Джек с Эдвардом на полу. У них вазочка с солеными крендельками. Идет игра по телевизору, и на них две красные кепки. Они дают друг другу «пять», когда их команда зарабатывает очко. Я – шпионящая, со слезами на глазах, улыбающаяся идиотка.
Есть какой-то трепет, который я не могу остановить или контролировать, когда этот маленький мальчик забирается на колени Эдварда. Когда он - миниатюрная копия всего, чего мир должен иметь миниатюрную копию. Когда я вспоминаю, как хорошо это было - смотреть игру с Чарли, и слезы, не обжигая, бегут по моим щекам. Когда чувствую радость, что мой сын знает это чувство. Что у него будут эти воспоминания.
Я прижимаю палец к губам, когда Грейс спускается по лестнице и видит меня. Она улыбается и садится на диван, закидывая свои худенькие ноги Эдварду на плечи и воруя его кепку. Джек протестует, прогоняя ее.
- Он был моим папой первым, - дразнится Грейс.
Эдвард берет ее ногу и направляет ее в лицо Джека. Я думала, он хочет заставить его замолчать, но тот просто начинает щекотать и Эдвард начинает падать. Его голова откидывается назад, глядя на нее вверх тормашками.
- Ты что-то хотела, создательница проблем? – он нахлобучивает кепку ей на голову, надвигая на глаза.
Она поправляет ее. Хватает его за руку.
– Мне нужны деньги на кино.
- Кто идет?
- Друзья. – Ей нужно улучшить свои уклончивые ответы.
- Имена, Грейси?
- Джилл, Скарлет и Корбин.
- Кто такой Корбин?
- Брат Скарлет, он везет нас.
- Это быстро превращается в «нет».
- Да господи-боже. Ему семнадцать лет. Он ездит уже в течение двух лет, папа.
Он смеется там, где ему не следовало бы смеяться. Она хватает его кепку и отшвыривает ее. Мне нужно вмешаться, или она пойдет в это кино через окно по связанным простыням. Он не понимает этой тонкой грани между пузырем и защитой. Она слишком хороша и невинна. Он слишком Эдвард и душит ее.
|
|
- Почему Скарлет разрешили пойти? – спрашиваю я.
- Потому что ее брат идет. Ей также никуда не разрешают ходить, если он не идет.
Я смотрю на Эдварда, и огромная, огромная-преогромная часть его ненавидит меня прямо сейчас.
- Это просто кино.
- Я никогда не встречал этого парня. Так же как и ты, Бел.
- Мы встретимся, когда он приедет за ней.
Ненавидит меня. Он поднимает Джека с коленей и хватает стакан, стоящий рядом с ним, спрашивая Джека, не хочет ли тот сока. Грейс остается на диване. Я иду за ним к холодильнику.
- Совсем не походит на то, чтобы быть моей поддержкой, дорогая.
- Ты вот-вот задушишь ее, и она будет искать любой способ доказать тебе, что уже выросла. Она не идет на свидание с мальчиком. Она идет со старшим братом подружки и другими подружками. Не заставляй это казаться большим, чем оно есть на самом деле.
Он захлопывает холодильник.
– Семнадцатилетний парень с тремя шестнадцатилетними девочками. Я должен согласиться с этим?
- Если я могу согласиться с этим, то и ты мог бы согласиться тоже.
Он качает головой и делает глоток.
- Сначала ты идешь и покупаешь ей белье для грудей, теперь ты просишь меня отпустить ее с такой грудью с мальчиком. Ты не очень высоко в моем списке людей, которые мне нравятся на этой неделе, детка.
- Она – девушка. И ты никогда не поймешь, что это значит.
- Груди? Я точно знаю, что значат груди. Они невероятны. Как будто каждая мечта, которую ты имел, только что осуществилась. По крайней мере, для семнадцатилетнего груди значат именно это.
|
|
Не улыбайся на этого чудака. Я вздыхаю. Так безопаснее для шансов Грейс.
- Я не хочу, чтобы моя дочь была той девочкой, Белла. Я не понимаю, откуда это в тебе взялось.
- Что плохого в том, что у нее есть груди, Эдвард? Какая часть вселенной на этом закончится? – Каждая часть. Я просто играю в адвоката дьявола.
