отработке мины-ракеты с испытаний не подается никакой информации. Прибывающий оттуда народ не может сказать ничего вразумительного. Я являюсь первым членом комиссии, которого они видят и, поэтому, обязан руководству сообщить всю необходимую информацию.
Здесь я им ответил, что у Будылина возникли проблемы, по которым все прояснится после праздников. Продолжая участие в веселии коллектива, я уже был настороже, и точно: без 5 минут 12 раздался телефонный звонок – меня пригласили к телефону.
Звонил главный инженер НИИ В.И. Егоров. Он сказал, что до отъезда в Алахадзе, сразу после праздников (3, или 4 января), я должен явиться к нему, чтобы лично доложить обстановку на испытаниях.
Ну что ж! Замечу только, что во всем происходящем я и тогда, и по настоящий момент, по отношению к А.П. Будылину непорядочных поступков со своей стороны не нахожу и не находил.
Так вот закончился старый и наступил новый
1963 год.
В первый же рабочий день года я доложил обстановку на испытаниях главному инженеру В.И. Егорову, после чего был назначен прием у директора А.М. Борушко.
А.М. выслушал меня и запретил мое возвращение на испытания! Возвращаться на испытания он мне запретил в устной форме, но делать отметку об окончании командировки в Гагры в соответствующих документах мне никто не стал. Ведь он никому, кроме меня такой команды не давал, а отметить окончание командировки самому себе? Такое было «не принято».
На приеме у директора я как-то не подумал спрашивать у него, как его приказ физически можно будет выполнить. Наверняка он этого и сам не знал, а в таких случаях приставать к высокому начальству нежелательно, мягко говоря.
Между тем 10 января из Гагр от А.П. Будылина пришла телеграмма, что испытания мины-ракеты срываются в связи с исчезновением члена комиссии А.Б. Александрова!
Формально я находился на Черном море в Гаграх, а фактически в Ленинграде!
Возвращаться к разъяренному А.П. Будылину самостоятельно и вопреки запрещению директора, я решил – не к чему!
Мне было понятно, что наше НИИ и его директор остановкой испытаний мины-ракеты поставлены в сложное положение: как это так - прекратить испытания, когда высшее начальство в ближайшее время ожидает от директора рапорта об их блистательном завершении?
Пока между директором, главным конструктором и главком шло выяснение необходимых действий в сложившейся ситуации, виновник этого переполоха – то есть я, занял позицию выжидания. А как только в средине февраля директор отдал команду, «Испытания мины-ракеты в Гаграх по теме Б-IX-30 прекратить и всему персоналу возвратиться в Ленинград», я, в добавление к имеющейся у меня командировке, стал себе выписывать и оформлять
в Гагры
еще одну командировку: для консервации имущества, находящегося на испытаниях.
Кроме консервации казенного имущества, которая, в общем-то, могла быть проведена и без меня, мне было необходимо вернуть в Ленинград свой мотоцикл-«макаку» и походный чемодан с некоторым количеством личного барахла, которые терять в Гаграх мне было жалко. 
В конце февраля я последний раз прибыл в Гагры и встретил там сердитого А.П. Будылина и всех, кто еще не успел вернуться в Ленинград.
Как я и ожидал, подписывать мне командировочные документы А.П. категорически отказался. Потом,
в Ленинграде,
все эти командировки мне как-то все-таки подписали. Страсти через какое-то время поутихли, да и невозможно же было: меня и не увольнять с работы, и денег за работу не выплачивать!
Мои отношения с Анатолием Петровичем снова стали нормальными, и даже приветливыми, через два – три месяца после возвращения из Гагр.
Кое-кто считал меня причиной закрытия темы Б-IX-30, хотя, это очевидно, что дело здесь совершенно в другом.
Например, заместитель А.П. по корпусно-механической части К. Чунин говорил мне следующее: «Зря ты тогда выступил. Эту мину нужно было бы сперва сдать на флот, а уж потом ее как-то убирать».
И ведь, пожалуй, вполне возможно, что ее действительно бы сдали на вооружение, не проверив, как следует, точность реального автоприцеливания.
Одним словом разработку мины-ракеты с автоприцеливанием А.П.Будылина закрыли.
