Она обижена. Я не пытался причинить ей боль, но это правда, и она сама напросилась. Я устал от лжи. Я устал от этой херни. Элис подходит ко мне. Я отвожу взгляд. Я устал видеть боль в глазах у всех, кого люблю. Я устал вызывать ее и устал от незнания того, как исправить это.
- Прости. Я просто люблю тебя, и мне не нравится, когда кто-то причиняет тебе боль. Я не понимала, что делала это, думала, что защищаю тебя.
- Защищала меня от чего, Элис? Разве я, блядь, не вырос еще? Я не умный человек? Не могу позаботиться о себе сам?
- От того, чтоб тебе снова причинили боль. От того, что снова доверишься кому-то и позволишь причинить себе очередную дозу боли.
Я смотрю на нее.
- Знаешь, ты, мама и все остальные говорят это дерьмо, но вы когда-нибудь задумывались, о чем на самом деле вы говорите? Вы когда-нибудь слышите себя? – я ударяю кулаком по стойке. Элис подпрыгивает. - Насколько хуже и больнее это может быть, Элис? Если Белла окажется преступницей, как ты назвала ее, то насколько это, блядь, может быть больнее того, что уже есть?
Наступает ночь, и я все же должен проверить Беллу. Она не спускалась вниз. Я не слышал наверху ни одного шага. Я возвращаюсь и сажусь на скамью у фортепиано. Я ничего не играю, просто нажимаю на клавиши. Получается какая-то бессмыслица, но что сейчас не бессмыслица? Я открываю свою тетрадь - старую тетрадь - и играю что-то, к чему не прикасался с тех пор, как в последний раз сидел здесь, наполненный агонией, просящей хоть какого-то выхода. Я не помню аккорды, но помню то чувство.
Я помню, как говорил ей, что она лжет. Я помню, как говорил ей, что не верю в ее любовь. Я помню, как кричал на нее. Я помню, как говорил о том, что она разрушила наш брак. Разрушила нашу семью. Разрушила мою карьеру. Я помню ее слезы. Я помню ее руки, сжимающие мою рубашку. Я помню, как она умоляла меня поверить ей. Я помню, как оттолкнул ее, и последний раз, как услышал, что она покинула дом. Щелчок двери.
|
|
Не помню, чтобы я спал в ту ночь. Я помню, когда она не вернулась домой, и помню звук телефона, когда он зазвонил утром. Я помню, как пахло в комнате. Я помню холод и мурашки по коже. Я помню резиновые перчатки, которые носил эксперт. Помню тот кислый привкус во рту, обжигающий мое горло, когда я смотрел на ее вскрытие, и помню, что все это было моей виной.
Эти листки бумаги знают мои секреты. Они зашифрованы, и для незнающих ушей это волшебно, красиво и удивительно, как говорит моя мать. Но все, что я слышу, это она.
Все, что я слышу, это она.
Я подвожу песню к завершению, держа палец на последней клавише, позволяя глубине и басовому аккорду вибрировать через меня. В доме наступает тишина. В какое-то мгновение мои глаза улавливают движение. В доме темно, но я вижу это. Силуэт, сидящий в тени на ступеньках. Это не призрак.
Белла.
Белла.
Воскресенье.
Я просыпаюсь в замешательстве. Помню, как наблюдала прошлой ночью за его игрой на фортепьяно. Помню ту суку Кейт, говорящую обо мне так, будто она, блядь, знает меня. Я замерзла. Огонь внизу не горит, и, посмотрев на часы, я понимаю почему. Эдвард уехал на кладбище. Да, в доме холоднее, когда его нет. Ни огня, ни тепла – ничего. Совсем ничего. Я обнимаю себя руками и бесцельно брожу. Я перехожу из комнаты в комнату – мне нечем заняться.