- Как насчет того, что она стала меньше интересоваться своими книгами и танцами, но больше тем, как впечатлить семнадцатилетнего парня по имени Корбин.
- Или… меньше проводить времени за уроками, думая о своих крошечных подростковых сиськах, в то время как ее друзья имеют эти «горы» и больше времени, чтобы думать о своих занятиях и о том, какие они потрясающие. Не из-за глупых сисек, а просто потому, что могут, имеют все это. Полный комплект.
- Она была полным комплектом и прежде, чем ты потратила сорок баксов в том дурацком магазине.
- Не для нее.
Думаю, если бы это был «Дикий, Дикий Запад», то к этому моменту наши глаза бы сузились и на заднем фоне забренчала бы музыка. Покатилось бы какое-нибудь перекати-поле.
- Ты собираешься спорить о том, что уверенность в себе это хорошо, Эдвард? Правда?
- Ты заставляешь ее думать, что все дело в ее груди. Вот о чем я.
- Она уже думает, что все дело в ее груди. И это то, о чем я говорю. Ради бога, я же не сделала ей пластику. Я купила ей лифчик с небольшими увеличивающими вставками. Очень небольшими. Размер чашки все еще «А». Если бы тебе пришлось ходить и демонстрировать член мальчишеского размера, а у любого другого мужчины был бы огромный болтающийся «шланг», разве ты не чувствовал бы себя немного неуверенно, мистер Совершенство?
|
|
- Мальчишеского размера, - бормочет он, делая глоток.
Я ухмыляюсь и пожимаю плечами.
– Чисто для примера.
- Мхмхм.
- Грейс рассказала мне про ваш «сахарный» разговор.
Он отводит взгляд, разглядывая картинки на холодильнике.
- Да?
- Она понимает. Мы сделали больше, чем просто поболтали о больших сиськах, в том магазине. Если ты действительно хочешь понять, умная ли у нее голова на плечах, - это то, что важно, - то позволь ей показать тебе это, показав ей, что ты на самом деле чувствуешь.
Ненавидит, ненавидит, ненавидит меня.
- Я сомневаюсь не в Грейс, Бел.
- Ты сомневаешься относительно ее выбора друзей.
Зеленые глаза. Он протягивает мне чашку. Достает бумажник. Мне хочется танцевать, но я по-прежнему остаюсь на месте. Он зовет Грейс. Протягивает ей двадцатку… но не раньше, чем он - Эдвард.
- Если этот парень, Корбин, действительно просто сопровождающий, то тебе понадобится это. Если ты говоришь неправду - тебе не понадобится это, а если понадобится, то он не правильный для «друга». Понимаешь?
Она улыбается и берет деньги. Джек зовет его из другой комнаты, но я иду на его место, разрываясь между телевизором и дверьми. Тайком шпионя за этим дерьмом.
И иногда твои глаза и уши все еще могут удивляться. Иногда у девочек-подростков все еще есть объятия и слова для кого-то, о ком они все еще думают, как о «папочке». Просто они хорошо это скрывают.
Она шепчет, и мне приходится напрячься, чтобы услышать ее слова в его рубашку. Обещаю Джеку весь мир за отключение игры и тишину, когда он шпионит у моих ног. Я учу его вещам, которые еще вернутся и укусят меня за зад. Я уверена.
- Я люблю фотографии бабушки Эсме на камине. Это похоже на историю. Я все время смотрю на них. На то, как они счастливы. На то, что картина не меняется со временем. Они все еще выглядят суперсчастливыми и влюбленными. Когда дедушка держит ее за руку и они качаются на веранде? Я знаю, что такое любовь, папа.
Он молчит, молчит, молчит. Я так рада. Просто позволяет ей высказаться. Думаю, это я сделала его таким. Думаю, что я, бывшая глупая девчонка, подготовила его к этому моменту. На этот раз быть глупой оказалось хорошо. Его обе руки крепко обнимают ее. Она вздыхает и хлюпает носом.