«Шею» на этой теме, как когда-то высказывались Р.В. Исаков и А. Гуревич, я «не сломал», но и «грудь в крестах» также не получилась.
Каков был – таким и остался. Правда, как-то в приватном разговоре, который состоялся через пару месяцев после закрытия темы, начальник отдела Р.В. Исаков меня как бы похвалил – сказал мне, что я поступал правильно в сложившейся на теме ситуации. Но я это и сам знал прекрасно, что иначе нельзя было действовать.
У меня от такого финала осталось большое моральное удовлетворение: тем, что я прекратил работы с неэффективным образцом вооружения страны – я, во-первых, предотвратил бесполезную растрату немалых государственных средств и, во-вторых, способствовал повышению государственной безопасности.
Кроме того, именно моя проверка поведения мины на якоре перевернула у специалистов нашего НИИ представление о физике моря!
Только после этого эксперимента стало ясно, что в толще морской воды на различных глубинах неспокойно: там существуют местные течения и возмущения воды, способные создавать колебания и вращения тел, установленных на этих глубинах.
Уверен, что кое-кто на эту тему создавал научные труды после испытаний, проведенных мной на Черном море под Гаграми.
Такова вот «минная жизнь»!
Сейчас мне странно и дико представлять, что в тех мирных краях, где мной в начале 60-тых проводились работы по созданию мины-ракеты, в 90-х возникли кровавые межэтнические конфликты.
О судьбе базы в Алахадзе я узнал от бывшего(?) сотрудника отдела № 69 (бывший отдел № 9) ВИТАЛИЯ ОЧЕРЕДЬКО во время случайной с ним встречи в метро. Мы с ним работали рядом, и в Алахадзе, и в Лахденпохья. Он был старше меня года на 3 – 4, участник Отечественной войны.
Он мне рассказал, что во времена Грузинско-Абхазского конфликта наша база была разграблена неизвестными вооруженными бандитами. Находящиеся на базе малотоннажные плавсредства бандиты увели в неизвестном направлении вместе с их командами, а остальной персонал берегом моря стал добираться до Гагр, и уже оттуда добирались в Россию, кто – куда. В пути их несколько раз обстреляли с неизвестных самолетов.
Такова «минная жизнь»!
В 1963-ем, после закрытия темы Б-IX-30, я продолжал понемножку трудиться в недавно созданном секторе, состоящем из заместителей главных конструкторов. Он так и назывался: «Сектор заместителей главных конструкторов»!
Неплохо звучит?
До 1962 года в нашем приборном 14-ом отделе существовал только один заместитель главного конструктора – им был я, Ваш покорный слуга!
Причиной наделения меня такой должностью в 1960 году являлось то, что начальству отдела заниматься наряду с торпедной тематикой, вновь «свалившейся на его голову», минной тематикой – было не с руки. Вот и выделили это минное направление на отдельную личность, (то есть на меня). А звание «заместителя главного конструктора» подчеркивало тот факт, что по решению технических вопросов я являюсь напрямую подчиненным главного конструктора, а отдел об этом ставлю лишь в известность.
При этом в отделе решения по конструкциям торпедных приборов (отдел в то время являлся, в основном, конструкторским отделом) и по укомплектованию ими торпед прорабатывались под руководством И.Т. Шестопалова, В.А. Калитаева и других начальников секторов, для всех торпед, по всем темам.
Именно начальники секторов держали непосредственную связь с главными конструкторами торпед различных видов, а с главным конструктором мины-ракеты А.П. Будылиным связь держал я – его заместитель по приборам управления и по приборам, регистрирующим движение мины-ракеты.
Под моим непосредственным руководством происходило проектирование приборов для этого изделия, вплоть до разработки чертежей и всевозможной эксплуатационной документации, и заказ изготовления этих приборов в наших цехах. Конечно, заказы на изготовление производились мной через службы нашего 14-го отдела, через начальника отдела И.Т. Шестопалова и через его зама А.О. Лукина.
Новый начальник отдела, Р.В. Исаков, снял с начальника сектора В.А. Калитаева непосредственную связь с главными конструкторами торпед, а другие конструкторские сектора были в отделе ликвидированы.