Я останавливаюсь в гостиной и осматриваюсь. Книга, которую я подарила ему, лежит на рояле. Закрытая. Я не заглядываю в нее. На подъездной дорожке слышен двигатель автомобиля. Это не машина Эдварда, но выглядит довольно похоже. Красный бантик на антенне – это отличие. У Эдварда нет красного банта. Я наблюдаю через занавески. Из машины выходит человек, похожий на Эдварда. Карлайл.
|
|
Он стучит в дверь. Черт. Я не хочу откликаться. Жду, когда он постучит второй раз и начинаю возиться с замком. Он мило улыбается и выглядит по-доброму. На нем шарф и длинное теплое пальто. Он выглядит красивым, таким же, как и Эдвард. Джентльменом. Холодный воздух пробивается сквозь открытую дверь, и я вздрагиваю.
- Доброе утро, Белла. Эдвард дома?
Я качаю головой.
– Нет. Он на кладбище.
Его отец выглядит удивленным.
– На кладбище?
– Да, он ходит каждое вв… воскресенье. – Блядь, как же холодно.
На его лице появляется понимание.
– О. Понятно. Что ж, я хотел пригласить его на завтрак, но, полагаю, мой шанс упущен. – Он ждет, но я не знаю, что сказать.
– Эээ… Он, как правило, не задерживается надолго. Вероятно, скоро будет дома.
Он улыбается.
– Ты не возражаешь, если я подожду его? – Он взмахивает рукой. – Внутри?
Я отступаю назад.
– Нет. Конечно. То есть, да, проходите.
Он входит, и я запираю за ним дверь. Он садится в гостиной. Это странно. Я действительно не знаю его отца. Он замечает меня, стоящую за ним.
– Я могу подождать где-нибудь еще, если ты здесь занималась… – он собирается встать.
– Нет, все нормально. Гм… Хотите чего-нибудь выпить? – Это ведь нормально, что я задала такой вопрос, верно?
– Кофе был бы замечательно, если у вас есть. Спасибо, Белла, – и снова милая улыбка.
|
|
Я иду в кухню и, к счастью, в кофейнике уже есть кофе. Воскресный кофе Эдварда. Я наливаю немного в чашку и подогреваю его в микроволновке. Я понятия не имею, пьет ли он с сахаром или молоком. И зачем я спросила, хочет ли он чего-нибудь выпить? Нужно было просто уйти в свою комнату. Я беру дурацкий кофе и несу его в гостиную. Возвращаюсь в кухню, беру молоко, сахар и ложечку. Раскладываю все на кофейном столике рядом с его креслом.
– О, я буду просто черный, благодарю тебя. – Он делает глоток. Лицо Карлайла слегка кривится. – Он любит такой крепкий?
– Не знаю. Я никогда не… из-за… ну, понимаете, – я машу рукой в районе живота.
– Да, конечно. Как дела у вас с малышом? – небрежным тоном спрашивает он. Он знает, что я шлюха, или нет? Он знает, что я шлюха, живущая в доме его сына, не так ли?
– Гм… Думаю, нормально.
– Это хорошо. – Он ставит свою чашку. – Белла, ты не посидишь со мной минутку? – он указывает на диван напротив него.
– Эмм…
– Пожалуйста? – снова просит он.
Вопреки здравому смыслу я делаю то, о чем он просит. Он придвигается ближе. Его руки сложены в замок и лежат на коленях.
– Понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение, но я должен спросить, потому что знаю – Эдвард мне ничего не скажет. Я немного волнуюсь за него. Он хорошо притворяется, но, должен тебе сказать, после того как услышал, что он поссорился с сестрой, я немного встревожен, Белла.
Почему он спрашивает об этом меня? Я пожимаю плечами.
– Братья и сестры иногда ссорятся.
Он кивает.
– Но не так, как Эдвард и Элис. Она всю ночь плакалась моей жене. Я никогда не видел ее такой расстроенной, – вздыхает он.
– Вы просите, чтобы я судачила об Эдварде?
– Нет. Я не осуждаю ни одного из них. Я прекрасно понимаю их обоих и люблю одинаково. Я просто хочу знать, как мой сын? Что с ним происходит на самом деле?
Я молчу.
– Как и говорил, я понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение, но я спрашиваю только из опасения за него, а не из любопытства.