- Раньше ребята в школе посмеивались надо мной. Из-за тебя и мамы. Потому что мама была… и сейчас… всегда беременна. Они говорили, насколько вы, ребята, неприличны, а я не понимала, что это значит. Я не знала, почему это плохо. Тогда я поняла, что просто они неуверенны в себе, потому что у них нет таких родителей, как вы, ребята. Они не знают, что вы с мамой просто любите друг друга. И ты не понимаешь, что вы научили меня этому. Что... когда один парень смотрел на меня в школе, я хотела, чтобы ты был там. Хотела, чтобы вы были там. Потому что никто другой не дарит мне такого чувства защищенности, как я чувствую это здесь, вот так. Теперь… есть один парень, который смотрит на меня, и я чувствую себя при этом хорошо. Я чувствую себя в безопасности, потому что он - такой парень, который выбьет дерьмо из того другого. Потому что… он очень похож на тебя. И… когда-нибудь я хочу собственный камин с фотографиями. И чью-то руку, чтобы качать ее.
Если кто-нибудь когда-нибудь и мог заставить замолчать этого мужчину, так это Грейс. Телефон в ее кармане поет. Вырывая его из их момента. Он потирает ее спину и целует в голову.
- Вот на что похоже – быть взрослым, Грейс. – Бросает взгляд на меня и на мою покупающую-лифчики сущность. – Это, вероятно, одна из лучших вещей, которые ты когда-либо говорила мне. Ты заслуживаешь всего этого. Такой любви. Это все, что я пытался сказать тебе, малышка.
Она отклоняется. Задирает голову так же высоко, как звучит ее оптимистический голос:
- Значит ли это, что я могу получить еще двадцатку?
Все тело Эдварда сникает со вздохом.
- Я знал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. - Слабак достает из кармана свой бумажник.
Она выхватывает деньги. Встает на цыпочки. Целует его в щеку.
- Я действительно подразумевала все это, – ее рука вокруг его шеи, – папочка, – чтобы доказать, что она слушает.
Встряска.
- Надень свою обувь.
Ее отец ушел, а я схожу с ума. В ее комнате. Она моргает со сна и от несовершеннолетнего питья, и я не шучу.
- Отвалите, миссис К. – Она накрывает лицо подушкой.
Я отнимаю ее и пинаю изголовье кровати.
- Надень - свою – гребаную – обувь, Джинжер.
Она садится, и я знаю, каким мощным может быть гнев кого-то, кто так избивает. Кого-то, кто обвинен в этом. Это моя ошибка. Это – мой лучший друг. Испуганная девочка в броне из кровоподтеков поднимается на ноги. Следует за мной к машине. Выходит из машины, когда я говорю ей выходить. Усталость в ее глазах не от нехватки сна. Не из-за этого. Это усталость, которую ты не можешь изгнать. Это от жизни, преследующей тебя, от которой не можешь убежать.
Я собираюсь научить ее как.
Я стою за стеклом. Эдвард видит нас, но продолжает работать.
Я лишь даю ей свою правду. Мать или нет, я не имею права говорить правду о Грейс.
- У меня был ребенок в таком же месте, как здесь. Эдвард был ее лечащим врачом. Он – единственная причина, почему у нее был шанс. Он – единственная причина, по которой у меня был шанс. До него я думала, что мужчина может долбить из тебя дерьмо только неправильным способом. Что это и есть правильный способ. Он – доказательство того, что все, о чем ты думаешь, что знаешь, – это ложь. Все, против чего ты воздвигла стену, он в одночасье сокрушил. Я знаю его на протяжении пятнадцати лет, и он - самая большая заноза в моей заднице. Он – тот пинок под мой зад. Он – та причина, почему я собираюсь надрать тебе задницу. Я собираюсь показать тебе, какое это чувство, когда тебе дают пинок под зад, но самым правильным способом. Вон тот ребенок рожден неблагодарной идиоткой. Она даже не дала ему имени. Она ни разу не пришла и не подержала его на руках. Вероятно, он никогда не узнает, как выглядит ее лицо. У него даже не было имени до недавнего времени. Разве он достоин мусорного ведра, Джинжер?
Она молчит. Она такая, как я и ожидаю.