Основным отличием реорганизованного отдела № 14 от прежнего было то, что конструирование и изготовление приборов управления для опытных партий торпед с отдела № 14, и вообще с НИИ-400, было снято и передано СКБ Киевского завода имени Петровского (завод № 308).
Связь отдела № 14 с главными конструкторами торпед и мин-ракет теперь осуществлялась через сотрудников сектора «Заместителей главных конструкторов», которые подчинялись начальнику этого сектора, а последний начальнику отдела Р.В. Исакову.
Основной задачей «Заместителей» являлась разработка «Технических заданий» (ТЗ) для Киевского СКБ и согласование его, как с головным отделом-разработчиком, так и со всеми другими подразделениями, обеспечивающими разработку и изготовление прибора для данного изделия.
В конструкторском отделе В.А. Калитаева производились некоторые конструкторские разработки в обоснование некоторых «Технических заданий».
Конструкторский сектор приборов регистрации, руководителем которого стал бывший начальник отдела И.Т. Шестопалов, вскоре был из отдела № 14 переведен в отдел №12.
Итак, я стал одним из «Заместителей» в новом секторе. С работой инженера-конструктора было покончено навсегда!
Формально у меня оставалось то же звание в новом секторе, что и прежде, когда этого сектора не было, только схема моей деятельности существенно изменилась.
Теперь, чтобы изменить конструкцию какого-нибудь винтика в опытном приборе, после согласования ТЗ на него с Киевским СКБ, это изменение нужно было согласовать сперва на уровне различных Главков Минсудпрома. (С некоторого времени наше НИИ и Киевский завод подчинялись различным главкам Минсудпрома)
А сколько для этого согласования было необходимо произвести предварительных согласований со всевозможными начальниками и подразделениями - это трудно представить и в «страшном сне»!
В новых условиях работы «заместитель главного конструктора» превращался в некоего ведущего-наблюдателя – разработчика Советов для своих начальников. Решения же теперь принимали руководители отделов и прочих подразделений.
Конечно же, правильный совет тоже многого стоит!
Звание «Заместителя главного» (наряду с должностью старшего научного сотрудника) у меня оставалось, но вот самого «главного», после закрытия темы, у меня и не было!
Кого мне замещать?! Срочно требуется «Главный»!
Впрочем, начальник у меня все же был. Начальником сектора заместителей был назначен Стась Полеско – Лауреат Ленинской премии и бывший начальник конструкторского сектора приборов управления торпедами в вертикальной плоскости. Через какое-то время Стасяпереведут на другую работу а начальником этого сектора станет ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ САГАЛОВ, известный Р.В. Исакову по его прошлой работе в отделе № 8 и приглашенный им в отдел № 14.
В сектор «заместителей», созданный в прошлом году, Исаков включил В.Е. Мясина, С.Г. Полеско, В.Ф. Некрасова, Ю.В. Власова, Ю.В.Саунин, помнится, также там числился какое-то время.
Возможно, кого-то и не вспомнил.
Все заместители курировали разработку какой-либо конкретной торпеды, а я, первое время после закрытия темы Б-IX-30, являлся куратором отдела № 3, проектирующего минное оружие, но конкретного объекта для моего кураторства еще не существовало.
Меня, конечно, интересовало: «под каким соусом» в Правительстве произвели закрытие разрабатываемой нами темы?
Не помню уже кто мне объяснил, что неожиданно у «разработчиков» возникла идея создания мины-ракеты на основе более простой и надежной системы автоприцеливания, вследствие чего продолжение работы по теме Б-IX-30 стало нецелесообразно, а необходимо все средства сосредоточить на скорейшем создании мины-ракеты на другом, более совершенном и надежном, принципе работы системы автоприцеливания.
«Палочкой-выручалочкой» для мины-ракеты явился «Крест Вольфсона».
ЛЕОНИД МАРКОВИЧ ВОЛЬФСОН – сотрудник отдела № 3, примерно мой ровесник, предложил новую систему автоприцеливания, нечувствительную к колебаниям и прочим «кручениям-верчениям» якорной мины.
Цилиндрической формы мина, установленная на якоре вертикально, в своей головной части должна быть снабжена антенной, излучатели которой посылали бы акустические сигналы в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, а ее приемники принимали бы сигналы, отражаемые от плавсредств, пересекающих эти плоскости.