Я качаю головой.
– Думаю, он в полном порядке. Я не знаю. – Это неправда. Почему я обманываю?
Карлайл поднимает свой кофе.
– Полагаю, он скрывает это лучше, чем мне казалось. – Он делает глоток.
– Не совсем, – замечательно, теперь мой рот говорит без моего разрешения. Он смотрит на меня. Скажи же что-нибудь, тупица. – Я… я только хочу сказать… очевидно, что он не в порядке. Как может кто-то, кто потерял кого-то, быть в порядке?
Его глаза прищуриваются.
– Вот почему я хотел, чтобы он с кем-то поговорил. Со мной, со своей матерью… хоть с кем-то. Плохо держать все в себе. Эдвард всегда так делал, даже мальчиком, когда Элизабет ушла от нас. Он утешал меня. Представь себе. Маленький мальчик говорил своему взрослому отцу, что все будет хорошо. – Карлайл улыбается, но глаза его остаются печальными. – Может, я просто чувствую себя виноватым. Черт, если честно, я больше ничего не понимаю. – Он ставит свою чашку обратно.
Да, он выглядит как Эдвард. Усталый, растерянный, но добрый.
Я пожимаю плечами.
– Это сделало его сильнее.
Взгляд Карлайла поднимается со столика к моему лицу. В нем отражается любопытство, которого я не понимаю.
– Знаешь, мои коллеги – люди, которые знают мою семью – всегда смотрят на меня с завистью и говорят, как мне повезло иметь такого успешного сына. Что он последовал по моим стопам и стопам матери, чтобы стать врачом. Я никогда не чувствовал себя таким образом. Я всегда гордился успехами своих обоих детей, просто потому, что они справились со всем, что преподнесла им судьба. Я горжусь Элис за то, что она – умная деловая женщина, и горжусь Эдвардом за то, что он – уважаемый врач, но они … я горжусь ими обоими. Я с гордостью называю их моими детьми.
И тут входит один из вышеназванных двоих. Эдвард медленно закрывает дверь. Его глаза перебегают с меня на Карлайла.
– Привет, – тихо говорит он.
– Доброе утро, сын. Надеюсь, ты не возражаешь, что я жду тебя. Я собирался пригласить тебя на завтрак этим утром. Белла сказала мне, что ты вернешься в ближайшее время.
Он качает головой, выглядя озадаченным.
– Ты сегодня не идешь в церковь?
– Полагаю, что Господь простит мне один день, учитывая, что я хочу провести его со своим ребенком, – улыбается Карлайл.
Эдвард выглядит раздраженно. Сегодня воскресенье, а Карлайл не знает, как Эдвард чувствует себя по воскресеньям. Он трет лицо и затягивает с ответом. Он подбирает слова в свое оправдание. Мое сердце сжимается. Такое чувство, что я наблюдаю за рыбой, выброшенной на берег, которая трепыхается и ловит ртом воздух. Зачем я открыла свой гребаный рот и пригласила Карлайла?
– Я не очень голоден, папа. Я на самом деле очень устал.
Карлайл хорошо скрывает свое разочарование. Интересно, у него ли Эдвард перенял опыт натягивать маски.
– Понимаю, – кивает он. – Это отчасти моя вина. Я слишком сильно загружаю тебя в больнице. – Карлайл встает. – Спасибо за кофе, Белла. И за компанию.
Я лишь киваю. Он подходит к Эдварду и обнимает его. От этого крепкого объятия Эдвард находится в растерянности. Карлайл что-то шепчет ему, но я не слышу. Он в последний раз улыбается и выходит, и мы остаемся одни. Воздух кажется напряженным. Я еще не разговаривала с ним после того похода в гребаный магазин. Мой рот снова начинает говорить без согласования с моим мозгом:
– Ему не понравился твой кофе. Он сказал, что тот слишком крепкий.
Эдвард смотрит на меня, присаживаясь и откладывая свои ключи в сторону.
– О, да? Что еще он сказал? – Он начинает стаскивать с себя ботинки.