- Я назвала его Уильямом, потому что он заслуживает имени. Я нянчусь с ним всякий раз, когда могу сбежать от своих собственных детей – от своей младшей дочери Софии - просто чтобы поддержать его в его безвыходном положении. Просто для того, чтобы дать ему почувствовать, что он - ребенок, а не тот, до кого никому нет гребаного дела. Ты считаешь, что твоя жизнь так уж чертовски плоха? Ты думаешь, что у тебя должно быть одобрение мужчины, чтобы быть кем-то, и никаких кулаков твоего отца? Ты ни черта не знаешь о проблемах. Ты не знаешь дерьма о проблемах, пока не ищешь себе еду на улице и не молишься, чтобы никто не пришел и не изнасиловал тебя, пока ты там спишь. Пока твоя дочь не рождается глухой и тебе не хочется убить себя, потому что ты облажался слишком много раз. - Я приближаюсь к ней и прижимаю ее к стеклу, подталкивая ее тело своим. Мое лицо к ее лицу. Мое тело – Джон и его требования. Мои слова - для ее чертовых ушей, которым нужно открыться и послушать. Услышать это дерьмо. Услышать меня. - Пока мужчина не смотрит прямо на тебя и ничего не видит. Если это сжигает, когда это твой отец, то представь, каково бывает, когда это какой-то мужлан, пихающий свое дерьмо внутрь тебя с такой же силой, и его пьяные кулаки… Снова. Снова. И снова. Пока ты не начинаешь кровоточить, потому что ты маленькая и нежная, а ему чертовски плевать на это. Ты не просто никто. Ты - ничто. Никто не может спасти тебя от этого дерьма. Даже доктор … - я упираю палец в стекло, - не может избавить от этого дерьма. Я понимаю это каждый день моей жизни. Я помню все это. Ничто из того, что он говорит или делает, или пытается сделать, не изменит того, через что я прошла или сделала себе. Это никогда не заменит то чувство собственного достоинства, которое я отдала другим. Ту часть меня, которую я не могу вернуть. Ты ничего не знаешь о кошмарах или проблемах, маленькая девочка.
Я отклоняюсь от нее. Далеко. Я вижу Эдварда. Он не спускает глаз с меня.
- Пойди туда и скажи тому ребенку, что он ничего не стоит.
На ее лбу появляются морщины.
- Что? Нет. Это чертовски неправильно.
- Почему? Его собственная мать не хочет его, Джинжер. Он, вероятно, будет передаваться из одной приемной семьи в другую такую же приемную. Он имеет инвалидность. Он просто будет обузой для всех, кто застрянет с ним.
- Заткнитесь на хрен.
- Я лишь говорю правду.
- Вы - сука. Я ненавижу вас, и вы - сука. Вы ничего не знаете, ничего.
- Я знаю, что этот ребенок не заслуживает права на жизнь. Я знаю, что если бы не мой муж, он был бы мертв. Я знаю, что никто никогда не полюбит его. Я знаю…
И внезапно она нападает на меня. Я наконец-то нашла эту кнопку. Наконец-то нашла брешь в ее броне. Я вытянула правильную карту.
- Заткнитесь. Заткнитесь. – Но прежде, чем она успевает ударить меня, Эдвард обвивает ее руками, удерживая подальше. Я бы не позволила ей ударить меня. Маленькое сердечко, бьющееся, как башенные часы в полдень? Нет. Никогда. Я делаю два шага назад. Она борется с ним, но он хорош в этом. Мы уже проходили это. Когда она плачет и замедляется, я подхожу к ней. Я занимаю его место и обнимаю ее, как если бы она была Грейс, Джеком, Карликом, Софией. Маленькими башенными часами. Уильямом.
Мне хочется смыть сигаретный дым с ее волос. Мне хочется, чтобы она пахла, как шестнадцатилетняя девочка, которой хочется, чтобы мальчик пригласил ее в кино. Мне хочется, чтобы она хотела камин с фотографиями.
Я не хочу, чтобы она нуждалась в докторе, по причинам, которые она имеет сейчас.
Я хочу, чтобы ей нужен был доктор в том смысле, как мне сейчас.
Этот проклятый телефон.
Он был занят этим звонком уже больше часа. Он, как предполагается, не работает сегодня. Это наш день. Я убью его за это. Не всерьез, но, черт, я просто хочу моего мужа. Эти люди должны отвалить.