Мине-ракете надлежало, под определенным углом дифферента, выполнить незамедлительное перемещение в плоскости, в которой воспринимались отраженные сигналы. За те несколько единиц секунд, которые потребуются мине-ракете, чтобы достигнуть плавсредство, отражающее посланные акустические сигналы, последнее не успеет переместиться на расстояние, при котором его поражение станет невозможным.
На основе предложенной системы автоприцеливания была открыта новая тема Б-VII-40, под зашифрованным названием «Голец».
После сдачи на флот эта мина-ракета получила, если не ошибаюсь, название ПМР-2.
Главным конструктором этой мины-ракеты был назначен Л.М. Вольфсон, а его заместителем по управлению – я.
Произошло это так, что где-то в апреле-мае 1963 года наш отдел № 14 получил команду на создание системы, обеспечивающей управляемое движение проектируемой мины-ракеты. В известность меня об этом не ставили, но через какое-то время меня неожиданно вызвал к себе зам. начальника отдела А.О. Лукин и потребовал, чтобы я немедленно составил техническое задание Киевскому СКБ на разработку приборов управления для мины-ракеты по теме «Голец». Через день оно должно быть отправлено в Киев.
Про себя я чертыхнулся: поймет ли когда-нибудь, наконец, А.О. Лукин, да и другое начальство, что подобные, да и другие, работы в спешке делать нельзя! По техническому заданию, которое мне предлагалось сделать за день, коллективы нескольких предприятий должны будут работать длительное время и если не продумать тщательно детали разрабатываемого задания, то работа, целиком, или частично, может быть потрачена впустую!
Как бы там ни было, но Техническое задание ушло в Киев вовремя, и об этом событии поставили «галочки» в плановых документах отдела, института, СКБ завода, главков минсудпрома.
Систему управления мины-ракеты «Голец» я создавал на основе системы управления мины-ракеты по теме Б-IX-30, которую только-то закрыли с моей подачи.
Управление миной-ракетой должно было осуществляться:
o по отклонению от программного угла в плоскости стрельбы, которой по команде от аппаратуры автоприцеливания могла стать одна из двух земных плоскостей, в начальный момент проходящих через одно из взаимно перпендикулярных оперений корпуса мины;
o по углу отклонения корпуса ракеты от плоскости стрельбы;
o по углу поворота корпуса ракеты относительно ее продольной оси.
Для обеспечения данной схемы управления в задании была предусмотрена установка трех гиродатчиков, аналогичных гироскопу, спроектированному для мины-ракеты по теме Б-IX-30.
Учитывая, что в каждом гироскопе был предусмотрен съем сигналов для управления и регистрации с каждого из двух колец гироскопа, через несколько лет по предложению А.Д. Белехова, который в следующем году сменил меня на этой должности, один из гироскопов из ракеты убрали.
В той спешке, в какой мне пришлось составлять это техническое задание, я допустил некоторое излишество. Слава богу, что не допустил недостатков!
Система управления рулями ракеты, рулевые машинки, на «Голец» также переносились от Б-IX-30.
Вообще интересно прослеживать эволюцию изменения конструкции рулевых машинок, которую я начал с первых дней своей службы в НИИ.
Сначала к традиционной РМ, которая, наверное, не менялась со времен Уайтхеда, на теме по торпеде ТАН-53 был добавлен распределительный золотник, перекладываемый от воздуха, затем, на малогабаритных противолодочных торпедах, эта перекладка обеспечивалась установкой на РМ электромагнита, который затем был заменен на электромоторчик типа ДИД, со следящей системой. На минах-ракетах и на некоторых торпедах РМ остались с электромагнитом. Проектировались также трехпозиционные модификации этих РМ.
Рабочим телом в РМ сначала был воздух под давлением, затем, в торпедах, гидравлика, и, наконец, в РМ для мины-ракеты «Голец» в качестве рабочего тела было предусмотрено использование продукта сгорания «пороха» реактивного двигателя мины-ракеты.
Вышеуказанные модификации РМ производились, либо мной лично, либо под моим руководством, для использования в системах управления движения торпед по направлению и для систем креновыравнивания, а также для перекладок рулей мин-ракет.