– Что он о тебе беспокоится.
Эдвард смеется, но этот смех невеселый. В этом смехе звучит недоверие.
– Как и все они.
– Он сказал, что ты заставил Элис плакать.
Он смотрит на меня, и его ботинок падает на пол.
– Он так сказал?
Я киваю.
– Блядь. – Сняв второй ботинок, он откидывается на спинку дивана. Его рука пробегается по лицу. – Блядь.
Мой голос звучит пискляво.
– Я порчу твою жизнь… верно?
Он вскидывает глаза вверх.
– Это не имеет ничего общего с тобой, Белла.
– Я слышала, как вы, ребята, ссорились. И я слышала, что сказала Кейт.
– Кейт не имеет никакого отношения к тому, что произошло между Элис и мной. Это произошло потому, что я дерьмовый рассказчик, а она хреновый слушатель. – Он берет в руки пульт, и я понимаю, что он хочет закончить этот разговор.
Скажи это. Просто скажи это.
– Я думаю, мне нужно уйти. Так будет лучше. Проще.
Он с треском швыряет пульт на журнальный столик. Он садится прямо и раздраженно вздыхает.
– Если ты несчастлива и хочешь уйти, то уходи, Белла. Но не делай этого из-за меня. Не говори, что это для моей пользы. Я хотел, чтобы ты была здесь, и если бы я захотел, чтобы ты ушла, то сказал бы об этом. Я не говорил ничего такого, так что, пожалуйста, не нужно вкладывать эти слова в мои уста.
– Домработницу не так уж и сложно найти. Кто-то другой, безусловно, будет с меньшими проблемами, чем у меня, Эдвард.
Он пробегается пальцами по лицу и волосам, опираясь локтями на колени и подпирая руками подбородок.
– Я уже сказал тебе все, что думаю по этому поводу. Делай все, что хочешь, Белла.
Он снова дотягивается до пульта и включает телевизор. На этом все. Это все, что он должен был сказать. «А что ты ожидала от него услышать?» Понятия не имею. Я встаю и иду к лестнице.
Глупо было распаковывать вещи. Теперь только больше работы. «Куда мы пойдем?» Понятия не имею. «Но здесь уютно. Тепло». Это-то и плохо. Я засовываю свою одежду в сумку. «Эдвард здесь». В том-то и дело. Я запихиваю в сумку туалетные принадлежности. Бросаю один последний взгляд на комнату. Мой ключ остается лежать на комоде. «Б» для Беллы. Очень жаль. Я открываю дверь и так же быстро, как могу, спускаюсь по ступенькам. Мои ноги прирастают к земле, когда я добираюсь до основания лестницы. Он сидит на полу, прислонившись спиной к двери.
– Садись, – он указывает на место рядом с собой. Я пристально смотрю на него. – Сядь, Белла.
Лучшая защита – нападение.
– Теперь ты держишь меня в заложниках?
– Нет, я пытаюсь не наделать тех же ошибок, что и год назад. Садись.
Я бросаю сумку и опускаю свою задницу на лестницу. Он теребит пальцы, потом поднимает глаза на меня.
– Мне жаль, что ты слышала, как мы с Элис спорили. И мне жаль, что Кейт разболтала о том, что случилось в магазине. Она не имела права рассказывать об этом Элис. Не имела права говорить о тебе те вещи, которые сказала. – Он обнимает руками свои колени. Из его груди вырывается тяжелый вздох, а голова прислоняется к двери.
– Все продолжают спрашивать, почему я хочу помочь тебе. Почему мне небезразлично, что происходит с тобой… и у меня не было ответов на эти вопросы. Как бы я ни злился на Кейт, она помогла мне разобраться. Когда она сказала о тебе то дерьмо, у меня было такое чувство, что она говорит обо мне. Все, что произошло с тобой в магазине… именно так я чувствую себя каждый день, но никто этого не замечает, а если и замечает… то оставляет меня справляться с этим самому, – он пожимает плечами, – почти всегда. Это паршиво, Белла. Чертовски паршиво чувствовать себя таким образом. – Он смотрит на меня, и смотреть на него – то же самое, что смотреться в зеркало. Я в его глазах. В усталости на его лице. В слезах, которые он едва сдерживает. – Я пытаюсь помочь тебе, но даже не знаю, как помочь самому себе. Вот почему они не понимают этого. Как бы то ни было, дело не в тебе. В моей жизни до тебя. В тех ошибках, которые я совершил, когда даже не знал тебя. Мне жаль, что это приносит тебе боль, но, пожалуйста, не уходи из-за этого. Я уже видел, как заканчиваются такие истории, и ты заслуживаешь лучшего.