Я открываю дверь в его кабинет у нас дома. Глазами высказываю ему свои мысли. Он понимает. Его палец бродит между бровями. Карандаш постукивает по бумагам.
Я вхожу, виляя задницей, а он показывает «Прости».
Я беззвучно напеваю ту глупую песню, что сильно напоминает о нас. Он знает, о чем я напеваю, потому что, черт, он ухмыляется. Я тяну за его галстук, откидываясь назад. Я в пижаме, потому что запланировала «вафли из пахты» (п.п.: в сленговом словаре вафли из пахты – грязный секс). У меня в меню был апельсиновый сок и минет. Сироп и неприличные места, куда его мазать. На мне белый эластичный хлопок, и у меня полные груди. Я подношу их к его лицу, а он все еще говорит по телефону. Я делаю вид, что слышу музыку, и собираюсь подпортить ему жизнь. Человек на том конце провода портит мою. Это просто справедливо.
Моя голова откинута. Галстук в руке. Мои плечи подергиваются, раскачивая грудь чуть больше. Я продолжаю тихо напевать. Я вращаю и покачиваю бедрами. Я молюсь, чтобы на хрен не свалиться, когда сгибаюсь в талии, пытаясь обхватить свои лодыжки. Это было бы чертовски смущающе. Прошло слишком много времени и детей. Я все еще могу это сделать. Благодаря гребаной йоге. Я честно тружусь своим дерьмом, а он все еще говорит по телефону. Я продолжаю свою игру.
Пальцами подцепляю края пижамных шорт. Дразня, чуть скатываю их вниз. И наклоняюсь. Скольжу. Трусь задницей об его пах. Вдоль его ног. Я не старалась так усердно с тех пор, как мне приходилось это делать. Я поднимаюсь и наклоняюсь, и стаскиваю свои шорты вниз по ногам, пока они не оказываются на моих коленях.
Я подпрыгиваю на десять чертовых футов.
Этот извращенец шлепнул меня.
Я оборачиваюсь, держась за свою ягодицу. Эта зеленоглазая ухмылка собирается получить за это. Он понимает. Он прикрывает рукой телефон и говорит не делать этого. Да, как будто это поможет. Я запрыгиваю на его колени и начинаю игриво бороться с ним. Сбрасываю свой топик вниз и прижимаю свою грудь к его лицу, надавливая так, чтобы он не мог разговаривать с кем бы там ни был его чертов собеседник. Он извивается, чтобы высвободиться.
- Я перезвоню вам позже. У меня встреча, на которую я уже опаздываю. – Они такие: «Конечно, конечно, вам тоже», и он вешает трубку.
- Ты шлепнул меня, дурак.
- У меня есть еще шлепок для другой стороны. Вставай.
Я толкаю его в плечо. Он заключает меня в свою любовь.
- Со счастливым пятнадцатилетием, Белла.
Мои слова – молчаливые губы на его губах. Ухмылка и потряхивание моими «девочками» у его лица. Но, видите ли…
- Папочка…
Существуют эти маленькие людишки, которым всегда что-то нужно.
Я поправляю топик и перехожу в положение «PG» на его коленях. (п.п.: категория PG, "не рекомендуется смотреть детям" (категория, присваиваемая в США и Великобритании фильмам, которые не рекомендуются для просмотра детям (особенно без сопровождающих взрослых), но и не запрещаются категорически; решение оставляется на усмотрение родителей.) Джек входит в кабинет, держа в руке грузовик с отвалившимся колесом.
- Дурацкая штука сломалась.
- Нельзя говорить такое слово. – Эдвард. Очевидно.
- Мама говорит его. – Полное предательство.
- Я и ей тоже говорю не произносить его. Давай я посмотрю твой грузовик.
Джек передает грузовик и смотрит на меня так, будто я ему мешаю. Возвращает взгляд назад к Эдварду, пока тот приделывает колесо. Потом на меня. Тихо пыхтит и вздыхает, и я раздражаю его. Я касаюсь его волос.
- Что случилось, малыш Джеки?
- Все девчонки крадут моего папочку. Вы все. – Он хлопает руками по своим ногам.