Кроме указанных РМ в торпедах применялись мощные машинки для перекладок горизонтальных рулей.
После того, как в 60-х годах появилась возможность ознакомиться с конструкциями американских торпед, у нас были спроектированы РМ:
o для маленьких торпед калибра 324 мм – на основе электромотора постоянного тока;
o для торпед, используемых в составе воздушных ракет, - на основе электромагнитных муфт с отбором энергии от валов торпедного двигателя.
Как я уже упомянул выше, в техническом задании на проектирование агрегатов системы управления для мины-ракеты «Голец» было заложено также
основное отличие от предшественника, которое заключалось в использовании в системе вместо сжатого воздуха - газов от сгорания шашек твердотопливного ракетного двигателя.
Такое отличие являлось требованием к мине-ракете со стороны надежности ее функционирования после длительного ее нахождения в море на боевой позиции, или длительного нахождения полностью снаряженного образца на корабле-постановщике мины, или хранения ее в подготовленном состоянии на флотских хранилищах.
В указанных условиях было бы сложно обеспечить 100-процентное отсутствие травления воздуха из емкости, в которой он должен находиться, сохраняя при этом необходимое для использования давление.
Было предусмотрено, что кроме подачи продуктов сгорания ракетного топлива к рулевым машинкам мины-ракеты, они должны будут также использоваться (вместо сжатого воздуха под давлением 200 атмосфер) для разгона ротора каждого гироскопа, до момента егоразарретирования (освобождения от связей с корпусом мины-ракеты).
В техническом задании для киевского СКБ было, также как и для мины-ракеты по теме Б-IX-30, предусмотрено, что послеразарретирования вращение волчков гироскопов будет происходить на «выбеге».
К моменту разарретирования гиросистемы, которое выполнялось примерно через 0,3 – 0,4 секунды после старта ракеты и подачи к гироскопу газов высокого давления, обороты ротора составляют величину порядка 22000 – 25000 оборотов в минуту, и если ротор работает «на выбеге», без «поддува», то до нулевой величины обороты подают более чем через десяток минут.
За время от начала движения мины-ракеты и до его окончания проходит несколько секунд, в течение которых обороты ротора существенно не понизятся и его работоспособность сохраниться.
Однако, при согласовании выданного им ТЗ, Киевское СКБ решило, что у гироскопов, конструируемых ими для «Гольца», также должен существовать «электрический поддув».
Термин «поддув» сохранился от пневматических гироприборов, у которых для поддержания оборотов волчка после разарретированиягиросистемы, к волчку продолжал поступать воздух низкого давления (16 атмосфер).
«Электрический поддув» - означает, что после разарретирования обороты ротора, который представляет собой часть электромотора, поддерживаются подачей к нему трехфазного напряжения.
До 1962 года киевляне с электрическими гироскопами дела не имели, они проектировали только пневматические приборы.
С 1962 года началась передача Киеву технической документации на приборы управления торпедами, разработанной в нашем 14-ом отделе, для ее дальнейшего приспособления к условиям Киевского производства. В числе прочих были переданы документы на разработанный в секторе Калитаева гироскопический прибор курса с пневматическим запуском и электрическим поддувом (разработчик конструкции И.А. Логинов), а также и на мои конструкции.
С целью согласования всех вопросов передачи техдокументации В.А. Калитаев, вместе с группой сотрудников, впервые посетил столицу Украины и ступил на территорию своего «заклятого приятеля» - Е.Г. Янкелевича.
После согласия Л.М. Вольфсона на установку в корпусе мины-ракеты генератора для обеспечения «электрического поддува» киевлянам было выдано разрешение на разработку соответствующей конструкции для «Гольца».
Конечно, разрабатываемая в Киеве конструкция с «электрическим поддувом» для «Гольца» была излишней, хотя и вреда никакого не несла, но в дальнейшем гироскоп «Гольца» был положен в основу создания малогабаритного торпедного прибора курса «ДК-18», с которым мне еще предстоит встретиться через много лет.