Мой голос звучит хрипло:
– Как и ты.
Он качает головой.
– Ты делаешь мою жизнь легче, а не труднее. Единственная причина трудностей – это я. Потому что есть вещи, с которыми мне не хочется иметь дело.
Я открываю рот, но у него уже есть ответ на мое оправдание:
– Я даже не могу сходить в воскресенье на завтрак со своим отцом, Белла. Разве может быть паршивее? Я не могу поговорить со своим собственным отцом… но с тобой… я могу сидеть здесь и рассказывать тебе обо всем своем дерьме. Словно в этом нет ничего особенного. Они даже не знают, что я хожу на кладбище.
«Он доверяет тебе, Белла. Он это пытается тебе сказать. Взгляни на него». Я смотрю. Он ждет. Я опускаю взгляд на свои пальцы.
– Прости, что испоганила наш поход в магазин. – Почему это заставляет меня хотеть плакать? Есть столько вещей, оставшихся неоплаканными, но сейчас мне хочется свернуться клубком, как младенец, из-за дурацкой поездки в магазин. Я вытираю нос рукавом.
– Прости за все, из-за чего я расстраивал тебя, Белла.
Карлайл прав. Он выглядит как маленький ребенок. Маленький мальчик, который боится рассердить мамочку. Мамочку, которая ушла. И теперь я тоже пытаюсь уйти от него. Пытаюсь уйти, а он не знает почему. И это убивает. Это чертовски убивает. Я снова вытираю лицо рукавом. История за историю. Прекрасно. Поехали. Раунд первый. Динь-блядь-дон.
– Мой папа должен был уйти на пенсию, после того как нашел Сэма. Он был слишком молод для этого, но его просила мать. Не думаю, что он согласился из-за нее. В его глазах раньше был свет, который просто… исчез? Я, блядь, не знаю. Он просто больше никогда не выглядел прежним, после того как нашел Сэма. Я думаю, это было поражение. Ему оставалось отработать три месяца, и тогда он был бы свободен. Он уже купил все рыбацкое снаряжение и покрасил в сарае лодку. Он сказал, что возьмет меня на рыбалку на ней тем летом. Он даже дал имя этой дурацкой лодке.
– Папа, это позор. Что, если кто-то из школы увидит?
Чарли наносит очередной слой белой краски.
– Тогда, полагаю, они будут знать, что эта лодка принадлежит Белле. – Он улыбается, и я закатываю глаза. Он обводит кисточкой Б… потом Е… затем ЛЛА. Затем рыбацкий крючок. Она моя.
– Давай просто будем надеяться, что она не утонет. – Он подмигивает, и я смеюсь.
– У полицейских есть особенность. Такое ощущение, что она в их ДНК. У тебя, как у врача, вероятно, тоже самое. Если бы ты куда-то поехал и увидел несчастный случай, то остановился бы и помог, верно? Потому что ты – врач и готов помочь там, где другие не могут, правильно?
Эдвард кивает.
– Я говорю о том, что они обязаны. Это часть их долга, несмотря на то, на службе они или нет. Они должны остановиться и помочь… однозначно. Даже если он был не на службе, он все равно остановился бы. Это просто был… Чарли. Он только хотел забрать материалы, чтобы закончить лодку, но прошло два часа, ужин остыл, а Рене злилась. Он позвонил со станции… я знала, что он был там, потому что слышала Билли на заднем фоне. Это еще один полицейский. Я пожаловалась ему на еду, которую сварила Рене. Или переварила. Он подумал, что это весело. Он смеялся.
