«Крамола» — в определенном смысле новое слово о гражданской войне. Предостерегающее слово нашего современника, не видавшего самолично ужасов ее, но сохранившего этот ужас в генной памяти. И насколько же своевременно это предостережение! Мог ли думать Сергей Алексеев, когда писал роман, что пройдет совсем немного времени и горячие головы будут с самых высоких трибун чуть ли не открыто призывать к новой гражданской войне, не считая большой платой гибель каких‑нибудь пяти миллионов ради счастья остальных 280 миллионов… А «гуманные» призывы регулировать с помощью безработицы производственные отношения — не созвучны ли они где‑то в глубине рассуждениям Шиловского о правовой стороне преступления Андрея Березина? Не в том вина, что приказал расстрелять пленных; право не пришлось бы нарушать, коль не взяли бы их в плен… Так и сейчас: пусть бедные беднеют, а богатыебогатеют, лишь бы все это было в рамках демократии, правового государства, рыночного хозяйства…
Нет, не случайно печатался этот роман об истории — давней и недавней — в журнале с символическим названием «Наш современник». Это остросовременное произведение. Вот, к примеру, ломаются сейчас публицистами копья по поводу путей возрождения разрушенного сельского хозяйства страны. Нужны советские фермеры, «архангельские мужички», только в этом выход, — яростно утверждают одни. А соответствует ли это традициям русского народа? — спрашивают другие. Может, фермеры и приживутся там, где и раньше широко применялась хуторская система, — в Прибалтике, южных областях России и Украины. Но как быть с теми, кто жил и живет в центральных, корневых, я бы сказал, российских весях или переселился оттуда в Сибирь, на Дальний Восток? Так ли уж все ясно и просто с ними?
|
|
В романе видим, как, несмотря на все старания Березина‑старшего, терпит крах его фермерская затея: расселенные было по хуторам мужички как‑то незаметно и очень скоро стянулись в одно село… Сильны, очень сильны оказались традиции русской сельской общины: жить на миру, жить, давая возможность каждому, даже в чем‑то обделенному природой, найти свое место и свой кусок хлеба.
И конечно же, повторимся, не только хлеб насущный волнует русского человека, ему еще цель жизни, смысл жизни подай! Мне кажется, молодой прозаик чутко уловил и отразил то, о чем пишет, например, отец Иоанн (Кологривов): «Черты духовного радикализма у русского народа, выражающиеся в большой доле безразличия к миру и к его благам…определены в значительной степени строением русской земли. В стране неограниченных далей и безмерных протяжений, с суровым климатом, почти без всяких внутренних рубежей и без определенных внешних географических границ, широко открытой для всевозможных нашествий, человек легко приобретает сознание своей физической слабости и бренности своих дел. Зачем — думает он — накапливать и дорожить тем, что обречено на гибель? К чему подчиняться юридическим нормам, которые сегодня имеют силу, а завтра потеряют всякое значение? Человек инстинктивно сосредотачивает привязанность на том, чего никто не может у него отнять…
Это безразличие вовсе не означает, что русский народ менее грешен, чем другие. Наоборот, он, может быть, даже более грешен, но он и грешен по‑другому. Когда он бывает привязан к земным благам, к суетности и бренности земли, он к ним привязан своими грехами, а не своими добродетелями и не своими представлениями о правде или своим идеалом святости. Действительно, западный человек дорожит своим социальным положением, своей собственностью и своими жизненными удобствами не в силу своих слабостей и пороков, а в силу своих социальных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. У него есть идеология, которая все это оправдывает. У русского человека такой идеологии нет. В глубине души он ничуть не уверен в том, что его собственность свята, что пользование жизненными благами оправдано и что оно может быть согласовано с совершенной жизнью.
|
|
Эта отчужденность, эта свобода духа лежат в основе русского бунта против буржуазного мира, бунта, в котором сходятся революционеры и реакционеры…» (Отец Иоанн (Кологривов). Очерки по Истории Русской Святости. Брюссель. Изд‑во «Жизнь с Богом», 1961).
Главные герои Сергея Алексеева так и живут — не дорожа земными благами, да и самой жизнью, но в поиске, вечном поиске внутреннего мира и согласия. И — в смутном ожидании очередного нашествия, возможно, уже свершившегося. Не потому ли так страстно звучит в «глубоко исторической» части романа призыв к единению, призыв к самопожертвованию — причем «на кону» не жизнь, а нечто неизмеримо более высокое — честь, доброе имя. Допускаю, что ученые‑историки яростно обрушатся на необычную версию Сергея Алексеева относительно авторства «Слова о полку Игореве», на его концепцию сознательной обреченности Игоря, который мог бы избежать плена, даже если пришлось бы честно погибнуть в сражении, но предпочел позор, лишь бы встряхнуть до глубины души русское самосознание, уберечь от грядущих нашествий куда большего масштаба. Может, как историк Алексеев и не прав. Но в романе эта его версия играет очень важную роль, имеет мировоззренческое значение. Нет ничего выше блага Родины! Даже честью ради этого можно пожертвовать… Кстати, удивительная перекличка с романом другого своеобразного русского писателя‑патриота — Валентина Пикуля — «Честь имею!». Там ведь тоже герой сознательно дает запятнать свое доброе имя, дабы принести как можно больше пользы Отечеству… «Крамола» — лишь первая часть большого труда талантливого прозаика. Сергеем Алексеевым уже дописана и вторая, завершающая, часть этого романа под названием «Доля». Она будет публиковаться впервые на страницах все того же «Нашего современника». О ней еще рано рассказывать читателям. Могу поделиться лишь стойким ощущением — на наших глазах рождается значительное явление советской русской литературы. Впрочем, любой читатель может судить об этом и по предлагаемому его вниманию роману «Крамола».
|
|
Валентин СВИНИННИКОВ