Для решения вопросов по согласованию Киеву ТЗ на «Голец», оттуда к нам прибыл Киевский главный конструктор по «Гольцу» - молодой, спортивный, инженер, ГЕНАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОРОДЕЦКИЙ. Отныне по этой разработке он будет «моей Киевской рукой».
Через несколько лет, с легкой руки мины-ракеты, он станет главным киевским конструктором по разработке приборов на торпеде - части ракетного комплекса и успешная работа с ними принесет ему заслуженные звания и награды. Встречаться с ним мне еще придется не раз, и будет очень жалко, когда в расцвете сил, после тяжелого заболевания, его не станет.
Конечно, окончательный вид конструкция системы управления миной-ракетой «Голец» приняла после многочисленных согласований, затронутых в вышеуказанном ТЗ вопросов, с различными предприятиями и организациями, для чего мне в 1963 и в начале 1964 года пришлось совершить
множество перелетов между Ленинградом и другими районами Советского Союза.
Помнится, что в конце 1963 года я насчитал 22 авиационных билета, по приобретению которых мне приходилось отчитываться! Даже в то время это было удивительно!
Если при проектировании системы управления мины-ракеты по теме Б-IX-30 я много времени проводил за кульманом с карандашом в руке, а также в беготне между отделами, цехами, и другими подразделениями НИИ-400, то теперь время проходило в перелетах, поскольку все эти подразделения и цеха теперь не являлись частью НИИ, а принадлежали другим предприятиям и даже главкам.
В первую очередь, и очень скоро, мне пришлось отправляться на «наш родной» завод имени Г.И.Петровского (завод № 308)
в Киев,
для СКБ которого и было мной так спешно создано ТЗ.
В те времена в командировке на этом заводе находилась чуть ли не большая половина нашего отдела № 14 – шел процесс передачи технической документации, разработанной в отделе, СКБ завода.
Весь наш народ разместился в гостинице «Москва», недавно введенной в строй и гостеприимно принимающей командировочный народ. Я тоже смог легко там устроиться. 
Да-а, нынешние командировочные и не представляли в каких подвалах мы поселялись 10 лет тому назад! А кто сейчас мог представить послевоенные развалины Крещатика, которые в 50-х годах мне довелось еще наблюдать в их полном виде?
Мне представлялось, что отныне в такой большой гостинице, как эта «Москва», теперь всегда будет легко устроиться по прибытию в стольный град Украины.
Однако с этим вопросом вскоре стали возникать сложности. Сначала для устройства в гостинице потребовалось заранее телеграммой место в гостинице забронировать, но потом и это бронирование становилось бесполезным.
Как-то в очередной командировке, чтобы не ночевать на вокзале за неимением ночлега, я оформил себе командировку сразу в два места: на завод № 308 и в Госплан Украины, хотя в последнем мне делать было нечего. По прибытию в Киев первым делом направился в Госплан и оттуда получил (тоже с трудом) направлению в гостиницу Госплана (которая, кстати, была расположена вблизи от завод № 308).
Одним словом для нормальной работы командировочному инженеру приходилось идти на всевозможные ухищрения, ведь мы же не были какими-либо спортивными или театральными «звездами»!
Правда иногда, если повезет, то и завод давал направление на проживание в своем фонде, но его, по-видимому, не хватало.
В те годы, а возможно раньше, а может быть и позже, мне
много раз приходилось ездить в командировку в Москву и жить там дней по десять.
Не помню уже, с каким заданием я туда ездил, но запомнил, как мне там удавалось устраиваться.
Где-то в 50-х еще можно было пытаться со служебной командировкой получить место в гостинице, но вскоре наступили времена, когда об этом не стоило и думать. Какая-то возможность устроиться появилась, когда, кажется в конце пятидесятых, построили новые корпуса гостиницы «Восток». Пару раз я там останавливался. В этих гостиницах все было «без архитектурных излишеств» - койка с постельными принадлежностями, общие умывальник и туалет. Больше нам и не нужно! Но в скором времени и этой услуги командированных инженеров лишили.
Все гостиничные блага в свои руки взяли райкомы и исполкомы, которым труд инженера представлялся никчемным занятием.
В Киев, для решения указанных выше вопросов по конструкции системы управления, в 1963 году мне приходилось ездить и весной, и летом, и осенью, и зимой.