Моя память уплывает туда. Я слышу его. Он прямо там. Я слышу его так же ясно, как будто телефон прижат к моему уху.
– Я скоро буду дома, детка. Я принесу тебе маленький гостинец, хорошо?
– Что-нибудь с миндалем?
– Конечно, малышка.
Теплые слезы бегут по моим щекам, капая прямо на рукава.
– Он старался восполнить свое опоздание. Он пытался извиниться за то, кем он был. За работу полицейским. Но мне было плевать. Мне нравилось, что он был копом. Мне нравилось, как люди смотрели на него. Он был силой. Люди смотрели на него снизу вверх. Все смотрели на него с уважением. Все, кроме Рене. Она ненавидела это.
Звон разбитой посуды.
– Я так и знала! Я знала, что его убьют! Я так и знала! Я говорила ему! – Я съежилась в углу. – Тебе нужно было говорить ему, как здорово он выглядел в своем мундире?! Не нужно! Это ты заставила его носить этот глупый мундир на свои концерты и вбила ему в голову идею, что он был каким-то чертовым героем! Ты счастлива теперь, Изабелла?! Твой дурацкий герой-отец умер! Он мертв, и это только твоя гребаная вина!
– Он заехал в магазин, чтобы купить мне шоколадный батончик. Он обещал по телефону, что привезет мне гостинец, чтобы возместить дерьмовую стряпню Рене. – Мои руки дрожат. – Когда обследуют место преступления, они должны собрать все улики в его пределах и занести в реестр. Даже самые дурацкие. Я помню, как однажды ночью убили женщину в «Dairy Queen». Так мой отец должен был сложить в пакет даже бургер, который она ела, и держать его, как улику, в рамках дела. Они с Билли шутили тогда, что это было подобно ракетному удару или что-то в этом роде. - Я вздыхаю. - Там была запись, что украли пятьдесят долларов и шестьдесят два цента. Чарли мог сбить выстрелом бутылку с заборного столба с одним закрытым глазом. Я видела однажды, как он повалил на землю парня из школьной футбольной команды, когда возле «Обеденной» была драка. В его руке был "Almond Joy". А в сердце пуля. Его пистолет остался дома. Парней, которые ограбили универсам, задержали в сорока милях оттуда. У них было пятьдесят долларов и шестьдесят два цента, засунутых в полиэтиленовый пакет. И сорок пятый калибр в бардачке. В кузове – ружье. Они ходили в мою школу. Их мама имела привычку делать пряные яйца для ежегодной общественной ярмарки.
Я обнимаю свои колени и позволяю наступить тишине. Голос Эдварда мягкий и сдержанный:
– Это не твоя вина, Белла. Ты была совсем ребенком.
По моим щекам снова льются слезы.
– Я заставила его чувствовать себя виноватым. Так же как и Рене. Он просто пытался помочь людям в той ситуации, а все, что я могла делать, это жаловаться на гребаные переваренные макароны. Он остановился в магазине, чтобы купить тот чертов батончик, потому что чувствовал себя виноватым за то, что не приехал домой вовремя.
Эдвард медленно встает и направляется к лестнице. Он садится рядом со мной, отражая мое положение.
– Он остановился там, потому что любил тебя. Именно по этой причине я покупаю подарки для Бри. Мне нравится видеть ее счастливой. Более того, когда ты взрослый и у тебя есть работа, которая давит на тебя, как, например, у полицейского или доктора, Белла… ты иногда не замечаешь мелочей. Черт, даже не нужно быть врачом или полицейским. Люди… люди просто вязнут в жизни. Ты заканчиваешь мыслями, что все твои проблемы и неудовлетворенность настолько обоснованны и ужасны. А одна незначительная деталь, маленькая глупая деталь, как четвертак (п.п. 25 центов) для покупки пластикового колечка из автомата или поддельное письмо, на которое кто-то тратит обеденный перерыв, притворяясь Санта Клаусом, или батончик … для ребенка этот маленький жест доброты – целый мир. И ничто из твоего дерьма не имеет значения. Ничто из твоих ерундовых проблем не имеет большого значения. Твой отец остановился бы купить тебе что-нибудь в любом случае.