- Никоим образом. Все дети крадут моего папочку.
- Он не твой папочка, мама.
Я гримасничаю, потому что вежливое обращение – моя сильная сторона.
- Ну и что.
- Папочка - мой. Скажи ей, папочка.
Все еще чинит грузовик.
– Я общий. Ладно?
- Да, - я киваю, оборачивая руки вокруг шеи Эдварда. – Но сначала он был моим папочкой. Я была у него первой. Вам, ребята, стоило бы относиться лучше ко мне, за то, что я делюсь.
- Делиться – это заботиться, – ухмыляется Эдвард, приделывая колесо на место.
Джек дергает Эдварда за штанину.
- Я хочу себе всего папочку.
Я смеюсь, трепля его волосы.
- Вступай в клуб, малыш.
- Вот и все. Один грузовик с четырьмя колесами.
Он тянет Эдварду за руку, потому что ремонта ему, конечно же, недостаточно. Дети дома в нашу годовщину вафель и минетов? О чем, во имя посиневших шаров, я там думала? Я встаю и позволяю ему уйти. Следую позади них и сажусь на диван. Я невольно улыбаюсь над тем, как они громят машины друг друга и издают звуки моторов.
Откидываюсь на спинку и осматриваюсь.
Моя гостиная больше похожа на гимнастический зал с конструкциями для лазанья. Магазин игрушек. Раньше на полу было покрывало, и не для того, чтобы смотреть мультики. Оно лежало перед камином, наполненное сладкими шепотами мне в ухо. Оно не знало, что такое одежда и липкие тянучки.
София просыпается и плачет. Мои сиськи просят о помощи. Я приношу ее вниз и снова усаживаюсь на диван, наблюдая, как они играют, пока она сосет. Она становится слишком большой для моих рук, и я знаю, что, как только она будет отлучена, ее место сразу же займет другой рот. Будет кто-то еще между Эдвардом и мной. В течение следующих пятнадцати лет. Больше, чем пятнадцати лет.
Это похоже на бремя и свободу одновременно.
По ступенькам спускается Карлик с сонными, но полностью заинтересованными игрой Джека и ее папочкой глазами. Молча заявляя права, она заползает к нему на колени. Она не трогает игрушки Джека и не влезает в сражение. Она просто сидит и наблюдает. Одна рука – вокруг нее. Вторая рука играет с грузовиком. Подбородок – на ее макушке. Зеленые глаза наблюдают за мной.
Я могу трясти своими сиськами перед ним целый день и не краснеть. Без зазрения совести быть с ним полностью голой. Все дело в этом. В этом выражении лица, когда он смотрит на меня сейчас. В этом все видящем, все улавливающем взгляде. Я понимаю все без единого слова из его рта. Один взгляд содержит все это.
Романтика?
Это так же реально, как об этом говорят.
Книги, предлагающие такое сказочное дерьмо, - просто сказки. Именно поэтому вы ищете эти истории в разделе беллетристики (п.п.: вымысла). Миллиардеры-бойфренды и самолеты. Совершенство и отсутствие ошибок. Круглосуточные оргазмы и прочая, прочая ложь.
Секретные разговоры за обеденным столом.
Влюбляться каждый день, снова и снова, с каждым советом, которым он предлагает нашим детям. Чьим-то еще детям. Все это вернется сторицей, верно? Мои дети должны жить среди этих других детей. Все это вернется. Полный круг.
- Можем мы посмотреть свадебную пленку? – спрашивает Джек, врезаясь своим грузовиком в грузовик Эдварда. – Мама такая хорошенькая в том фильме.
- Я думаю, это соответствует сегодняшнему дню. – Эдвард поворачивается, роется в корзине с дисками и находит тот нужный. Он с Карликом на коленях занимает место рядом со мной, одной рукой обнимая нас с Софией, а другой рукой прижимая нашу дочь к своей груди. Джек стоит в середине комнаты, наблюдая.
Эдвард смотрит на меня. Зеленоглазый и такой родной. Проводит пальцем по моей щеке.
- Все еще хорошенькая.
Перевод: Peachy 1-5 главы, lena-r и LeaPles с 6-й главы
Редакция: nats
https://robsten.ru/forum/19-868-1