Я качаю головой, и слезы все еще текут.
– Он бы остановился, Белла. Бри никогда не звонит мне и не просит ничего. Мне это и не нужно. Я знаю ее. Знаю, что делает ее счастливой. Знаю, что делает меня счастливым.
– Даже Рене знает, что это моя вина. Так и есть, Эдвард. Это моя вина.
Некоторое время он молчит. Его голова покоится на руках, сложенных на коленях. Голова повернута к двери.
– Ты знаешь, что я ранее сказал? Что я не позволю тебе уйти, делая одни и те же ошибки?
Я киваю.
– Я позволил Тане уйти. Мы поругались, как обычно, из-за дерьма моей семьи. Я устал от постоянного напряжения. Моя семья тянула меня в одну сторону, она – в другую. Я устал быть обманутым и устал делать всех счастливыми. Она говорила, что не обманывает меня, но трудно поверить, когда есть масса доказательств, уверяющих тебя в обратном. Когда твоя собственная семья смотрит на тебя, как на сумасшедшего. В любое другое время, в любую другую ночь я бы остановился. Я бы просто сам ушел и позволил этому дерьму стекать с меня до следующего раза. Мы бы помирились утром и вернулись к нормальной жизни. Какой бы она, черт возьми, ни была, – он пожимает плечами и замолкает на минуту. Его взгляд прикован к двери, и мне кажется, что он там видит все, о чем рассказывает сейчас. Это по-прежнему живет в нем, как и мои воспоминания живут во мне. – Я оттолкнул ее. Она умоляла меня поверить ей, но я оттолкнул ее. Я не хотел прикасаться к ней и не хотел, чтобы она ко мне прикасалась. Она говорила, что любит меня, но я отвечал, что это вранье. Я не ответил ей взамен. Я не сказал ей в ту ночь, что люблю. Я обозвал ее лгуньей и мошенницей. Я бросил ей в лицо, что она загубила мою жизнь… и она ушла. Вышла за дверь и больше не вернулась. – Эдвард поднимает голову и трет руками лицо. – Я реально ненавижу сейчас, что ты беременна, Белла. – Я недоуменно смотрю на него, а он смотрит вперед. – Потому что, ебать меня в рот, если от этого дерьма не хочется хорошенько надраться.
Мне хочется засмеяться, но я не могу. Он серьезен, и он прав.
– Это так не похоже на тебя.
Он отрывает взгляд от двери и фокусирует его на мне.
– И какой я, по-твоему?
– Ты – парень, отец которого всем говорит, как он горд называть тебя своим сыном. Заметь, не потому, что ты врач или успешен в карьере… а просто потому, что ты есть. Потому что ты сильный и в тебе нет ничего похожего на твою дерьмовую мать. Биологическую.
Он с минуту обдумывает мои слова. Он сворачивает пальцы в кулак и задней частью рукава вытирает мое лицо.
– Так же как и ты, Белла.
– Пфф. Единственный способ, который заставил бы меня быть более похожей на Рене, это если бы мы родились близнецами.
Он качает головой.
– Я не верю в это.
– Я не умею готовить. Я даже не могу нормально сходить для тебя в магазин. Ты весь день работаешь, а когда приходишь домой, холодильник пустой и на столе нет ужина, как было и у Чарли. Внутри меня эта штука, которую я ненавижу, и он будет знать это, когда родится. Он будет смотреть на своих новых родителей и знать, что я не хотела его. Она вышла замуж за нового мужа, пытаясь заменить мне моего отца, потому что он любил спорт. Мы обе притворялись. Мы напивались в стельку и в пьяном угаре притворялись, что между нами все хорошо. Мы обе убили моего отца, наполняя его чувством вины. Мы обе заставили его чувствовать себя неудачником, даже при том, что сами были реальными неудачницами.
Эдвард задумывается, поджав губы.
– Моя семья считает, что я слишком сильно доверяю людям. Элис говорит мне об этом все время. Даже ты сказала мне это однажды. Но правда в том, что это не так. Не всем. Когда ты начала работать здесь, я спрятал все ценное дерьмо в сейфе. Я тебе не доверял. Я стараюсь быть справедливым насколько могу, Белла. Я изо всех сил стараюсь доверять людям, а когда не могу – я притворяюсь... потому что не хочу быть результатом того, что создала Элизабет. Я хочу верить, что люди достойны доверия, но мне приходится работать над этим каждый день. Так же обстоит дело с моим отцом. Он никогда не был одним из тех людей, которые чинят машины или делают разные вещи, которыми большинство мальчишек занимаются со своими отцами, пока растут. Мне было двадцать два года, когда я узнал, как заменить масло в машине. Я завидовал своим таким приятелям, потому что чувствовал, что мне не хватает его в этом. Поэтому я проводил лето, помогая брату Розали восстанавливать машину в их гараже. Я не знаю всего, что должен знать, но знаю достаточно для того, чтобы что-то починить, пока не доеду до своего механика. Это увеличивает твои возможности, если ты самосовершенствуешься. Когда ты делаешь что-то, что делает тебя слабой или заставляет чувствовать себя неполноценной, ты смиряешься с этим. Даже со всякими мелочами, Белла. Если ты не хочешь быть такой, как Рене, тогда, блядь, не будь такой как Рене.
Его руки плавно проводят по моему лицу, щекам, убирая волосы.
– Я, к счастью, думаю, что ты довольно прекрасна, и как Белла. Думаю, ты согласилась бы со мной, если бы на самом деле могла видеть себя в правильном свете.
Белла.
Понедельник.
Очередное рабочее утро понедельника. Галстук развязан. Под мышкой - груда вещей. Понятия не имеет, где его телефон. Я встаю ровнее. Он меня не замечает. Он кладет свои вещи и наливает себе сок. Плюхается на один из стульев и выпивает сок залпом, пока читает заголовок утренней газеты. Я перекидываю волосы через плечо. Я ступаю ближе. Его глаза заняты. Не мной. Стакан опустошен. Я беру один для себя и наполняю его. Пить мне не хочется.
- Эмм, хочешь еще сока?
Он наконец-то поднимает взгляд. Собирается что-то сказать, но делает паузу, оценивая меня глазами. Я одета, но не в рабочую одежду. Он переводит взгляд на стакан.
- Да, конечно. Спасибо. – Я наливаю ему сок, и он снова наблюдает за мной. – Эмм, ты собралась куда-то, Белла?
Я закручиваю крышку и киваю.
– Элис пригласила меня выпить кофе сегодня утром. Ну, она предложила кофе, но я, вероятно, буду что-нибудь другое. - Я покачиваю головой. - Мне кажется, идея состоит в том, чтобы поговорить. Независимо от того, что, черт возьми, мы будем пить.
Мое бессвязное бормотание вызывает у него легкую улыбку.
- Она пригласила?
- Ага.
Он кивает и смотрит на свои бумаги.
– Это хорошо. - Его улыбка становится шире.
- Да, и, кстати, я выполню задания из списка после того, как вернусь. Ты не против, верно?
- Против, - серьезно говорит он, качая головой. - Это вообще недопустимо. Как ты смеешь пренебрегать стиркой ради кофе… или чего бы ты там, черт возьми, не собралась пить.
Я закатываю глаза.
- Ты вовсе не забавен, ты знаешь об этом? Ты пытаешься быть забавным, но ты не забавен, Эдвард. Даже на грамм.
Он знает, что я разыгрываю его. Я вижу это по его лицу.
– Я буду стараться работать над этим.
Мои глаза опускаются.
- И твой галстук выглядит дерьмово, опять. – Я разворачиваюсь и ставлю сок обратно в холодильник. Потом забираю свой стакан и направляюсь к лестнице.
- Белла? - зовет он. - Передай, пожалуйста, Элис привет.